Под керосиновым дождем

      Иоганн Ритвельд был хорошим хозяином. Практичным, не особенно скупым, а главное, его абсолютно не интересовали всякие житейские мелочи вроде того, кто именно арендует его ферму. И пусть Реддик Хейли, управляющий и одновременно тот самый арендатор, никогда этого Ритвельда не видел, он ему искренне нравился.       В тот знаменательный день он как раз решил объехать владения на такой же дряхлой, как и он сам лошадке, проверить поля, а на обратном пути пригубить пару кружечек чего-нибудь покрепче. Из таких незатейливых планов и состояла нынче его жизнь.       За плечами у Реддика было несколько весьма успешных афер, парочка смертельных приговоров, отсеченная левая рука и шесть десятков лихо пронесшихся мимо лет.       На склоне жизни его отчего-то потянуло к земле. Возможно, от того, что его уже поседевшая голова и плутоватое лицо все еще притягивали задумчивые взгляды городских стражей. В этих же краях никого это не волновало.       Лошадка неторопливо трусила по пыльной дороге. Реддик подремывал, ловя лицом теплые солнечные лучи. В ранний час от земли ещё веяло холодом, и он зябко кутался в старую потрепанную куртку.       Резкий звук вспорол утренние привычные шумы, наполнив округу странным, протяжным, пугающим гулом. И становился все сильнее и сильнее.       Реддик вскинул голову, приложил ладонь козырьком ко лбу, непонимающе огляделся по сторонам, а потом, повинуясь какому-то наитию, поднял взгляд выше… Одним движением он соскочил с лошади и откатился в заросли юрды, прикрывая голову и уши руками.       Гул перерос в жуткий рев. Громадный монстр на мгновение закрыл собой все небо странными четко очерченными крыльями и пронесся над головой Реддика, вжав того в землю воздушной волной.       А мгновением позже землю сотряс жуткий удар.       А еще очень многими мгновениями позже, когда дрожащий Реддик рискнул приподнять голову, он уже не увидел никакого чудовища. Только вдалеке возвышался столб черного и даже с такого расстояния очень вонючего дыма.       Чертова лошадь куда-то пропала, и Реддик ее не винил, он бы и сам бежал без оглядки, если бы мог, однако дрожащие ноги позволяли делать только очень мелкие и боязливые шажки.       Внутри него шла ожесточенная борьба инстинкта самосохранения и природного любопытства, пока он решал, в какую сторону ему направиться: к источнику дыма или как можно дальше от него. Однако Реддик так и не успел определиться с решением, как судьба определила за него.       Торчащую из зарослей юрды человеческую руку Реддик заметил, только наступив. И боязливо убедившись, что рука все же крепится к человеческому же плечу, рискнул раздвинуть заросли.       Первое, что он увидел, светлые вихры, выбившиеся из-под странного кожаного шлема. Человек лежал лицом вниз, безвольно раскинув руки. Его одежда была порвана и покрыта грязью и копотью.       Реддик поморщился от странного резкого запаха, какого не чувствовал с тех времен, когда работал в портах. Он тут же вспомнил его: так мерзко и одновременно с этим странно притягательно пах керосин, которым заправляли светильники и плиты.       Реддик пошевелил лежавшего за плечо, подумал мгновение и не без усилия перевернул его и похлопал по щекам в надежде привести в чувство.       Запекшиеся почерневшие губы шевельнулись и растянулись в слабой едва различимой улыбке, рука поднялась и судорожно схватила Реддика за рукав куртки:       — Слышишь, я сделал это! Сделал!.. Я... полетел!..

* * *

      Когда Инеж возвращается, над Каттердамом льется керосиновый дождь.       Каз видит ее корабль в гавани однажды утром и неожиданно задыхается от этого всепроникающего мерзкого запаха керосина.       Кажется, что вот-вот кто-то поднесет спичку, и они с Инеж вспыхнут, сгорая заживо, плавясь и обугливаясь в нестерпимо жгучем пламени.       Иногда Каз думает, что эта участь лучше, чем утонуть. Иногда Инеж жалеет, что ей не хватило смелости утонуть однажды.       Они все ещё живы, но легкие горят, отравленные склизкими керосиновыми парами. Грудь разрывается от невозможности сделать вдох, от нежелания снова вдыхать свежий безвкусный воздух. Сердце колотится бешено, рвано. Бесполезно…       Каз сжимает руку в кулак так, что натягивается кожа перчатки, и отводит взгляд от корабля. Инеж не сводит с него глаз, он чувствует это, даже зная, что, вглядись он с самым сильным биноклем, никого не увидит.       Они боятся новых встреч.       Его броня, кажется, с каждым днем становится лишь крепче. Одна паника накладывается на другую, и его сотрясает в диком резонансе, когда пот валит градом, в глазах темнеет, а каждый вдох становится пыткой.       Каз знает, что скоро Инеж уйдет вновь. У него осталось слишком мало времени, чтобы дать ей повод остаться. Но едва лишь он, движимый страхом потерять ее, делает резкий шаг навстречу, как вода тотчас смыкается над его головой.       Может, им обоим было бы лучше, если бы он сдался, отступился и от Инеж, и от собственных призраков. Пусть она уплывет далеко-далеко, чтобы уже никогда не вернуться.       — У тебя портится характер, знаешь? — констатирует Нина, когда они идут по одной из тех грязных, болезненно оживленных улиц, которые, кажется, и составляют саму суть Каттердама.       Каз бросает на нее короткий взгляд.       — А еще осталось куда? — с иронией парирует он.       — Нет предела совершенству, — прыскает Нина и тут же становится серьезной. — Раньше ты не ломал руки за одно случайное соприкосновение рукавами. Хотя должна признать, твоя пафосная трость многофункциональна!       Каз невольно оглядывается назад, где в толпе все еще подвывает невзрачный паренек-земенец, неприятно напомнивший о Джаспере. Может, поэтому и отделался так легко.       — Трещина в худшем случае, замах был слабым, — наконец хмыкает он. — И это было не случайное прикосновение. Как думаешь, такой человек, как я, сможет не заметить чужой руки в собственном кармане?       — Парнишка попытался обворовать самого легендарного трюкача и вора Грязные Руки? — поднимает брови Нина и тоже оглядывается с куда большим интересом. — Смертельный номер на арене нашего цирка!       — Пожалуй, — ровно отзывается Каз. Судьба паренька будет незавидной.       — Проверь карманы, — со смешком советует она. — Вдруг на твоем пути попался самородок воровского дела?       — Я не ношу деньги в карманах, — хмыкает Каз, но под ее пристальным веселым взглядом все же нарочито показательно опускает руку в совершенно пустой карман… чтобы ощутить, как его пальцы смыкаются на маленьком клочке бумаги.       4 миллиона крюге за голову твоей сулийской шлюхи. Паруса уже подняты.       Каз сминает записку в кулаке, точно уже сжимает пальцы на чьем-то горле, на лице его не шевелится ни один мускул. Однако что-то, видно, проскакивает в глазах, потому что с лица Нины немедленно сползает улыбка:       — Все в порядке?       — Идем, — отзывается он вместо ответа. — Нам нужно в Клепку, — и проходит мимо нее, не оглядываясь. — Поспеши.       Он готов к тому, что она начнет спорить или спросит что-то еще, и готов это великодушно проигнорировать, но Нина не издает ни звука и послушно идет следом. Она видела его разным, но Нина наблюдательна и всегда может заметить в людях новые черты.       У Каза взгляд человека, который будет убивать очень и очень медленно.

* * *

      В Клепке жарко, сумрачно и тесно. Доски под ногами скрипят долго и протяжно. Наверх Каз не идет, останавливается у подножия лестницы и долго всматривается в темноту лестничных пролетов.       По перилам больше никто не съедет. И наверху нет никого, он чувствует. Когда они с Инеж стали бояться оказываться в одном и том же месте?       Где-то позади Нина смеется и болтает о чем-то с Анникой. Смех и без того нарочитый теперь звучит совсем уж болезненно и глухо. После смерти Матиаса Нина не любит тут бывать, но Казу она нужна здесь и сейчас.       — Она приходила, — Джаспер подходит ближе, но остается на расстоянии вытянутой руки, и Каз ему искренне за то благодарен. — Инеж. Ушла через твое окно.       — Ты нашел его? — это известие Каз игнорирует. Он и так знает, что Инеж приходила, не могла не прийти. Он специально ушел из Клепки сегодня, чтобы ей было спокойнее. И оставил незапертой дверь.       — Да, нашел, — Джаспер хмурится, но про Инеж больше не упоминает. — Точнее, Уайлен его нашел, а я убедил зайти на огонек. Без угроз, Каз, честно! Ты же меня знаешь!       — А я убедил зайти на огонек удивительно своеобразную сердцебитку, — Каз кривит губы в ухмылке и, опираясь на трость, проходит к двери в подвал. — Что ж, пойдем. Хочу посмотреть на очередного горе-изобретателя. Этого по крайней мере не успели упрятать в Ледяной дворец.