Цена мира

      На их сражение можно смотреть только издали. Тобирама жмётся к большому камню, всматривается, болезненно щурится, пытаясь приглушить сенсорику. Беспокоиться за своих — незачем. Учиха и Сенджу одинаковы в своём стремлении не оказаться под ногами колосса — будь то доспех-тенгу Мадары или деревянный голем Хаширамы. Чудовищные техники. Чудовищная сила. Завораживает.       Каждый удар Мадары приходится словно по нему самому. Тобирама вздрагивает, но вмешаться в их бой бессилен. Главное — уберечь своих.       К закату бой глав кланов заканчивается. Чакра практически кончилась у обоих, но подойти к ним близко не смеют. Мадара обессилен. Он едва стоит на ногах, окруженный Сенджу, но клинок в его руках не дрожит, взгляд по-прежнему горит решимостью. Тенгу, как есть — тенгу.       Хаширама чуть приподнимает брови, глядя ему в лицо.       — Хватит уже, — мягко говорит он. — Может, покончим с этой войной? Мы же пообещали, помнишь?       Мадара поднимает голову, усмехается, цедит слова:       — Мы теперь разные. Теперь у меня нет братьев.       Осекается — слова застревают комом в горле, это видно. Едва заметное движение, будто хотел бы отвернуться, забирает последние силы. Он падает. Не выпуская оружия, пытается приподняться. Не может. Голос звучит глухо, когда он повторяет:       — Нет у меня их.       Хаширама подходит ближе.       — Как мне... — он говорит почти шёпотом, — заслужить твоё доверие?       — Убей своего брата, — в голос Мадары возвращается привычная твёрдость. — Только тогда мы сможем доверять вашему клану.       Хаширама отшатывается. За его спиной стоит Тобирама.       — Что ты задумал, старший брат? Ты... хочешь убить меня? — он и сам не верит своим словам. — Из-за слов этого... ненормального?! Не слушай его!       Он заносит клинок, собираясь добить, но застывает под гневным взглядом брата. Шумно сглатывает.       — Я должен, — Хаширама опускает голову. — Нам всем нужен этот мир. И если его ценой может стать всего лишь одна жизнь...       — Даже если это — моя жизнь, старший брат? — в голосе Тобирамы звучат металлические нотки.       Хаширама оборачивается к нему, в руке — кунай. Взгляд как у мёртвого, лицо застыло в странной гримасе. Привычная полуулыбка, искажённая напряжением. Болью.       Тобирама отшатывается. Шаг назад. Ещё. Он непонимающе озирается, смотрит в небо. Так значит, да...       Хаширама идёт к нему, не поднимая взгляд, он двигается рывками и так тяжело, будто на его плечах могильный камень. Тобирама закрывает глаза. Медленно разжимает пальцы, заставляя себя выпустить меч. Вздрагивает, когда тот с глухим шумом падает на землю.       Тишина — как перед грозой.       Хаширама переступает через меч и почти нежно касается подбородка брата, проводит большим пальцем по шраму. Его руки слегка дрожат.       — Почему ты так уверен, что он выполнит это обещание? — шепчет Тобирама. Он всё ещё не верит.       — Я убью его, если он его нарушит. Его и весь его клан, до последнего человека. Обещаю, — Хаширама с трудом проталкивает в себя воздух. — Клянусь.       Тобирама жмурится до цветных пятен перед глазами.       — Верю, — отзывается он и послушно приподнимает подбородок.       Хаширама проводит кунаем по подставленному горлу, быстро, с усилием. Подхватывает, обнимая, потяжелевшее тело брата, опускается на колени. Кровь льется по его доспехам, пропитывает одежду. Она на руках, на лице, обагряет землю.       — Доволен? — он резко оборачивается к Мадаре.       Тот протягивает к нему руку, будто хотел и не мог остановить. Он задыхается.       — Исцели его... — хриплый, срывающийся голос, негромкий, но почти как крик.       Хаширама непонимающе смотрит на него и молча качает головой.

***

      Как бы смотрели на того, кто убил своего брата? Смогли бы доверять ему как главе клана? Повезло: у этого разговора почти не было свидетелей. Те, кто видел, решили молчать.       На исходе месяца после смерти Тобирамы Учиха и Сенджу заключают мир. Хаширама сжимает ладонь Мадары, сухую и горячую, и не чувствует ровным счётом ничего. Исполнение мечты мало что значит: это решение поддерживают не все их люди.       Дни и недели тянутся мутным липким кошмаром. Хаширама привычно улыбается, всё так же разговаривает, разбирается с делами клана. Строит селение, вместе с Мадарой — но почти не встречая Учиху. Они, не сговариваясь, обходят друг друга стороной. Если есть что-то важное — всегда можно передать записку. Для детей, бегающих с такими поручениями, это почти игра.       Ожидание чужого присутствия за плечом, надежда услышать те самые шаги — его личное наваждение. Присутствие брата иногда кажется осязаемым. Кажется, что он вот-вот почувствует знакомое прикосновение, услышит привычное ворчание по любому поводу — да что угодно, хоть удар — лишь бы был рядом. Забываясь, заговаривает с ним, и никогда не слышит ответа.       Он пытается ни о чём не думать. Где бессильно саке, он пробовал, там спасает работа. Хаширама привык неделями не касаться собственной постели, привык засыпать за столом, заваленным бумагами, привык изматывать себя. Он просто открывает глаза и медленно осознаёт, сколько прошло времени, понимая, что опять вырубился, будто после удара по голове. Спутанные волосы — как отражение мыслей в его голове. Он ни о чём не хочет думать — но надо.       Почерк брата причиняет боль, но Хаширама упорно разбирает его записи. В их идеальном порядке, в продуманности — гений. Иногда хочется смеяться: вот он, незримый третий основатель Конохи. Что бы они делали без его планов? Смогли бы воплощать эту мечту без его идей?       Дети обоих кланов больше не будут сражаться — и в центре селения возвышается здание Академии. Детям легко говорить друг с другом.       Взрослые же — вечная головная боль. Ненависть, связывающую поколения, тянущуюся через годы, не забыть, не изжить. Стычки между Учиха и Сенджу — частые, едва удается обойтись хотя бы без новых смертей. Хаширама мечется по селению, изматывает горячие головы на тренировках, отсылает на миссии. Подальше от их дома. Подальше друг от друга. Кого-то — вместе: или научатся полагаться друг на друга, или не справятся.       К ним хотят присоединиться другие кланы. Им тоже нужно найти место, тоже нужно объяснить правила.       Чем дальше — тем меньше сил это делать.       Мир выцветает, ирреальный и зыбкий.

***

      Хаширама прекрасно знает, где могила брата, но за все эти месяцы приходит сюда только второй раз. Год спустя.       Ещё не рассвело. В селении тихо, никто не шёл за ним. Он один.       Хаширама усаживается на траву, мокрую и холодную после дождя, смотрит на серый шершавый камень. Горло перехватывает так, что он едва может дышать.       Боль, которую всё это время он удерживал, как собаку, впиваясь пальцами в мохнатый загривок, срывается едва слышным всхлипом, беззвучным воем. Ему темно. Нет ничего — ни времени, ни мысли, ни чувства. Только боль.       Шаги за спиной он не слышит, упавшую тень не видит. Не замечает.       Мадара молча стоит рядом, не пытаясь заглянуть в лицо. Тень вздрагивает, тянется к плечу, будто хочет положить руку в перчатке поверх побелевших пальцев. Только сейчас Хаширама замечает, что вцепился в свои же плечи. Боли почти нет. На светлой ткани — алые пятна. Как тогда.       Когда он наконец может совладать с голосом, Мадара всё ещё не ушёл.       — Я не хочу жить после того, что сделал, — глухо произносит Хаширама, не оборачиваясь к нему. Он смотрит на свою кровь на пальцах, под ногтями. Даже на серовато-смуглой коже — яркую. Учиха в тёмной одежде выглядит тенгу.       — Я не успел тебя остановить, — он садится рядом.— Его убил я.       Они молчат.       Солнце, проглядывающее из-за туч, рассыпает тёплые радужные искры по траве и мокрым листьям.