Верно, безумно, глубоко

Взгляд его отчаянно печален. Закат медленно разгорается, время идет к пяти вечера. Последние солнечные лучи нежно гладят по русым волосам. Тепло уходит из воздуха, но быстрее холодеет его обнаженное тело . Его мертвое обнаженное тело. Зачем дети так жестоки? Почему так импульсивны молодые? Коммерция не ищет ответов, она зарабатывает на этом. Найти путь от сделанного до мотива – удел философии или психологии. А что же чувства? Независимы и вездесущи. «Я хотел бы стереть этот день из памяти. Странные ощущения: оказывается, гораздо проще хранить надежду на жизнь, когда не видишь человека мертвым. Ты знаешь, что он уже умер, видел справки, слышал истории очевидцев, читал версии прессы. Даже когда между вами тонкая белая простыня, это больничная маска смерти, ширма между миром мертвых и миром света – тебе легче, чем когда родное лицо с тысячей вариантов приветственной улыбки, окаменело. … Меня рвет. И я не отравился, это космическая тошнота. Все наши встречи, взгляды и ссоры, каждое движение в тесных номерах третьесортных гостиниц – все это выходит из меня медленно и болезненно. Кажется, нет ничего проще – шагнуть за тобой, однако, я не религиозен и точно не знаю, что ждет меня там. Мне страшно и одиноко, хотя кругом полно людей. Я все также выхожу на сцену, но это уже другое. Там, на каменистом пляже… … Это не ты погиб, нет. Никто не объяснил мне как любить тебя в другом воплощении, и потому эгоистично жалеть себя – вот все, что осталось. » - Миш, ты скоро? Житняков, будто его застали врасплох, судорожно начал собирать раскиданные по постели фотографии. Заложив внушительной стопкой снимков страницу дневника, вокалист посмотрел на часы и понял, что катастрофически опаздывает – до выхода на сцену осталось 40 минут. - Володь, заходи, - изображая пренебрежение, бросил он, - как раз хотел спросить у тебя… - Это может и подождать, - как всегда сухо заметил Холст. - Да, но… блин, - что спросить у Холстинин Михаил явно не знал, - может мне сегодня Iron Maiden нацепить, а? Забавно и саркастично, разве нет? – он накинул на себя футболку и повернулся к зеркалу по-дурацки с заигрывая перед ним. - Ну-ка, ну-ка, Миш, - гитарист явно раскусил плохую игру, - и что это? О нет. Нашел. Нашел фото, которое Мишка забыл убрать. Просто не заметил, не успел. А там… кусочек беспечной южной жизни, где Житняков и его Слава вдвоем. И еще живы. - Отдай. Немедленно отдай. - Избавься от этого. Чем скорее, тем лучше. Пока ты хранишь память, ты сам умираешь. - Если я сделаю, как ты просишь, меня не станет быстрей. Холст глубоко вздохнул и отвел взгляд. - Так, давай быстрей собирайся. Сейчас от Юли пиздюлей получим! - Есть, кэп, - улыбнулся Миша. - Ты опять пьешь?! Я же просил! Сукин ты сын, алкаш, мать твою! А ну, дай сюда! – Дубинин с яростью выхватил коньяк из рук обожаемого им Володи. Холст, однако, так просто сдаваться не собирался и быстро нашел походную фляжку где-то в недрах верхней одежды, сваленной в кучу около гостиничного дивана, на котором пьяно развалился гитарист. Он сделал внушительный глоток и жестом пригласил Виталия присоединиться. От дерзости предложения Дуб, кажется, просто охринел. - Ты, что, сегодня совсем … ?! - Просто я все понял. - Что - «все»?! - Это я виноват. - Вот уж действительно – старый начитанный маразматик! Человек сам себя порешил, а он, гляньте, в этом виноват! Идиот, - зло бросил басист. - Помнишь, когда мы пришли тогда из бара, а на моем номере было написано «сука»? И как тогда фанатки начали наперебой рассказывать, что это именно одна из них сделала. Юля решила, что правды не добьется, и потому прекратила искать виновных. Девушкам было просто выгодно приписать себе такую «заслугу»: это же надо – пробраться в номер самого Холстинина! К тому же, можно еще и любовную историю придумать: мол, старый хрыч попользовался ей да и бросил, а она теперь так мстит. Пиар везде и всюду, все равно какой. Но это были не они. - А кто тогда, мистер Холмс? – Дуб саркастично смотрел на коллегу. - Это кто-то из своих. И я даже знаю кто… «Я знаю, Володь, что именно ты первым доберешься до этой записи. Только ты выследил, где я храню свои воспоминания, которые, как ты верно предсказал, меня погубят. Возможно, ко мне не будут пускать посетителей, но ты, именно ты, попытайся проникнуть. Важно, что бы моя связь с реальностью не пропадала, а ты – единственный, кто может дать глоток воздуха мне, уже обреченному… Это началось сразу после похорон, я как мог, скрывал. Попросил врача, чтобы выписал средства посильнее – так я продлил свой путь на сцене. Но настала пора сворачивать. Поначалу мне казалось, что это просто пьяный бред. Но потом… Одна из проституток рассказала мне как я два часа разговаривал с ним будучи абсолютно трезвым: я держал кого-то за руку, целовал – но это было пустое место! Просто воздух! Но, видно, для всех, кроме меня. Я ведь помню каждое слово, но еще хуже – я помню все его фразы. Я чувствовал прикосновения! Ты, отъявленный реалист, мне не поверишь, поэтому тебе я и пишу. … Пожалуйста, не бросай меня. Знаю, мне выделят отдельную палату, но одиночество загонит меня. Если я при людях «заглядываю в другие миры», то что будет, когда я останусь один! Мне страшно. Но ты был прав: от фото я избавился. Пройдет время и я научусь жить без них, но сейчас мне тяжело. Кажется, еще секунда – и я проведу лезвием по запястью, но тут… В этот момент приходит он. Слава, говорю я, уйди, пожалуйста, ты умер и потому уходи. А он смотрит на меня и улыбается. И самое страшное: он протягивает мне руку, а я, я, конечно, беру ее. Весь ужас в том, что чувствую ее! Она как будто бы существует! … Сейчас он обнимает мои плечи и что-то шепчет. Кажется, передает тебе привет. Я уже собрал сумку и готов к госпитализации. Не приноси мне снимки, как бы я тебя не умолял. Ради меня, пожалуйста, не надо. Я люблю тебя, Холст. Спасибо за все. » - Это был Мишка. В порыве приступа, он опять искал фотографии, а вспомнив, кто уговорил его выбросить их, разозлился – и вот. - Володь,… - Это я виноват. - Но все уже прошло, успокойся. - Нет, ты не понял. Я чувствовал вину и сдался. Я действительно пришел к нему. Мы разговаривали, но он был совсем другой: лекарства делают свое дело. Тогда я решил отдать ему одно фото. Всего одно, но только взглянув на снимок, Мишка снова стал прежним, стал спрашивать про концерты, про песни, про нас… - И что в этом плохого? - Вместе с этим, он вспомнил и про Славу. - Вов, - ласково сказал басист, - нет. Будь он даже полумертвый он бы помнил о нем. Под тысячами лекарств, он будет знать, что любит его. Глубоко и близко к поверхности зарыто сокровище – это ведь не важно. Главное, что оно есть. - Слава? - Да, - устало буркнул Молчанов. - Расскажи мне еще - Что тебе? - Расскажи про нас - Я устал. Ты просишь об одном и том же тысячи раз, и я уже сожалею, что согласился приходить сюда. Не могу сказать, чем я там за эту возможность расплачиваюсь, но оно того явно не стоит. Глядя на рассерженного гитариста, Житняков улыбнулся и поцеловал его. - Ты не выносим, Миш. - Все потому, что лечат меня одного, а помощь нужна нам обоим. - Мне, знаешь ли, ничего уже не поможет, - не скрывая сарказма, усмехнулся Молчанов, - да и не эффективно это все: сколько не пей ты этих порошочков… - Просто любовь - неизлечимая штука - Нет, она, конечно, может и вечная, но не в чувствах дело. Я жил тобой, буквально ловил воздух, который ты выдыхал и все в этом духе. Теперь тяжело переключиться и начать существовать по-другому. - Но ты… ты ведь умер, Слав. - Тогда с кем ты сейчас разговариваешь? Кого держишь за руку? Арийский вокалист встал с кровати и подошел к окну. Там, где чистота твоего разума не вызывает ни у кого сомнений, земля, готовясь к зимней спячке, натягивала на себя снежный плед чьих-то заледенелых слез. Клен, простившись со своим мимолетным осенним богатством золотых листьев, нехотя поворачивал ветви по направлению ветра. - Знаешь, когда-то здесь был Есенин. Лежал в этой палате, прячась от смерти. Или от судьбы. Как и я, он не знал, что хуже и боялся любви. Всю жизнь распутничал, а ее боялся. Так что это, Слав: помешательство или нет? А если да, то чье: мое или твое? – Миша думал увидеть ответ в глазах Молчанова, но обернувшись, обнаружил себя в одиночестве. Вячеслав сидел на краю пирса, подобрав под себя ноги. Со стороны он наблюдал за тем, как пара пьяных людей издевается над ним самим. Слово за словом, удар за ударом – наверное, неприятно видеть собственную смерть. Гитарист, однако, был занят немного другим. «Больше я приду туда, нельзя так мучить его!» - твердо решил он. Но следующей же ночью вернулся. Житняков что-то говорил, Слава почти не понимал о чем речь, изредка поддакивая. - Если выпить твои порошки не в том порядке, можно сдохнуть. - Зачем ты это сказал? – опешил Мишка. - Не знаю, кого люблю больше тебя или себя. - Слава, подожди! - Я больше не приду. - Это жестоко: ставить меня перед таким выбором! - Прощай - Слава, - тихо сказал Житняков, - это будет твоя вина, если я пойду на такое. Такую боль я не в состоянии причинить, ведь я тебя так люблю. И если ты решил это окончательно – что ж, у меня нет оснований не доверять, я согласен. Через два месяца Миша вернулся на сцену.