14 июля, 1942 год.
Небо в июле практически всегда пронзительно голубое, неестественно яркое. Солнце нещадно пекло, выматывая и без того уставших солдат своей удушающей жарой. Времени было около восьми, когда их взвод решил немного передохнуть, разместившись на большом лугу, спрятанном от небесного светилы высокими деревьями, склонёнными друг к другу. В их взводе было всего тридцать человек. Коллектив был недружный, что уж там таить. Все солдаты разделились на две группы, участники которых не сходились друг с другом во мнениях по поводу многих вещей: когда стоит сделать привал, как лучше пройти, где хранить припасы. Бытовые мелочи по итогу превратились в целый клубок недопониманий и ссор, где ни одна из сторон не хотела идти на компромисс. Это было, безусловно, очень плохо. В военные времена в их маленьком коллективе велась своя холодная война, которая лишь ещё больше напрягала взволнованных солдат, которым в скором времени нужно было идти в бой. Они должны были через два дня войти в Сталинград, чтобы нагнать свою роту. Близилось сражение за этот город. Все чувствовали, что оно станет переломным. Это была кульминация, которая точно определит исход войны. Чаша весов пошатнётся, и солдаты были готовы отдать жизни, чтобы она пошатнулась в их сторону.
Арсений Попов, двадцатичетырехлетний солдат, в этот жаркий день был крайне напряжён. Скорое сражение волновало каждого, но почему-то Попов был особенно сильно встревожен. Странное предчувствие таилось в нём, тяжёлым камнем лежало на сердце. Товарищи подкалывали его, храбрились и не показывали своих переживаний. А он не мог. Не подумайте, он не был трусом. Это было не первое его сражение, просто внутри что-то тоненьким голоском пищало, подсказывая, что эта битва решит судьбу не только всей страны, но и его, Арсения.
Устав от постоянных смешков и подначиваний друзей, Попов прикрикнул на них и, резко подскочив, решил уединиться, чтобы надоедливые ребята перестали делать из него предмет насмешек. Заприметив укромное место под близлежащим дубом, Арсений быстрым шагом направился к нему, желая наконец скрыться от всех надоевших ему глаз. Но не успел он подойти к дереву, как туда вихрем пронёсся ураган, падая к комелю дуба. Попову захотелось зарычать от досады. Всё напряжение и усталость разом надавили на его широкие плечи, и он в безотчетной злобе, не меняя своего курса, пошёл вперёд. Подойдя к приглянувшемуся ему дереву, он сверху вниз посмотрел на этот «ураган», который теперь растянулся на траве, подложив руки себе под кудрявую голову.
— Это моё место, Шастун, — Сквозь зубы проговорил Арсений, сдерживая внутренний порыв пнуть мальчишку по его бестолковой головёшке. Тот приоткрыл глаза, которые до этого момента жмурил, как довольный кот. Его большой рот растянулся в хитрой улыбке, и он снова закрыл веки, устраиваясь на своём месте поудобнее.
— Вот и неправда, ты сидел со своими дружками, а тут было свободно, — Парировал Антон, ничуть не испугавшись злого тона сокомандника. Ему он был привычен, и Шастун даже не знал, как звучит голос Попова, когда тот не злился. Они были, так сказать, по разные стороны баррикад. Арсений был на той стороне, где большинство старших ребят, которые считали, что лучше пройти мало и устроить привал, чтобы выспаться и завтра пройти много, а Антон, состоящий в команде более молодых солдат, считал, как и его товарищи, что лучше пройти всю ночь, чтобы не терять время, а потом уже отоспаться и наесться досыта. Естественно, в более юных ребятах играла подростковая дерзость и тщеславие. В отличие от Попова, Шастун ждал Сталинградскую битву чуть ли не с упоением. Это должно был стать его первым настоящим сражением, в котором он примет участие. Та жажда победы над врагом, которая часто одолевает молодых солдат, завладела всем разумом мальчишки. Он хотел проявить себя, готов был бросаться под пули или идти в самый эпицентр военных действий. Адреналин, свойственная ему безрассудная смелость и желание славы — всё это кипело в душе Антона, занимая все его мысли. Он не знал, как страшно, когда в сантиметрах от тебя свистят пули. Не знал, как страшно, когда тебе приходится бросать товарища, потому что спасти его уже нельзя. Не знал, как чувствует себя солдат, окружённый врагами, без малейшего шанса на спасение. Шастун закрывал глаза на все рассказы бывалых военных о том, что сражения — это всегда ужасно, независимо от того, первое оно или пятьдесят первое. Для него существовало только его будущее величие и звание Героя Советского Союза, которое он обещал получить матери.
— Пошёл вон, Шастун. Это моё место. — Не отступал Попов, прикидывая, сможет ли каблуком сапога сломать Антону его длинный нос. Тот снова улыбнулся, ничуть не задетый обидными словами. Ну какой же несносный мальчишка!
— Я не уйду. Можешь располагаться рядом, если желаешь. — Шастун не из дружелюбия предложил Арсению занять место рядом с ним. Антон прекрасно знал, что Попов не выдержит и минуты его присутствия. Попов, кажется, понял замысел парня, но капитулировать не захотел. Гордыня взяла верх над неприязнью, поэтому он, намеренно задев сапогом Шастуна, сел рядом с ним, но всё же на приличном расстоянии. Антон поднял голову, чтобы посмотреть, где расположился его недруг, и, не сдержавшись, рассмеялся. — Тебе было бы легче просто отсесть к другому дереву. Что я, чумной что ли? Или кусаюсь?
— Боюсь дурью твоей заразиться. — Проворчал Попов, но всё-таки подсел ближе, немного смущаясь от такого непривычного соседства. Голова мальчишки была в полуметре от его бедра, но самого Шастуна близость неприятеля не смущала совсем. Он даже не ожидал подвоха, кажется. Вдруг Арсений решил вывести его из строя или устроить пакость какую? Но Антон, похоже, об этом совсем не думал. Его юное лицо выражало спокойную умиротворенность, которую не могла нарушить ни война, ни тем более его ворчливый сослуживец. Мальчишка через пару минут задремал, судя по тому, как медленно стала вздыматься его грудь и как мелко дрожали ресницы. Попов, пока выдалась такая возможность, решил повнимательнее рассмотреть Шастуна. Это не было чем-то неправильным, как могло вам показаться. Он смотрел не как влюблённый на предмет своего обожания, а как турист на необычный экспонат в музее. Или, что будет более верным сравнением, как учёный, который смотрел на своё новое открытие. С настороженным любопытством. Антону недавно исполнилось семнадцать, но выглядел он ещё моложе, чем был на самом деле. И дело не в чертах его лица, а в поведении, во взгляде и повадках. Зелёные глаза всегда светились озорством, а его лёгкий, взбалмошный и весёлый характер раздражал многих людей, но другие, кто приоткрывал завесу доброй души Антона, проникались искренней любовью к мальчишке. Он был очарователен в своей простоте и вечном оптимизме, который заряжал других людей. Арсений же по своей натуре был реалистом, который не привык присваивать вещам то, что им несвойственно. Он смотрел на мирно спящего Антона и думал о том, как много раз придётся разбиться этой пташке. Шастун хотел взлететь, а Попов знал, что крылья его были бумажными. Амбиции Антона изранят его доверчивую душу, а порочность общества ещё успеет удивить его искреннее сердце своим лицемерием. Да, Арсений был уверен, что мальчишка не раз будет сломлен, но хватит ли ему сил подняться? Да чёрт его знает, этого Шастуна. С виду слабый, а на деле может оказаться сильнее всех духом. Попов вдруг снова разозлился непонятно отчего. Он хотел побыть один, спокойно поразмышлять о грядущей битве, а Шастун отвлёк его своим ребячеством, ещё и место почти все занял. Несносный, несносный мальчишка!
После нескольких минут внутренних дилемм, Арсений сам не заметил, как провалился в сон. Ему снился родной дом, мать с отцом, которые отчего-то плакали, и Алёна — его возлюбленная. Они дали друг другу обещание, что поженятся, когда Арсений вернётся с фронта. Попов действительно любил девушку. Её необычная красота заставляла юное сердце трепещать в волнении, а характер так сильно напоминал его, что порой Арсению казалось, что он разговаривает с самим собой в женском обличье. Но прошёл уже год, Попов участвовал в нескольких сражениях и сердце его, когда-то нетронутое и живое, закалилось на войне. Все чувства юности притупились, уступая место холодным рассуждениям зрелости. Арсений, по ощущениям, постарел лет на десять так точно. Он изредка писал Алёне письма, но его любовь к ней сейчас казалась сном — туманным и полузабытым. Из царства Морфея его вывело чьё-то настойчивое касание. Чья-то рука трясла его за плечо, пытаясь разбудить. Попов приоткрыл глаза, сонно щурясь и оглядываясь по сторонам. Холодный ночной воздух заставил его поёжиться, и только через мгновение он понял, что будил его Шастун.
— Чего тебе? — Хрипло спросил Арсений, нахмурившись. Мальчишка, похоже, решил над ним поиздеваться, раз разбудил его перед долгим походом. Попов оглядел луг и понял, что сейчас была глубокая ночь, потому что все остальные солдаты спали, стараясь держаться ближе друг к другу – так теплее.
— Пошли, покажу тебе чудо. — Антон шептал, но его голос всё равно казался очень громким по сравнению с оглушительной тишиной леса. Только сверчки нарушали всеобщий покой и сонную атмосферу.
— Шастун, ты сумасшедший, отстань от меня. — У Арсения не было сил даже злиться, поэтому он просто отвернулся от надоедливого мальчишки, который, впрочем, не расстроился и быстро подполз к нему с другой стороны.
— Пошли, Попов, мне больше некому это показать! Ну что тебе, трудно что ли? — Взмолился Антон, дёргая Арсения за рукав гимнастёрки. Тот вырвал кусок ткани из захвата Шастуна, и устало застонал, готовый прибить мальчишку. — Клянусь, это совсем ненадолго. Тебе понравится!
— Если это займёт больше десяти минут, то я пристрелю тебя раньше фашистов, ты понял? — Проворчал Попов, медленно поднимаясь с нагретой травы. Антон закивал, радостно улыбаясь, словно для него не было большего счастья, чем уговорить Арсения пойти с ним. — Ну давай, болван, показывай своё чудо.
Антон, легко лавируя меж деревьев, вёл Попова куда-то на север, как понял он, увидев мох на деревьях. А вдруг Шастун задумал пакость и сейчас просто опозорит Арсения перед всем взводом? Попов уставился на затылок впереди идущего парня и снова вспомнил его радостное лицо, когда он говорил об этом «чуде». Что ж, если он его обманет, то Шастуну только в театре играть с такими великолепными актёрскими данными. Они шли в тишине две минуты. Пару раз Антон спотыкался о корни деревьев, а Арсений, громко ругаясь, его ловил, отчитывая за неуклюжесть и невнимательность.
«Несносный мальчишка», — в который раз повторил про себя Попов, глядя на смущенное лицо Шастуна, неловко поправляющего воротник.
Наконец Арсений увидел то, ради чего они сюда пришли. Совсем небольшое озеро, освещенное светом луны, выглядело по истине чудесно. Тёмная водная гладь маняще блестела, словно привлекала к себе заблудших путников, приглашая искупаться. Листья, опавшие с деревьев, кружились в воде, словно звёзды в небе. Арсений заворожённо глядел на лесное озеро, не в силах оторвать от него взгляд. Было в нём что-то чарующее, что-то магическое, что в свете солнца не было бы таким, каким оно представлялось взору сейчас. Тьма всегда более привлекательна, у неё особый дар делать всё, чего она касается, удивительнее и прекраснее.
— Я же говорил, что понравится, — Довольным тоном протянул Антон, радуясь такой реакции Арсения. Он, честно говоря, не ждал, что Попов покажет своих эмоций, но был уверен, что его единственного очарует красота ночной природы также сильно, как его. Шастун бы мог, конечно, позвать своих друзей сюда, но они бы не поняли, не оценили в полной мере. Антон наблюдал за Арсением. За тем, как он часто отстаёт от товарищей, чтобы полюбоваться на цветущую яблоню. За тем, как ночью, когда все ложатся спать, он считает звёзды, толкая Матвиенко, чтобы показать тому очередное созвездие, которое Серёжу совсем не интересует. Шастуну не нравилась напыщенность Попова, не нравилось высокомерие и неживость красивых глаз, но его отношение к природе – единственное, в чём эти двое сходились – нравилось Антону. И только Арсений мог понять его чувство, возникшее от созерцания прекрасного пейзажа.
— Спасибо. — Сказал Попов, обернувшись на Шастуна. Тот удивлённо вскинул брови, словно не понимал, за что его благодарят. Арсений не улыбнулся, но в его глазах что-то переменилось. Он не смотрел больше с той надменностью, что и раньше. Но и на дружеский взгляд это не походило. Попов просто изучал Антона, словно пытаясь понять что-то, что не подчинялось законам логики. Шастун тоже не отводил взгляда, но совершенно ни о чем не думал. Ему было хорошо. Летняя, спокойная ночь, завораживающий вид и человек, разделяющий его любовь к природе. Сейчас было неважно, что между ними в остальных вещах настоящая пропасть, что они из враждующих сторон взвода. Они полюбили это озеро вдвоем с первого взгляда, они любили эту луну вдвоем уже очень давно — этого хватало, чтобы сейчас находиться здесь вместе, и чтобы было
хорошо.
— Пожалуйста. — Наконец ответил Антон, всё-таки отводя взгляд от лица Арсения. Они подошли ближе к воде. Попов наклонился потрогать воду, чтобы узнать её температуру, но Шастун опередил: — Как парное молоко. Я проверял.
Попов хмыкнул, вставая, так и не дотронувшись до воды. Но через несколько секунд Арсений, словно поддавшись какому-то порыву, сел на траву и стал снимать сапоги, чем немало удивил Шастуна. Разделавшись с обувью и закатав штанины, Попов зашагал босыми ногами по воде, зайдя по колено в озеро. Антон продолжал недоумённо смотреть на него. Эта выходка казалась такой несуразной в исполнении Арсения, совсем ребяческой. Впрочем, Шастун решил проделать то же самое и через секунду уже стоял рядом с Поповым, ощущая прохладу воды, окутывающую его ноги.
— Ничего прекраснее не видел. — Признался Арсений, смотря на неполную луну. Полнолуние было несколько дней назад, поэтому небольшая часть диска уже не была видна. Однако это не лишало её очаровательности. Нет, дню никогда не сравниться с ночью. Не может день быть столь же прекрасным, хотя бы потому, что днём видно всё. А когда от нас ничего не скрыто — нам это неинтересно. Ночь манит неизвестностью.
— Луна сегодня красивая, правда? — Спросил Шастун, тоже обращая внимание на небо, покрытое мириадами звёзд.
— Такая красивая, что умереть можно. — Согласился Попов, переводя взгляд на Шастуна. Они вместе, стоящие по колено в воде, смотрящие на небо — это выглядело странно. Так странно, что он невольно улыбнулся, представляя, как со стороны они вдвоем тут смотрятся. Но почему-то сейчас, в эту секунду, ему не было дела до этого. Ему захотелось жить. Так страстно, так яростно захотелось жить! Не думать о скорой битве, о погибших товарищах, о безжалостной войне, о потере чувств к некогда любимой девушке. Всё это стало вдруг так неважно, так второстепенно. Арсений хотел наслаждаться жизнью. Здесь и сейчас он хотел дышать, видеть, как день сменяется ночью, как красивы лесные озёра, как горят зелёные глаза напротив, смотря в бескрайнее небо. Вот какой была его идеальная жизнь. Вот, что заставило его очнуться от этой бесчувственной дрёмы. Сегодня ночью Антон разбудил не просто Арсения. Сегодня ночью Антон разбудил его сердце, которое, как казалось Попову, спало беспробудным сном. Мальчишка оживил его. Арсений снова улыбнулся, опуская голову вниз. Шастун перевёл на него свой взгляд, поднимая брови, но тоже улыбаясь. Попов вздохнул. — Несносный ты мальчишка, Шастун.
Антон криво улыбнулся таким словам, возвращая свой взгляд к небу. Их маленькое приключение должно было закончиться, ведь нужно было возвращаться, пока их кто-нибудь не хватился. Да и поспать ещё пару часов бы не мешало — путь им предстоит нелёгкий. Ребята медленно стали возвращаться к берегу. Молча надели свои сапоги, разогнули штанины и также молча стали уходить от озера. Арсений остановился перед тем как войти в чащу леса, чтобы в последний раз взглянуть на Чудо (так он теперь в мыслях называл это место). Антон тоже оглянулся, но смотрел на Арсения. Тихая тоска Попова навеяла и на него какую-то поэтичную меланхолию. Эх, умел бы стихи писать — написал бы. И про озеро, и про луну, и про синие глаза Арсения, свет которых теперь затмевал мерцание звёзд. Оживший взгляд делал их невыносимо красивыми, притягательными. В синей радужке словно плескалась та самая вода лесного озера, что так манила всех, кто на неё взглянет. Был бы девчонкой — непременно влюбился бы.
— Если живы останемся, надо бы сюда ещё раз заглянуть. — Проговорил Арсений, усмехаясь – знал ведь прекрасно, что не найдут они больше это место. От собственной глупой фразы Попов смутился и опустил взгляд, кусая губу.
«Да, определённо влюбился бы» — подумал Антон, прежде чем они продолжили путь к их лагерю.
Остальные солдаты всё ещё спали, когда Арсений и Антон вернулись. Они молча разошлись по разным местам, как-то неловко прощаясь друг с другом одним только взглядом. Попов знал — завтра с утра они снова станут теми же. Антон будет слишком шумным и вечно весёлым, а он будет шикать на мальчишку и закатывать глаза на все его выходки. Несмотря на это, Арсений также знал, что всё изменилось. Что-то внутри подсказывало ему, шептало, что ничего не будет как прежде. Снаружи всё может и останется на своих местах, но в глубине, в самом центре, на вновь ожившем сердце навсегда останется отпечаток этой ночи, которая вдохнула в солдата жизнь. И ему уже совсем не важна грядущая схватка, он не боится её, не боится будущего. Какая разница, что будет завтра, если сегодня такая красивая луна?
С этими мыслями Арсений и заснул.
***
17 июля, 1942 год.
Тревожный шёпот с каждой секундой становился всё громче, словно кто-то прибавлял звук на радио. Нервы сдавали у каждого. Некоторые, правда, пытались держать лицо и делали вид, что не волновались, но их выдавали чересчур резкие движения и потерянные взгляды. Арсений стоял почти в самом начале строя. Не общался ни с кем, только проверял своё оружие и смотрел на горизонт с каким-то отчаянным спокойствием, которое ужасало окружающих больше, чем истерики совсем юных солдат. В его голубых потемневших глазах было смирение. Как уже было сказано, он не страшился больше боя. В его спокойном рассудке царила звенящая пустота, которая заглушала взволнованный ропот толпы. Антон, стоящий чуть подальше, но всё же не совсем далеко, бросал на Попова редкие озадаченные взгляды. Ему было бы привычнее видеть хмурое лицо Арсения или слышать недовольные возгласы по поводу беспечности молодой части солдат, а не такое устрашающее спокойствие, с которым Попов перебирал свою винтовку. Это вводило Шастуна в ступор. Хотелось подойти, встряхнуть его хорошенько, сказать что-нибудь по-своему глупое, чтобы Арсений разозлился, чтобы толкнул его и гаркнул что-то обидное. Поэтому Антон громко стал рассказывать военные анекдоты, которые ему рассказывал в своё время какой-то хромоногий пьяница в трактире. Многие шикали на него, другие неодобрительно качали головой или вовсе кидались оскорблениями. Всем не до глупых шуток сейчас было, лишь пара человек как-то отстранённо похихикали или выдали подобие улыбки. Арсений тоже услышал этот спектакль, устроенный для него, но повернулся в сторону мальчишки отнюдь не сразу. Сначала он как будто не решался, они ведь даже не заговаривали друг с другом после той ночи. Но дело было не в неловкости. Арсений хотел кое-что сделать, но сделать этого не решался. В его голове поселилась навязчивая мысль, которая не покидала его с того момента, как они только ушли с того самого озера. Это было странно чувствовать, Попов не понимал, что делать с этой мыслью, как жить с ней и что она значит. За одну ночь, почти что ненавидимый им человек стал ему важнее прочих. Как это было возможно? Почему? Арсений не знал. Среди сослуживцев у него были друзья, даже очень близкие. Например, Серёжа Матвиенко — его лучший друг, верный товарищ и просто хороший человек. Попов всей душой его любил, но это было совсем иное чувство. Антон не друг ему. Они совершенно разные по характеру. Если говорить математическим языком, то они — параллельные прямые, которые никогда не пересекаются. Отчего тогда внутри всё дрожит при взгляде на мальчишку? Что в нём такого особенного, что перед битвой, перед сулящим ему смерть сражением, он переживает вовсе не за себя? Арсений задавал вопросы и не находил на них ответы. Это сводило с ума.
Но думать было больше некогда. Попов знал, что враг покажется с минуты на минуту, и у него так мало времени.
У них так мало времени. Арсений понимал — отсюда он живым не выберется. Больше шансов не будет, а ему нужно. Нет, ему смертельно необходимо было сказать ещё раз спасибо, выразить всё, что должен был, что обязан был. Но делать это на глазах всей роты было нельзя, он понимал это, а потому заранее написал письмо, за которым сейчас и полез в нагрудный карман. Антон резко перестал веселить народ анекдотами, когда заметил приближающуюся к нему фигуру. Солдаты недовольно восклицали, когда Арсений расталкивал их локтями, чтобы пробраться ближе к Шастуну. Начальник роты закричал Попову в спину что-то, но тот не слушал. Не было в тот момент ничего важнее. Только Антон и только письмо, в котором хранилась его душа, которую он завещал Шастуну. Быстро всунув письмо в руки мальчишки, Попов взглянул на него снизу вверх из-за, пусть и незначительной, но всё же существующей разнице в росте. Антон смотрел в ответ. Зелёные его глаза подёрнулись дымкой и заблестели от сдерживаемых слёз. Шастун не знал, почему плакал. Просто его юное сердце сжималось так сильно, что хотелось выть в голос. Они всё понимали. Они прощались.
— Храни его. И себя храни. — Голос Попова хрипел и немного дрожал, но звучал вполне уверенно. Зеваки вокруг с любопытством и недоумением наблюдали за прощанием двух неприятелей, которые почему-то смотрели друг на друга так, словно не было в мире никого важнее. Антон словно хотел что-то сказать, ответить, но только открывал и закрывал рот, не находя нужных слов. Арсений улыбнулся и, взглянув в последний раз в зелёные глаза, развернулся и пошёл обратно на своё место. Шастун сделал шаг к нему, но потом застыл, словно прирос к земле. Он не сказал ничего. Не успел, не смог. Перепугался и от эмоций не вымолвил ни слова. Даже «прощай» не сказал. Набравшись решимости, Антон уже хотел всё-таки пробраться к Попову, как вдруг вдалеке прогремел выстрел пушки.
***
14 июля, 1945 год.
Небо в июле обычно всегда пронзительно голубое, неестественно яркое. Но в этом году все дни были пасмурные, словно небо плакало вместе с теми, кто не дождался своих солдат домой.
Прохладный ветер забирался под кофту Шастуна, заставляя дрожать. Или вовсе не в ветре дело было? В руках было письмо. Антон не открывал его три года. Порывался тысячи раз, уговаривал себя миллионы, но не решался. Каждый раз в нём вспыхивала буря, стоило этой простой бумажке показаться на его глазах.
После Сталинградской битвы, после первой же схватки Попов пропал. «Ни жив, ни мёртв» — так сказал Матвиенко, пытавшийся держаться, но предательские слёзы всё равно покатились тогда по его смуглому лицу. И Антон не мог его осудить — плакал тоже. А письмо стало его путеводной звездой. В какой-то момент парень поймал себя на мысли, что выживает в бою раз за разом лишь для того, чтобы прочитать всё-таки это письмо. Ведь если умрёт — так и не узнает, что там написано.
Но война подошла к концу. Победа далась им слишком высокой ценой: миллионами смертей, осиротевшими детьми, обезумевшими от горя вдовами и матерями. Но всё закончилось. Наконец-то закончилось. И по возвращении домой, Антон дал себе один день, чтобы отдохнуть, а следующим вечером (то есть сейчас) всё же решился прочитать то письмо. Три года дали о себе знать, и образ Арсения покрылся той дымкой, которая окружает далёкие воспоминания, происходившие словно в другой жизни. Но сердцу всё равно была дорога каждая буква, выведенная ровным мелким почерком на белой бумаге.
«Здравствуй, Антон. Не знаю, для чего пишу тебе это письмо. Знаю лишь то, что если бы не написал — не простил бы себе. Я не переживу эту битву. Не спрашивай откуда я это знаю. Чувствую так и всё. А если ты читаешь — значит ты жив. Прошу, Шастун, живи. Не лезь в авантюры, не беги в самую гущу боя. Безумная юность просит безрассудных поступков и славы, ну а я прошу — живи. Хотя кто я такой, чтобы молить тебя об этом? Лишь недовольный и ворчливый солдат, который год был тебе неприятелем, постоянно кидающим в тебя оскорбительные фразы. Что произошло? Что ты за одну ночь сотворил со мной? Как за один час пробрался мне в душу? Не говорили мы почти, а роднее тебя в целом мире нет, представляешь? Считай меня дураком или безумцем, если тебе угодно. Можешь показывать это письмо товарищам и смеяться, мне на небе до этого дела не будет. Но знай одно, Антон. Знай и помни это. Я буду вечным твоим должником, твоим ангелом-хранителем и твоим обожателем. Ты показал мне, что жизнь — это не то, сколько ты прожил и сколько ещё проживёшь. Жизнь — это момент, который существует только в данную секунду. А потому я не боюсь смерти, которая уже дышит мне в макушку. Спасибо, Антон. Спасибо за то, что показал мне настоящее чудо. Если б мог, я подарил бы тебе луну, настолько велика моя благодарность. Я готов был бы лишить всех лунного света, чтобы только твои глаза его видели. Не знаю, кто ты мне и кто я тебе, однако я уверен, что всё не случайно. И если существует перерождение душ, мы ещё обязательно встретимся, и тогда я найду ответ. Обязательно найду.
Навеки и сквозь века твой, Арсений».
***
31 марта, 2017 год.
Зрительский зал был сегодня необыкновенно активным. Настроение у всех актёров было шикарное. Плюсом к тому, первой игрой стала полюбившаяся и зрителям, и самим ребятам – «Меняй». Ведь в ней была практически вся суть импровизации — выкручиваться раз за разом, попадая в самые неловкие ситуации, неся какую-то несусветную чушь.
— Я подарю тебе пантомиму! — Вылетает у Попова, и он тут же показывает свои умения, на что Антон удивлённо вскидывает брови и заливается смехом. Паша говорит менять. — Я подарю тебе хорошее поведение в клубе! — Такая фраза тоже не устроила Волю, поэтому Арсений перебирает в голове всё, что должно было сойти за уместный в этой ситуации ответ. В голове всплывает только одно: — Я подарю тебе луну.
Антон почти незаметно вздрагивает и смотрит наверх, словно они были на улице, и он мог там увидеть небесное светило. Арсений взглянул на профиль мальчишки, который в свете прожекторов выглядел непередаваемо красиво, а зелёные глаза блестели так ярко, что затмевали софиты.
«Я уже где-то это видел» — проносится в голове Попова, но он быстро выходит из транса, продолжая импровизацию, и в скором времени забывает об этой мысли.
«Я уже где-то это слышал» — думает Шастун, но Паша говорит и ему менять фразу, поэтому он снова включается в игру, отдаваясь ей целиком и полностью.
Я нашёл тебя и ещё успею найти ответы. А если не найду в этой жизни, то мы обязательно встретимся в следующей. Я буду искать тебя в каждой реальности, в каждой Вселенной.
Навеки и сквозь века.
