дом музыкантов

Они жили здесь, в этом городе, в старинном многоэтажном доме. Я не буду называть улицу, где стоял дом, потому что, когда я рассказываю эту легенду старым ленинградцам, блокадникам, каждый из них говорит: "Я помню, они жили на нашей улице..." – и приводит такие доказательства, которым нельзя не верить. Поэтому я не стану называть улицу, да это и неважно. Они жили в этом городе, эти музыканты, – вот что главное. Никто толком не знал, как они здесь появились и откуда пришли. То ли остатки военного оркестра, то ли артисты филармонии, не успевшие эвакуироваться на восток. Рассказывали, что один из них, высокий осанистый аккордеонист в старой, опаленной шинели (кто-то видел у него шпагу на поясе, но другие отрицают это), собрал к себе умиравших от голода и холода товарищей-музыкантов. Старый особняк, окна с причудливыми фронтонами, крест-накрест заклеенные бумагой, из окон торчат трубы буржуек. Забитые окна первого этажа. Бойницы, амбразуры, мешки с песком, дзот на углу. Дом-крепость. Дом музыкантов. Они играли каждый день, несмотря на бомбежки, голод и стужу. Никто не помнит точно, сколько их было. Кто говорит – трое, кто – пятеро. Большинство, однако, сходятся на том, что музыкантов было четверо: аккордеонист, гитарист, тромбонист и скрипач. По утрам музыканты выходили из дому, обмотанные поверх шинелей чем-то пушисто-тёплым, и шли по узкой тропке, протоптанной в снегу, затылок в затылок, осторожно... Так же, гуськом, возвращались они обратно. Последним всегда шел гитарист – он следил, чтоб никто не отставал и не упал в снег. Люди из окрестных домов, чем бы ни занимались – работали, топили свои печурки, просто лежали без сил, – каждый день ждали, когда из высокого старого дома зазвучит музыка. Сначала музыканты будут пробовать свои инструменты – тихо, медленно, робко. Потом аккордеонист поведет тихую мелодию, словно подымаясь в гору и увлекая за собой товарищей. И вот уже зазвучит тромбон, а там и гитара, и, наконец, нежная скрипка вступит, и люди в окрестных домах воспрянут и, может быть, поверят, что все еще впереди, что стоит только собраться с силами, перетерпеть... Первым умолк тромбон. Несколько дней люди ждали его, но он молчал. Потом видели, как музыканты увезли на саночках грузное тело тромбониста. В то утро мороз был иссиня-фиолетов. Потом замолчала гитара. И снова люди провожали глазами саночки, которые тащил по снегу, едва передвигая ноги, высокий как мачта аккордеонист. Сгорбленный от мороза скрипач шёл следом и, преодолевая мороз и ветер, играл на скрипке Паганини. Теперь их осталось двое. Они играли утром, днём и вечером, почти не выходя из дому. Чаще всего они играли простой и суровый военный марш. Как видно, на сложные вещи уже не хватало сил. Музыка продиралась сквозь ледяную коросту зимы. Дом музыкантов стоял унизанный гигантскими сосульками, точно сказочный дворец. Диалог аккордеона и скрипки был знаком каждому горожанину, и каждый понимал его по-своему, а все вместе понимали: город отдавать нельзя. Лучше умереть, чем отдать. Начинался обстрел, но между разрывами снарядов, ложившихся все ближе и ближе, слышно было музыку: они не уходили в убежище. Наступил день, когда скрипка осталась одна. Ещё раз проскрипели саночки по синему снегу, увозя отощалого аккордеониста. Но вечером люди услышали весь оркестр – и аккордеон, и гитару, и скрипку, и тромбон, только звучали они по очереди, а исполняли одну и ту же мелодию. Так скрипач прощался со своими товарищами. Дом музыкантов замолчал. Говорили, скрипач ушел на фронт. Никто никогда не видел скрипача мёртвым, а если скрипка замолчала... Не мог же он, похоронив товарищей, остаться один в пустой, промороженной квартире! Ясно, он ушел оттуда. А куда было идти ему, как не на фронт? С тех пор прошли долгие годы. Иногда в тихую мирную зиму упадут вдруг жестокие дни с лиловым морозом и ножевым ветром, когда дыхание захватывает и кажется, сейчас оно пресечется в груди, и нет тогда спасения от этого ветра нигде – ни в городе, ни в лесу, ни под крышей в жарко натопленном доме... В такие вот дни и особенно в такие ночи люди слышат иногда знакомую скрипку. Дикие порывы ветра приносят и уносят её короткий плач, но услышать его дано лишь тем, кто вынес и пережил много лет назад ту роковую зиму. Все остальные слышат только ветер, один лишь ветер, гулко завывающий в трубах.