* * *
За завтраком они внезапно встречают не только улыбающуюся Малену, но и Марию, которая обычно предпочитает завтракать у себя наверху. Однако сегодня она необычайно оживлена и сама спускается вниз уже в дорожном платье. — Куда-то собираетесь? — интересуется Нина, пытаясь убедить Матти съесть хоть немного каши. Ладно, может, она и впрямь немного его избаловала, потому что Матти капризничает, не хочет держать ложку и упрямо отворачивается от ложки с уже остывшей кашей из её рук. — Да, я хотела навестить одно место, — Мария улыбается. — После завтрака. Как себя чувствует маленький Маттиас? — Не хочет есть кашу, — мрачно жалуется Нина. — Ума не приложу, что ему в ней не нравится. — Давайте я попробую. Позволите? Нина неуверенно кивает, Мария деликатно отстраняет её и садится рядом с Матти. — Хочешь расскажу сказку? Матти несколько секунд серьезно обдумывает предложение, а затем уверенно кивает. — Ну слушай, в одном далеком городе жил однажды мальчик, рыжий как лисенок. Его так все и звали — Лисенок… Сказка оказывается настолько интересной, что заслушивается даже Нина, а Матти и вовсе слушает с открытым ртом, и Мария под шумок ухитряется скормить ему всю кашу. — ...и тогда Лисенок сел в свою летающую машину, поднял её с земли и полетел дальше навстречу новым приключениям. — А дальше? — капризно требует Матти. — А что было дальше, тебе расскажет мама, но только если будешь вести себя хорошо! — Мария легонько гладит его по голове. — Обещаешь? Матти с пылом кивает, сам сползает с высокого стульчика, оббегает стол и дергает за подол Малену. — Пойдем иглать! Нина в отчаянии хватается за голову. Она, очевидно, ужасная мать, которая ничего не смыслит в воспитании. — Ну, пойдем! — Малена весело подмигивает ей, берет Матти за руку и уводит из столовой. — Во что хочешь сыграть? — Не переживайте, это нормально, — Мария ободряюще касается её плеча. — Дети бывают в разном настроении! Вы научитесь переключать его внимание. Сказки — очень эффективный метод. Уайлен в свое время в принципе не желал завтракать, пока я не расскажу ему про Лисенка. — Лисенок… рыжий мальчик? — соображает Нина и улыбается. Лисенок — Уайлену это подходит. — Да, он очень любил эту сказку лет до четырех, — Мария улыбается в ответ и тут же улыбка угасает на её лице. — После Ян пресек. Уайлен, наверное, уже даже этого не помнит, он был ещё совсем мал. Нина вздыхает. Яну Ван Эку она бы с удовольствием кое-что подправила в организме… — На самом деле я хотела попросить вас об одолжении, — доверительно говорит Мария. — Я хочу навестить одно место, и обычно со мной туда ездит Уайлен или Джаспер, но сегодня они оба заняты, а мне не хотелось бы переносить визит. Не составите мне компанию? Нина склоняет голову набок. С одной стороны, ей страшно оставлять Матти. С другой стороны, он под присмотром в самом безопасном месте из всех, что могли бы у нее быть, а она уже сто лет никуда не выбиралась. Даже погулять. Мероприятия, на которые её звал Каз, не в счет. — А куда поедем? — на всякий случай спрашивает она, уже заранее чувствуя, что согласна.* * *
Ворота приюта святой Хильды распахиваются перед их экипажем. — Не самое приятное местечко, — Нина ежится и поплотнее закутывается в плащ. — Почему вы продолжаете ездить сюда? — Уайлен каждый раз спрашивает меня о том же, — Мария усмехается. — На самом деле не знаю… Я провела здесь треть жизни и... я не страдала большую часть времени, когда смирилась. Как бы там ни было, это место много значит для меня. Нина кисло провожает взглядом почти одинаковых женщин в одинаковой униформе. Ей здесь не нравится, и это взаимно. Этому месту она тоже не нравится. Хотя стоит признать, здесь… миленько. Насколько это слово применимо к психиатрической лечебнице. Живописные пейзажи, подстриженные кустики, роскошные гроздья глициний, красивое озерцо за оградой из частых прутьев, окрашенных в зеленый цвет. Видимо, чтоб не так бросались в глаза. — Здесь живет моя подруга, — поясняет Мария. — Я навещаю её раз в месяц или два, привожу с собой разные мелочи. Меня здесь никто не тронет, не переживайте. Уайлен доходчиво объяснил им, что будет, если они попытаются меня задержать. — А она… такая же, как и вы? — Нина затрудняется с формулировкой вопроса, выходит довольно неловко, но Мария не обращает на это внимания. — Она здесь по собственному желанию, — Мария делает подходит к одной из женщин. — Пожалуйста, проводите нас к Анастасии Плав! Нина незаметно перекрещивает пальцы под прикрытием плаща. Ей все ещё не верится, что в таком месте, как это, им ничего не грозит. Неужели те, кто в прошлом держал госпожу Хендрикс под замком, теперь готов выполнять её просьбы и даже приказы? Однако девушка в сером чепце кивает и доброжелательно улыбается: — Госпожа Хендрикс, конечно! Все как обычно? — Да, — Мария протягивает девушке корзинку. — Это для вашей кухни. Пусть у всех будет хороший десерт сегодня. — О, многие будут очень рады! — девушка расплывается в улыбке, и улыбка эта вполне искренняя. — Пойдемте за мной! Я отмечу, что вы наносили визит. Нина следует за ними, оглядываясь в полнейшем недоумении. В её представлении подобные места должны выглядеть куда враждебней, однако в безопасности она себя по-прежнему не ощущает. Девушка в чепце приводит их в дом, приводит в гостиную и просит подождать несколько минут, после чего упархивает куда-то сообщить об их визите. За голубой дверью отчетливо щелкает дверной замок. Нина нетерпеливо притоптывает носком туфли по белой плитке на полу с мелкими синими тюльпанчиками, нарисованными прямо на ней. — Не удивляйтесь, деньги творят чудеса, — сухо произносит Мария, обернувшись к ней. — Стоило Уайлену продолжить финансирование на своих условиях, как я чудесным образом вернулась в ум и прежний статус. Но они неплохие люди, и действительно заботятся о своих пациентках. Я была сломлена предательством и расставанием с сыном, и временами мне казалось, что я и впрямь вот-вот сойду с ума. Меня утешали, отвлекали, предложили рисовать, не ограничивали в чтении, даже пытались разговорить. — Они знали?.. — Никогда не интересовалась, — Мария отворачивается. — Наверняка. Спасибо, что согласились приехать сюда со мной. Уайлен не хочет, чтобы я приезжала сюда одна. — И он прав, — бормочет Нина под нос и без особого дружелюбия разглядывает давешнюю девушку, что выходит к ним совсем из другой двери. — Пойдемте! Она пропускает их вперед и, задержавшись у двери, вновь запирает её, судя по еще одному щелчку. — Это обязательно? — не выдерживает Нина. Мария поразительно спокойна, но Нина замечает, как она вздрагивает от каждого щелчка замков. — Необходимые требования к безопасности. Простите! — девушка разводит руками. — Здесь есть и по-настоящему… беспокойные пациенты. Не хотелось бы, чтобы они сбежали и причинили себе вред. Или кому-нибудь… — Все в порядке, — успокаивает её Мария. — Нина, не волнуйтесь, таков порядок. Тут действительно есть пациентки, которые не в себе. И им лучше не покидать этих стен. — А их самих кто-нибудь спрашивал? — еле слышно бурчит Нина, но больше не спорит. Она приотстает, пропуская их провожатую вперед себя. По крайней мере, так она точно не нападет со спины. В конце концов, Нина — хороший сердцебит и бывшая шпионка, она найдет способ выбраться в любом случае. К тому же, ходить безоружной она отвыкла с самого своего возвращения во Фьерду. Им ничего не грозит здесь. Стены коридоров, покрытые голубоватой штукатуркой, тянутся вокруг них, и Нина успевает только считать деревянные крашенные — на сей раз в белый — двери. Здесь много окон, затянутых резными фигурными решетками. Это мог бы быть неплохой дом, уютный и светлый. Возможно, в чьих-то глазах он таковым и остается, но Нина стойко ненавидит тюрьмы ещё со времен Хеллгейта. Девушка приводит их в ещё одну гостиную поменьше, но Мария сразу проходит в комнату дальше. Одна. Девушка не делает попыток следовать за ней, и Нина, поразмыслив, следует её примеру. Гостиная на вид вполне уютная, с маленькими белыми диванчиками и белыми же столиками. Здесь много шкафов с книгами, разными поделками из засушенных цветов и трав. На стенах висят картины, и в некоторых из них Нина вдруг безошибочно опознает руку Марии. Рыжий мальчик вполоборота с веселой улыбкой смотрит на неё из-под длинной челки, но в глазах таится безграничная грусть. В ладони он крепко сжимает маленькую деревянную флейту. — Господин Ван-Эк просил повесить здесь несколько картин, — улыбается девушка, заметив взгляд Нины. — Больше всех люблю эту. — Сколько вы здесь работаете? — глухо спрашивает Нина. — Года полтора, а что? — теряется девушка. — Просто спросила. Нина уже видела эту флейту. Так вышло, что Матти спит в бывшей детской Уайлена, а сама Нина в соседней комнате, когда-то принадлежавшей самой Марии. — Не расскажете немного про подругу госпожи Хендрикс? Кто она? — О, я не имею права рассказывать о наших пациентах, — огорченно откликается девушка. — Простите! Могу только сказать, что госпожа Хендрикс — её единственная подруга за многие годы. Она часто навещает её в последние года два, каждый месяц практически. Они подолгу разговаривают, Анастасию это успокаивает. — А она неспокойная? — Нина приподнимает бровь. — Так-то нет, но где-то год назад она неожиданно попыталась сбежать и потерялась. Мы два дня прочесывали окрестности, и она сама вышла к нам из рощи. Несколько дней была словно не в себе, не узнавала никого, но со временем успокоилась и все пришло в норму. — Ясно, — хмыкает Нина и теряет интерес к этой теме. Она проходится по комнате, с интересом рассматривает пейзаж в окнах и оборачивается к девушке. — А можно чаю? Я сегодня в некотором роде компаньонка госпожи Хендрикс, и не хочу мешать её беседе. Просто подожду её здесь. — Конечно, — девушка кивает. — Я сейчас принесу. Я оставлю вас ненадолго, по возможности не уходите отсюда, хорошо? Нина кивает с улыбкой, спокойно садится на диван, расправив юбки, и принимается разглядывать корешки книг, как бы выбирая себе подходящую. Однако стоит девушке покинуть комнату, как улыбка резко сползает с губ Нины. Она прислушивается к удаляющимся шагам, встает и решительно направляется к той двери, за которой скрылась Мария. Пора узнать, что за таинственная Анастасия присутствует в жизни Марии Хендрикс. Выкрасть бы её личное дело и посмотреть на него, но с этим пока можно и не спешить. Сейчас это точно не выйдет. Впрочем, Уайлен наверняка и так в курсе, кто это. Его просьба приглядеться к контактам матери прозвучала хоть и странно, но для Нины с её-то профессией вполне логично. Дверь оказывается не заперта, слава Джелю и всем святым. Нина осторожно проскальзывает в образовавшуюся щель и, бесшумно ступая, проходит дальше в комнату и замирает за прикрытием шкафа. На первый взгляд, она не замечает ничего криминального. На второй — тоже. Просто две беседующие женщины. Одна на кровати, вторая рядом в кресле и бережно держит первую за руку. Только большой палец лежащей женщины странно знакомым жестом скользит по пульсу чужой руки... Анастасия почти седая, и её лицо, изможденное и уставшее, обращено к Марии. Нина в первый раз видит эту женщину, похожую на высохший тростник, но что-то в ней кажется до странного знакомым. Что-то в манерах держать руки, скрещивать безымянный и средний пальцы, мерно кивать головой в такт чужим словам… Мария рассказывает о своих днях, о картинах, которые нарисовала, о Уайлене и своем беспокойстве за него, о чем-то ещё. Её лицо, напротив, расслаблено и безмятежно. Слишком безмятежно, по правде говоря. Нина недоуменно хмурится, кончики пальцев неприятно покалывает, словно она прикоснулась к наэлектризованной шерсти. С своего места она может уловить два сердцебиения: одно замедленное, какое сопровождает уже умирающего человека или находящегося в глубоком трансе, и возбужденно-быстрое, точно у азартного игрока или охотника, преследующего жертву. Она видит перед собой двух пожилых женщин, но у одной из них в груди стучит молодое здоровое сердце... Нина слышит отдаленные шаги где-то в коридоре и мгновенно также бесшумно возвращается в гостиную. Когда девушка с серебряным подносом открывает дверь, Нина улыбается ей поверх книги. Официальное и пристойное, а потому малоизвестное, издание "Зверской комедии" имеет очень удобную обложку. Золотой орнамент на черном фоне, без названия. Даже если возьмешь её вверх ногами, никто не поймет. Обидно было бы засыпаться на такой мелочи.* * *
Уайлен возвращается домой где-то к двум. По дороге голова раскалывается немилосердно. Ему едва хватает сил с доброжелательной улыбкой раскланяться со своими деловыми партнерами. Карл Наас — один из старых партнеров отца. Он был глубоко потрясен вскрывшейся правдой, и только потому Уайлен сумел заручиться его поддержкой на первых порах. Сейчас уже он относится к Уалену почти как к равному. Иными словами, убедить его вложиться в новое предприятие — довольно непростое занятие. А именно в складчину снарядить торговую экспедицию в Равку через компанию-посредника, которая гарантирует целостность кораблей на протяжении всего пути. Она предоставляет проводников и защиту, в обмен на процент с отправленного груза, а в случае провала обязуется возместить две трети стоимости всей суммы. Самое замечательное, что компания эта пока существует лишь на бумаге, зарегистрированная неделю назад на Каза Бреккера и Джаспера Фахи. И ни кораблей, ни проводников в ней до сих пор нет. Каз обещал, что к концу недели предоставит хоть что-то, доказывающее серьезность их бизнеса, а пока Уайлену приходится отчаянно блефовать, привлекая инвесторов и клиентов к отчаянной, дерзкой и в случае удачи чрезвычайно прибыльной авантюре. Торговое сообщество Керчии не собирается ждать, пока правительство разберется с этой нелепой блокадой, оно готово предпринимать собственные меры. Они пустят корабли в обход, прямо под носом земенских отморозков. Каз обещал, что найдет также шквальных и приливных гришей, которые смогут в несколько раз ускорить корабли и скрыть их в тумане, если возникнет нужда. Уайлен до сих пор не представляет, где тот намерен их найти, но он верит Казу. С другой стороны, а что ещё ему остается? Каттердам из последних сил держит цены на хлеб, зерно и уголь, которые вот-вот подскочат до небес. По Керчии уже расползается слух о скором голоде. В городках поменьше люди выносят целые магазины, пытаясь пополнить запасы. Уайлен читал уже несколько газетных статей о вооруженных столкновениях стражи и горожан. Введен новый закон о спекуляции, строго контролирующий цены на хлеб и основные продукты. Каз говорит держаться и в поте лица дорабатывать изобретение Райта. По его указке Уайлен через подставных лиц перекупил уже несколько компаний помельче и внимательно следит за рынком акций. Если цены все же взлетят, то он за несколько часов может обогатиться вдвое. А если нет, то сможет перепродать их другим. Уайлен очень надеется, что у Каза есть план и по устранению этой блокады, желательно раньше, чем та пороховая бочка, на которой они все сидят, рванет со страшной силой. Ночная драка в баре только это доказывает. Джаспер не сделал ничего, что заслуживало бы такой ненависти. Уайлена бы за такую выходку лишь одобрительно похлопали бы по плечу и налили за счет заведения, но Джаспер был земенцем, и это решило все. А значит, рано или поздно, ещё какой-нибудь земенец окажется слишком дерзким на чужой вкус… Хотелось бы верить, что Каз понимает, чем все это может кончиться, или что ему хотя бы не наплевать. Впрочем, благополучие людей всегда волновало Каза в самую последнюю очередь. И в этом есть некая особая прелесть — по крайней мере, он не разменивается по мелочам. Уайлен проходит в когда-то отцовский, а теперь свой кабинет и устало падает в кресло, обхватив руками голову. В висках стучит набатом и как будто какой-то мелкий человечек упорно долбит крохотным молотком в одну точку на затылке. Изнутри. Сейчас самое подходящее время, чтобы заречься пить на всю оставшуюся жизнь. Решено, он больше не возьмет в рот ни капли. Никогда! Хотя кого он обманывает?.. Жизнь рядом с Джаспером научит ещё и не такому. Как он там, бедняга? Уайлен ушел рано утром, поэтому даже не знает, жив ли тот вообще. Одна надежда, что Нина была милосердна. Он еще капельку посидит, не шевелясь, и отправится заниматься делами и заодно на поиски Джаспера. Совсем немного посидит и постарается не выть, да… Дверь тихонько приоткрывается, и в кабинет проскальзывает Малена. И застывает с неловко поднятой рукой, в которой зажата какая-то из книг. — Ой… Привет! Как себя чувствуешь? Её голос мучительно ввинчивается в уши, прошивая мозг раскаленной спицей. Уайлен невольно морщится, не успев проконтролировать выражение лица. Впрочем, руки от головы он убрать тоже не успел, а делать это сейчас и вовсе глупо. — Понятно, — Малена кладет книгу на стол и решительно направляется к его креслу. — Никогда не понимала, зачем вы, мужчины, пьете как лошади, а потом страдаете! Прохладные тонкие пальцы бережно отодвигают в сторону его собственные ладони, а затем он чувствует чужие руки в своих волосах. Малена осторожно перебирает пряди и кончиками пальцев массирует его затылок. — Что ты делаешь?.. Он чувствует непонятное облегчение, а затем боль отступает. Точно волна, что отхлынула от берега и ушла обратно в море. Уайлен запоздало вспоминает, что Малена, кажется, тоже умеет лечить. — Снимаю твою боль, — эхом откликается она. — Прости, я умею делать это только через прикосновение. — Ничего… Ему не нравится, когда его касаются. Особенно головы или волос. Он шарахается даже от матери, через силу позволяя ей по-матерински приласкать его. Единственный, чьи прикосновения ему нравятся, это Джаспер. С ним легко, нет неловкости и любое его или свое действие кажется правильным. Прикосновения Малены — это что-то другое. Он не чувствует неловкости, и ничего иного тоже не чувствует. Это как терпеть прикосновения врача, который знает, что делать. Это спокойно. Пальцы невесомо скользят по лбу, убирая боль, пробегают по вискам и спускаются к шее, разминая затекшие мышцы. По телу разливается тепло. — Спасибо! — Ты тихий, — Малена хрустально смеется у самого уха. Она заметно ниже Уайлена, так что только кресло уравнивает их в росте. — Джаспер так охал, точно я его пытаю! Сейчас он спит. У Матти тоже тихий час. — Джаспер всегда охает, — усмехается Уайлен. — А где Нина? — Уехали с госпожой Хендрикс, обещали скоро вернуться. Куда-то… вроде в какой-то приют. — Ох, дьявол! — Уайлен заносит ладонь, чтобы хлопнуть себя по лбу, но быстро передумывает. — Точно, приют святой Хильды. Я совсем забыл… Хорошо, если хоть Нина с матерью. — Что это за место? — Малена убирает руки от его головы и по-свойски садится на подлокотник широкого кресла. — Место, где на десять лет заперли мою мать, — мрачно отзывается Уайлен и с силой трет лоб, наслаждаясь отсутствием боли. — Ума не приложу, зачем она туда каждый раз возвращается. — Возможно, чтобы обрести почву под ногами, — спокойно отзывается Малена. — Иногда люди привязываются к своим клеткам, как птицы. Если открыть клетку канарейки, не факт, что она решит выбраться наружу. Она не станет вылетать, потому что это место стало её домом. Единственный выход — уничтожить клетку. Когда работорговцы захотели забрать меня в Керчию, я сбежала от них и вернулась на “Золотую Лилию”. Хозяин очень смеялся и даже не стал меня ругать, сказал, что я обогатила его на несколько сотен тысяч крюге. Мне было страшно что-то менять, я боялась чужой страны. Я предпочла вернуться в клетку... Её рука на подлокотнике дрожит, и Уайлен мягко касается её тонкого запястья. Удивительно, он всегда считал себя субтильным и слишком худым, но рядом с Маленой сам себе кажется великаном. Его ладонь больше её раза в два. — У неё больное сердце, ты же знаешь? — Малена оборачивается к нему. — И это не единственная её болезнь. — Знаю… — Уайлен откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. — А ты-то откуда знаешь? — Довелось держать её за руку, — Малена пожимает плечами. — Я не интересуюсь чужими секретами. Прости, если сболтнула лишнее. — Ничего, — отзывается Уайлен и, открыв глаза, смотрит на её курносый гордый профиль. — Кстати, я так и не извинился за вчерашнее. Прости за этот дебош! Надеюсь, мы тебя не напугали. Малена почему-то тут же смущается и бросает на него косой несмелый взгляд из-под ресниц, словно боится, что он скажет что-то ещё. — Все в порядке, — она дергает плечом. — Это было даже смешно. Я никогда раньше не танцевала. Это весело! Всегда завидовала дамам в пышных платьях! — Танцевать — это не сложно, — хмыкает Уайлен. — Просто слушай музыку и делай шаги в определенной последовательности. Если хочешь, могу научить. — Сейчас? — с плохо скрытой надеждой спрашивает она. Уайлен оценивает свои возможности и решительно мотает головой: — Нет, не сейчас. Позже! Иначе я наступлю на ногу уже себе! Малена смеется, запрокинув голову и приоткрыв рот, некрасиво, но заразительно. И Уайлен смеется вместе с ней. — С Джаспером у тебя больше шансов на самом деле, — отсмеявшись, говорит он. — Я не особо хорошо танцую, как ты вчера могла убедиться. Но я готов аккомпанировать, если что! — Да где мне танцевать? Чтоб научиться, мне и тебя с головой хватит, — хмыкает Малена и легко вскакивает с кресла, словно смутившись от своей грубоватой шутки. Уайлен только машет рукой. Надо будет устроить музыкальный вечер на самом деле. Хоть все развеются, да и матери будет приятно. Развевающиеся белые кудри Малены перед глазами, пока она кружится по комнате, навевают странные смутные видения. Как будто он уже что-то такое видел вчера. Ну ещё бы не видеть, он вчера был хорош… какой дьявол понес его танцевать? А, ну да, Джаспер потащил, точно. Хорошо, не напугал девчонку. Инеж бы его убила. Тут Уайлен вспоминает один факт, на который утром его затуманенный мозг просто не обратил внимания. Однако вид в зеркале был весьма живописным. Одно счастье, Нина не видела. С неё сталось бы припоминать ему это даже в следующей жизни. Мельтешащая перед ним Малена уже начинает двоиться в глазах, но, кажется, Уайлен знает верный способ очистить от неё комнату. — Кстати, — невинным тоном начинает он, — ты случайно не знаешь, кто мне нарисовал вчера усы? Малена останавливается, бросает на него опасливый взгляд и мгновенно заливается краской, Уайлен надеется, что его взгляд выражает должную степень укора и неодобрения. — Понятия не имею! — с достоинством отвечает она и улетучивается за дверь в мгновение ока. Уайлен довольно кивает сам себе. Ещё немного поучиться искусству манипуляций у Джаспера, и он не будет знать забот в качестве старшего брата! Хотелось бы верить...* * *
На обратном пути Мария мерзнет сильнее обычного и кутается в плащ. Нина отдает ей ещё и свой. Мария бледная, измученная и голос у неё охрипший, словно ей пришлось говорить без паузы несколько часов. Она прислоняется лбом к стенке экипажа и прикрывает глаза. Нина с беспокойством наблюдает за ней, едва сдерживая желание рявкнуть на извозчика, чтоб гнал быстрее. Чем скорее они окажутся дома, тем быстрее Мария сможет лечь, а Нина — сделать что-то посущественнее ослабления мигрени. — Вы в порядке? — Все хорошо, — та через силу кивает. — Так всегда после посещения этого места. — Кто вам эта женщина? — в лоб спрашивает Нина. — Вы очень стараетесь ради неё. — Она… — Мария поднимает голову и кривит губы в подобии улыбки. — Она не дала мне наложить на себя руки в свое время. Убедила жить дальше, говорила, что у меня ещё есть шанс увидеть сына. Думаю, она знала про истинное положение вещей. Я не хотела ей верить и не хотела жить, делала петли из простыней и искала подходящий крюк. — О святые, — Нина пораженно прикрывает ладонью рот. — Мария… — Никогда так не поступайте, — твердо произносит та. — Даже если кажется, что все потеряно. Даже если кажется, что все вас предали. Ребенок не заслуживает такого предательства со стороны матери. Я рада, что у меня хватило терпения дождаться. В будущем всегда кроется шанс, и отказываться от него… непрактично. Это её слова. — Я очень любила отца Матти, — негромко откликается Нина. — Его тоже звали Маттиас. Маттиас Хельвар. Он умер у меня на глазах, его убили. Хладнокровно и безжалостно. Мне казалось, что жизнь кончена, что свет погас навсегда, и даже если я останусь жива, толку с этого будет немного. А спустя несколько месяцев я обнаружила, что беременна, и все вновь обрело смысл. — Я рада, что вы поселились у нас, — Мария улыбается. — Чудесно снова слышать детский смех. Едва ли я дождусь внуков ближайшие десять лет, Уайлен вряд ли остепенится так быстро. — Да уж… — бормочет Нина. Расстраивать Марию в её планы точно не входит, поэтому она лишь коротко кивает. Скоро они с Матти вернутся домой. Пусть только Каз разберется со всем этим, пока оно не покатилось к чертям. Они въезжают в город. Нина задумчиво смотрит в окно, цепляясь взглядом за знакомые здания. Грубый город и архитектура у него такая же грубая и угловатая, не то что воздушные легкие купола равкианских церквей, похожие на пламя свечи. Как же давно она не была на родине. Да, наверное, и не побывает. Зоя Назяленская была очень убедительна в свое время. Нина — изменница. Мало того, что она провалила задание во Фьерде, она сознательно дезертировала, наплевав на товарищей, подвела их, бросила. Предала. Она сбежала, уведя за собой несколько мальчишек-дрюскелей, слишком непокорных, слишком непохожих на остальных, слишком думающих. После истории с Маттиасом Ярл Брум стал жестче относиться к выбраковке и отделению зерен от плевел. Вся шелуха должна сгореть без следа. Назяленская, точнее Её Величество, её не простила и не простит, наверное, уже никогда. Вернувшись в Каттердам, Нина получила от неё письмо: одна сухая строчка и подписанный указ о немедленном аресте, едва лишь Нина окажется на территории Равки. “Предавший раз предаст и дважды. Не возвращайся.” Последний жест былого расположения. Жесткое предупреждение. Нина была к этому готова. Почти. Это оказалось больно. Почти так же больно, как хоронить Маттиаса. Однако представься ей шанс сделать выбор еще раз, она поступила бы так же. Матти стоил этой потери. В Равке из них бы сделали символ, пропагандистский лозунг, сакральную жертву. Их бы не смогли защитить, не от разъяренного Брума. Благодаря какой-то нелепой случайности Маттиас стал известен всей Фьерде. Несколько смельчаков сложили красивую балладу о трагической любви смелого дрюскеля и красавицы дрюсье. Нина слышала уже несколько версий, где она представала то коварной соблазнительницей, то невинной жертвой. Брум бесился и искоренял ересь, как мог. Нина, точнее слухи о них с Маттиасом, в некотором роде стали его личным врагом. Те, кто осмеливался исполнять эти песни для широкой публики, лишались свободы, состояния, а то и жизни. Отличная рекламная политика, к слову. История приобретала все больше красок и рисковала однажды перерасти в легенду. Нина предпочла остаться вне этих политических разборок. Она выполнит последнюю просьбу Маттиаса и вырастит его сына, и не более. Пусть Фьерда разбирается с собой сама, пока не сожрет себя полностью. Ей ещё только предстоит пережить жаркое пламя грядущих гражданских войн, Нина в этом уверена. Экипаж останавливается резко. Потревоженные лошади ржут и бьют копытами по мостовой. И шум снаружи совсем не похож на обычный городской. — Я посмотрю, что там. Сидите здесь! — кидает Нина и быстро выбирается наружу. — Эй! Что происходит? — Кажись, земенские кварталы громят, госпожа. Объезжать надо! — скрипуче отзывается извозчик и прикладывает руку козырьком ко лбу. — Вы бы вернулись в карету! Неспокойно тут! — Твою же матушку… — пораженно выдыхает Нина, оглядываясь кругом. Разгромленное кафе напротив зияет разбитыми окнами. В конце улицы поднимаются высокие черные столбы дыма. — Это пожар? — с замиранием сердца спрашивает она. — Не-е, — извозчик успокаивающе машет рукой. — Просто резину жгут. Она тлеет, пламени не дает, а дым, так сказать, изрядный. Выкуривают земенцев из домов. Они нам корабли, а мы их из домов! Нина хватается за голову. — Это какое-то сумасшествие… — Уезжать надо, а то сейчас как мародеры пойдут, то и нам, барышня, не поздоровится, — повторяет извозчик. — Нынче-то уж всякой крысе раздолье. — Да… — Нина завороженно кивает. — Да, надо уезжать! Срочно! Поехали! Она уже ставит ногу на подножку, как видит жуткую картину. Земенский паренек в форме официанта бежит, не разбирая дороги, сопровождаемый улюлюканьем разношерстной толпы человек из десяти. По его белой форменной рубашке расползаются ярко-красные, а где-то почти багровые пятна. Его загоняют как какое-то животное, свистят вслед и гонят прямо под копыта лошадям. — Барышня, быстро в карету! — извозчик теряет всяческую расслабленность и резко подбирает поводья. — Шутки кончились! — Стой! — кричит она не своим голосом. — Ты же его затопчешь! — Да и черт бы да с ним! — рявкает тот. — Ноги надо уносить! Смотри какие рожи! Повылезала всякая нечисть! Барышня, стойте! Куда вы? — Погоди немного! — Нина шагает вперед. — Сейчас поедем! Она выходит наперерез толпе. Лошади нетерпеливо топочут копытами за её спиной, пока она оглядывает приостановившихся людей. Извозчик прав. Такие рожи еще надо поискать, а она-то думала, что в Бочке видела всю грязь человеческую. Земенский мальчишка практически падает к её ногам, споткнувшись о булыжник. Это рождает насмешливый свист и несколько оскорблений. — Поднимайся! — резко говорит она и быстро касается дрожащего окровавленного плеча. — Поднимайся и быстро в карету! Живо, если жить хочешь! Мальчишка, к его чести, соображает быстро и, даже не поднимаясь толком на ноги, бросается к двери. — Ты гля какая фря… — лениво бросает кто-то из парней посередине. — Что, дамочка, жалеешь земенскую мразь?.. Зря! Не стоят они того! Смотри, а то решим, что ты с ними заодно! — О нет, — Нина недобро улыбается. — Мразь я не жалею, уж поверь! Под паремом, конечно, получилось бы эффектнее, но и без него она весьма неплоха. Простые керчийские парни мало что знают о гришах-сердцебитах, а потому когда они начинают валиться на землю один за другим, подвывая от боли, то даже не сразу понимают, что дело в её скрещенных пальцах. — Сука-а-а-а!.. — Ещё какая, — подмигивает им Нина и повелительно машет рукой ошеломленному извозчику. — Всё, едем! Гони! В карете испуганная Мария в ужасе смотрит на не менее испуганного мальчишку. — Дайте мне плащ, пожалуйста, — мягко просит её Нина. — Надо его перевязать. А ты сними рубашку. Не бойся, ты в безопасности, — она касается рук их обоих одновременно, заставляя сердца биться медленнее, успокаивая. Мальчишка неловко тянется к воротнику, пытаясь непослушными пальцами расстегнуть мелкие пуговицы. — Долго! — Нина нетерпеливо отстраняет его руки и принимается за дело сама. — У тебя ножевое ранение. Два или три. И спина посечена стеклом. Артерию задело. — Гезен, — испуганно шепчет Мария. — Что же это такое?.. — Люди, — мрачно отвечает ей Нина. — Хуже зверей подчас, знаете ли! Сиди спокойно, я обработаю твои раны, пока кровью не истек. Мальчишка под её руками дрожит как осиновый лист, и на его темной коже ни черта не видно. Карету трясет на ухабах, и она с трудом сдерживает отборную равкианскую ругань, но ей удается нащупать края ран, скользкие от крови и горячие. — Как тебя зовут? — спрашивает она по возможности мягко. — Д-дамьен, — у него стучат зубы от недавно пережитого шока. — Дамьен Кефэль. — Сколько тебе лет, Дамьен? — С-семнадцать… они п-пришли так внезапно. Окружили хозяина, требовали отдать кассу. Ш-штраф за земенскую мразь… Я... я хотел вмешаться… — Ну и дурак, — бормочет Нина. — Так, глядишь бы, цел остался. Ну, Керчия! Продолжаешь меня впечатлять! Самые неприятные раны потихоньку затягиваются под её пальцами. Остальное — мелочи. Главное срастить артерию обратно. Хорошо еще хоть мелкая. У Инеж, помнится, было много-много хуже. — Мне надо обратно! — чуть пришедший в себя паренек вскидывается так резко, что Нина не успевает запечатать последнюю из опасных ран и чертыхается от понимания, что все придется начинать сначала. — У меня там сестра и мать!.. — Думаю, их найдется, кому защитить, — цедит она. — Ты им мало поможешь, если окочуришься от кровопотери по дороге! Дай мне закончить, а потом можешь идти, куда хочешь! Дорога становится ровнее, и Нина перестает балансировать на цыпочках в попытке не упасть ни на него, ни на Марию. Настроение сразу улучшается. В такие моменты начинаешь ценить даже мелочи. — И давно ты в Керчии, Дамьен? — уже теплее спрашивает она. Он смотрит на неё удивленно. — С рождения. Сюда ещё мой дед переехал, лет пятьдесят назад. Они недоуменно смотрят друг на друга, с одинаковым непониманием в глазах. — Кажется... все ещё хуже, чем я думала, — заключает Нина.