«Лучше бы мне исчезнуть»
— Дерзишь, педик? — потянув его за волосы, интересуется Квон, а Тэхён внутренне ёжится: он не хочет, чтобы его кто-то бил. Пожалуйста, не снова, только не снова — у него ещё кровоподтёки там, под толстовкой, от отцовской ноги очень свежие. Он же его бил накануне, совсем не щадя: плевать даже было, по лицу попадёт или нет — когда пьян вусмерть, никогда не смотрит на то, куда придётся удар, Тэхён успевал только глаза с носом руками прикрыть. И вот сейчас — опять. Снова. Вся его жизнь, окрашенная в яркий, насыщенный чёрный, кажется бесконечной чередой насилия, боли какой-то, где он стоит посреди пепелища всего негатива с одним вопросом: за что? За что бьёт отец? За что кричит мать? За что они его проклинают? Он ведь себя рожать не просил, но неужели они не понимают, как ранит каждый раз эта их любимая фраза «Надо было всё-таки делать аборт»? А Ли Квон за что бьёт? Почему у них у всех Тэхён, тот самый Тэхён, который даже голос давно повысить не может, всегда крайний? Он никому же ничего даже не сделал: молчит преимущественно, в школе рот открывает только тогда, когда спросит учитель или кто обратится напрямую, с конкретным вопросом. Обычно с просьбой дать домашку списать — и он никогда не отказывает. Так за что его-то всегда? — Даже не думал, — и голову опускает вниз, так, что очки едва не летят прямо с носа. У него действительно плохое зрение, диоптрии в стёклах уже слабоваты, но попросить у родителей денег на новые у него смелости нет, а то, что он, щурясь, сидит на последней парте в углу кабинета — подальше от всех — не способствует тому, чтобы ситуация не становилась всё хуже и хуже. — Прости, если тебя разозлил. — Ай, хуй с тобой. Скучный сегодня какой-то, — и Ли, резко его отпустив, отталкивает от себя достаточно сильно: Тэхён едва не теряет равновесие, скользя по паркету подошвой стёртых кроссовок, но всё-таки удерживается, затравленно глядя на чужую широкую спину, когда обидчик уходит дальше по коридору. От резкого движения ноют накануне побитые рёбра: перелома нет, но ушибы — наверняка. Впрочем, плевать. Если он будет хоть немного потише, к нему никто не подойдёт... стоит надеяться. Или же помечтать, потому что вечером отец наверняка снова выпьет, поругается с матерью и всё начнётся сначала. Ему бы подработку найти, чтобы дома уже не появляться, но родители не разрешают — говорят, что в выпускном классе нужно думать только лишь об учёбе, а дальше в армию сходит и найдёт себе что. О высшем образовании Тэхён может даже не заикаться: ему ещё в средней школе сказали, что денег на обучение нет и не будет. Вот такая история. Жаль, конечно: учителя в школе его очень хвалят, пророчат светлое будущее, но... Но вся жизнь Ким Тэхёна девятнадцати лет всё ещё окрашенная в яркий, насыщенный чёрный.***
aether — catharsis (slowed & reverb)
Он привык. Честное слово привык — и идя по улице душным вечером мая, даже не плачет, утирая кровь с губ — это бессмысленно: ему ничем не помочь, а чудеса в этом мире ни хрена не случаются. По крайней мере, не с ним, а вот губы мерзко саднит здесь и сейчас. И, кажется, дужка очков вот-вот переломится, Тэхён не уверен, а проверять хочет не очень: доломает ещё. Домой не вариант: остановившись, он неловко оглядывается по сторонам — улица пуста, в конце концов, поздний вечер среды, люди стремятся с работы и учёбы поскорее домой, поэтому в парках и скверах никто не задерживается. Никто, кто не Тэхён, которому идти попросту некуда: отец снова напился, мать в истерике, друзей у него нет совершенно, а все уроки на завтрашний день он тоже сделал. У Тэхёна действительно нет той проблемы, которая есть у большинства подростков его возраста — ему не нужно думать о том, кем он хочет видеть себя в будущем, не нужно париться касательно различных собеседований в университетах: в этом смысле у него всё просто до ужаса. Армия, после армии — хрен его знает, как пойдёт, об этом ещё можно не думать года два с половиной. Может быть, по контракту останется, лишь бы родителей как можно дольше не видеть, а там — как получится. Не всё так плохо, наверное. Плакать всё равно смысла нет. Да и не хочется: кому-то наверняка хуже, чем ему самому, у него хоть обувь есть на ногах — да, старая, да, возможно, в такой уже немного позорно ходить, да, джинсы все между ног перелатанные, но если не раздвигать их широко, то даже видно не будет, а всё остальное прикроет очередная толстовка размера XXL. Да и кому он вообще нужен, Господи: даже собственным родителям глубоко наплевать на то, что с ним происходит. Один раз — только один — он пожаловался маме на то, что Ли Квон его задирает, как та ответила простым: «Сам разбирайся». Тэхёну было одиннадцать. Он понятия не имел, как разбираться, и поэтому предпочёл просто молчать — да так и молчит уже восемь лет, не зная, куда себя деть и какой смысл в том, что он вообще дышит и занимает чьё-нибудь время. Наверное, самое время задыхаться от одиночества: он действительно не нужен даже родителям, что говорить о ком-нибудь постороннем, и начать жалеть себя, но... смысла нет. Если бы он действительно знал о дружбе и поддержке не со страниц книжек, если бы ему было, с чем сравнивать, он бы всенепременно выплакал всё то чёрное, что скопилось внутри. Но он не знает. И слава Богу, наверное, потому что тогда бы слёзы было не остановить — а потому просто идёт вдоль улицы, слушая гул редких проезжающих мимо машин, и думает обо всём и ни о чём сразу. Его мысли носят абстрактный характер: дужка очков, которую отец мог повредить, когда сейчас давал ему затрещину за то, что немного высветлил волосы (просто захотел изменений. просто захотел хоть чего-то, копил три месяца с тех копеек, которые на проезд давали родители: сам пешком до школы ходил, игнорируя общественный транспорт); алое закатное небо; духота и майская влажность — кажется, есть риск дождя? он не знает; отсутствие хоть кого-то на улице; парк. Вот туда и пойдёт: посидит у пруда, посмотрит на уток, переждёт, пока отец не прекратит уже буйствовать, и на этом, наверное, всё — мать всегда ведёт себя тише, спокойнее, когда тот засыпает, и Тэхён даже сможет перекусить. Было бы здорово. В парке красиво. И пусто: людей раз-два — и обчёлся, можно побыть в тишине и гармонии с самим собой. С кем-то рядом, кто мог бы посмешить или просто вот так помолчать — тоже было бы здорово, но что поделать, ведь так? У него нет особого выбора. И друзей тоже нет. Никого нет у Тэхёна в его девятнадцать, и никогда толком не было. Ему некуда обратиться за помощью, он не может никому рассказать или пожаловаться, да и просто поделиться тем, что видел за день: необычную форму облака или же милую кошечку, а может быть, очень красивого человека? Он не знает. Ничего не знает Ким Тэхён в свои девятнадцать, а причина его существования в этом отвратительном мире для него самая большая загадка. Он ни разу не говорил с кем-то просто. Он даже не уверен, что сможет открыть свой чёртов рот, если вдруг произойдут чудеса и к нему кто-то подсядет с целью спросить, как дела и почему такой грустный. (Не подсядет. Но ничто не мешает немного мечтать и надеяться). И... наверное... ладно. Немного, но он всё-таки плачет: позволяет себе шмыгнуть носом, обхватить себя руками дрожащими и упорно смотреть на водную гладь, на которой огнём горит свет закатного солнца — совсем, как у него всё в груди горит прямо сейчас, потому что он правда не знает, что ему с собой таким делать. У людей должна же быть цель. Причина для жизни. А у него нет даже этого, он просто, чёрт возьми, есть, и этого ему должно быть достаточно, но почему-то всё-таки нет. Возможно, он был просто рождён для того, чтобы отец его избивал, а матери было, на кого спускать злость. Тэхён не знает, он всё ещё остаётся совершенно один без каких-либо объяснений и смыслов, и если бы его сбил автобус, то, наверное, было бы проще. Хотя, нет, нельзя: тогда пострадает водитель и люди внутри, а меньше всего на свете он бы хотел кому-то причинить вред или помешать хоть немного. И больше всего — подарить кому-нибудь частичку тепла и хоть разок, но просто обнять и получить объятия в ответ. — Эй, ты чего? — раздаётся вдруг со спины, и Тэхён, замерев, утирает глаза под стёклами своих дурацких очков, чтоб обернуться и обомлеть. Едва ли парень, который стоит за спиной, может показаться кому-либо чудом, но сейчас конкретно одному человеку, у которого никто таких вещей ни разу не спрашивал — да. — Тебе помочь как-нибудь, может? У парня в голосе действительно напряжённость и страх, а сами интонации мягкие, фактически нежные. Тэхён находит его очень красивым: темноволосый, высокий, широкий, ноги длинные-длинные, а глаза добрые, а когда он ему улыбается, рядом сев, то смешно морщит свой крупный нос. Он живой, действительно ценное качество, которого Ким лишён, кажется, и не стесняется проявить участие по отношению к тому, кого даже не знает. Действительно... чудо. — Как тебя зовут? Я Чонгук. Чон Чонгук. И я люблю машины, — и хихикает себе в кулак не без смущения. — Звучит глупо, я знаю, но я правда хочу тебя как-нибудь поддержать? Ты выглядишь очень подавленным. Давай поболтаем? — З-зачем?.. — это с заиканием Ким выговаривает, всё ещё абсолютно не веря в то, что с ним сейчас происходит. Что кто-то действительно к нему просто так подошёл. — П-почему?.. — Потому что... мне не всё равно, думаю? Люди не должны плакать в такой хороший день, ты не думаешь? Так как тебя зовут, а? Мне, кстати, двадцать, если что! У него есть только секунда на то, чтобы посмотреть на Чон Чонгука внимательнее. Тот не кажется ему каким-то опасным — с другой стороны, у Тэхёна вообще нет опыта в том, что касается непосредственно коммуникации: единственный язык, который он хорошо понимает и на котором с ним всю жизнь разговаривают — это язык унижения с диалектом одиночества в огромнейшем социуме, где всем наплевать. От таких эмоций всегда было холодно и до странного пусто, а вот взгляни на Чонгука — и безумно тепло в груди почему-то. От неравнодушия, видимо. И чужая забота его покоряет, наверное. Странно, если бы нет. — Привет, я Тэхён. Ким Тэхён. И я одинок. У меня нет никого, представляешь? Совсем никого. Он не знает, зачем это всё ему говорит. Но Чонгук, моргнув, клонит голову вбок — к рукаву простой чёрной футболки — и хмурится: — Как это — совсем никого? — Ты уверен, что это тебе действительно нужно? — мямлит Тэхён, нос вытирая. — Нужно что? — Со мной говорить. Ты же не знаешь, кто я такой и что у меня на уме. — Да, ты прав, — вздыхает этот странный добряк, а Тэхён замирает, внутренне сжавшись: неужели это его маленькое чудо вдруг возьмёт и уйдёт? Но не уходит, а кивает на него самого, чтобы сказать: — Ты испугался только что. Того, что я уйду и брошу тебя. А это значит, что тебе нужен кто-то, кто с тобой будет рядом, верно ведь? Давай просто так посижу, а ты поделишься тем, что тебя беспокоит? Может быть, тебе станет легче? — Мне даже рассказать нечего, — краснея щеками, говорит ему Ким и отводит глаза. — Для того, чтобы чем-то делиться, что-то должно, ну... происходить, знаешь. А у меня новинок и нет, всё по-старому. — А по-старому — это как? Почему ты вообще здесь сидишь? — Потому что дома мама кричит и отец пьяный. Бьёт меня. Больно, — и видит, как меняется мимика этого парня: его будто бы первичным шоком пронзает, а потом, спустя пару секунд, осознанием — брови чёрные подлетают в изломе, а лицо пронзается искренней мукой: — Сильно? — и вместо ответа Тэхён просто поднимает полы своей худи, демонстрируя синеву рёбер и свежие кровоподтёки. — Ёбаный рот... Ай, извини, то есть, я... — Всё в порядке. Я с детства слышу подобные вещи, так что привык, хотя сам не ругаюсь, — и неловко улыбается этому парню, Чонгуку. — И к... этому... тоже привык. Это всю жизнь со мной. И дома, и в школе. — А друзья? — У меня нет друзей. Школьный задира запрещает одноклассникам общаться со мной. — А хобби? У тебя хобби есть? — И хобби у меня тоже нет: всё, чем бы я ни занимался, осуждают родители. Хотел рисовать — сломали мне кисточки, сказав, что это не достойно мужчины. Хотел заниматься плаванием — ответили, что это только будет отвлекать меня от учёбы. Думал попробовать себя хотя бы в школьном оркестре, но мне запретили, сказав, что музыка в будущем меня не прокормит. Ох, прости! — и он вдруг спохватывается. — Это выглядит так, будто я жалуюсь или вроде того, но это не так, я клянусь! Я меньше всего бы хотел загружать незнакомого мне человека, прости меня, ладно? Прости! — Эй, эй! — и Чонгук этот его за руки хватает, глядя прямо в глаза. — Ты дрожишь. Пожалуйста, успокойся, идёт? Я же сам спросил, верно? Так что я понимаю, что ты не жалуешься. Ты просто отвечаешь на вопросы, которые я задаю. Сколько тебе лет, кстати? — Девятнадцать, — смутившись и глядя на доску лавочки между их бёдрами, отвечает Тэхён. — Я в выпускном классе. — А вышка? — Родители отказались платить и заработать мне на неё тоже не дали. После школы, думаю, пойду в армию, а там как повезёт, — и Ким пожимает плечами. — А у тебя как дела с этим? — Я думаю, что пойду служить после окончания вуза, сейчас на первом курсе факультета бизнес-информатики, — и Чонгук пожимает плечами, глядя на затухающее свечение солнца на зеркальной глади пруда. — Но не хочу заниматься этим в будущем. — А чем хочешь? — ему интересно. Действительно интересно до ужаса, чем живёт и интересуется первый человек в его жизни, который не проявил равнодушия. — Машинами. Я, эм... — и, неловко хихикнув, чешет затылок. — Стритрейсером меня сложно назвать, но мы с ребятами иногда гоняем по ночам на наших корытах. Хочешь, я покатаю тебя как-нибудь? — На машине? — едва слышно шепчет Тэхён. — Ты хочешь... покатать меня на машине? — Почему нет? — и Чонгук улыбается. У него улыбка ужасно красивая, если быть честным, и один аутсайдер здесь так некстати ощущает в груди тепло поднимающееся — оно очень смущает, но греет, совсем, как улыбка Чонгука. Совсем, как какао, которое ему покупает Чонгук, когда начинает слегка холодать, и смешки, которыми он его беззлобно одаривает. Кажется, этот парень действительно проникся таким, как Тэхён — абсолютной бездарностью, которая только и может, что успевать по школьной программе; столь яркая персона действительно заинтересована в посредственной серости, очередной день которой похож на любой предыдущий. И у одного из них сердце сжимается — просто из-за того, что ему уделили внимание и даже под ночь просто так взяли за руку, без какого-либо подтекста. Или же с ним, но Ким просто не умеет распознавать нечто подобное. — Болит? — это то, что Чонгук спрашивает, осторожно касаясь его рёбер под худи раскрытой ладонью, когда они оказываются недалеко от дома Тэхёна, а тот понимает, что, наверное, нельзя прикипеть, привязаться к одному человеку за один простой вечер, но это действительно случается, кажется. И Тэхён взгляд отводит. — Всегда. Но рядом с тобой мне чуточку легче, — и, вздохнув, улыбается неловко, смущённо: — Спасибо тебе за этот день, правда. Не знаю, чем заслужил то, что ты ко мне подошёл и... потратил на меня весь свой вечер. Не знаю, как благодарить тебя. — Всё в порядке, не переживай, хорошо? — и, протянув руку, его волосы ерошит с нежной улыбкой. — Главное, чтобы ты был в порядке. Если бы Тэхён был чуть умнее, он бы наверняка осознал, что улыбка Чонгука сильно горчит. Если бы у него было чуть больше опыта в том, что касается социума, осознал бы, что в тёмных глазах прямо напротив вперемешку с теплом человеческим застыла ужасная мука. А если бы был чуть счастливее, то понял бы, что это не нормальное состояние для человека. С другой стороны, откуда Тэхёну знать о чём-то подобном? Вся его жизнь окрашена в яркий, насыщенный чёрный, и только один день в ней за все девятнадцать вспыхнул миллионами красок. Сегодняшний. — Мы с тобой ещё встретимся? — он говорит это робко. Отпускать не хочет совсем, не выдерживает перспективы разлуки и тянется, словно щенок, за тем, кто его в толпе разглядел, и из серости вычленил в личность, с которой можно и нужно считаться. Он ведь живой. Не может сказать, что заслужил быть любимым, потому что, по сути, его никто и не любил никогда, но ему правда хочется почувствовать себя хоть чуточку значимым. И тепло дарить — тоже. Если Чонгук этого, конечно же, хочет. — Разумеется, встретимся, — улыбается Чон, продолжая ерошить его светлые волосы. — У тебя мобильного нет? — Нет, — вздыхает Тэхён. — Тогда давай завтра часа в четыре на том же месте примерно? Идёт? — Я за. Давай! — и Ким улыбается ему широко-широко, радостно отдаваясь в объятия человеку, которого встретил всего несколько часов назад, а теперь вот, отпустить всё-таки вынужден перед тем, как пойти домой, где его даже не ждут. Пойти домой, даже не зная, что Чон Чонгук, который махал ему на прощание рукой до последнего — пока в подъезде не скрылся, после того, как дверь хлопает, поднимает лицо к тёмному небу, чтобы слёзы из глаз не прыснули искрами, и шепчет в темноту тихо-тихо: — Я обещаю, что больше не буду ни на что жаловаться. Клянусь, больше не буду. Он же не жалуется. Значит, у меня нет прав вообще на то, чтобы рот открывать.***
Тэхён влюбляется спустя пять дней, четыре удара, три скандала, пару затрещин и одну разорванную в клочья тетрадь. Влюбляется искренне, чисто и, что важно, впервые, потому что никогда в жизни ни к кому таких чувств не испытывал — словно тот же щенок, он к Чонгуку тянетсятянетсятянется, словно магнитом, и не может остановить ни себя, ни поток светлейших эмоций, которые рвутся из самого сердца на одного только Чонгука, которому просто... не плевать оказалось. Он становится ужасно тактильным, оказывается, улыбается часто и умеет говорить много и быстро — взахлёб, изредка ужасно пугаясь себя самого и того, что может показаться излишне навязчивым. Но с этим порядок. К концу недели, когда они стоят в одном из тесных сеульских переулков, Чонгук сгребает в охапку и, глядя прямо в глаза, говорит очень серьёзно: — Прекрати себя сдерживать. Ладно? Заканчивай это. Я хочу знать тебя настоящего, а не того, кто постоянно сажает себя на чёртову цепь. — Я не хочу показаться чрезмерным, — шепчет Тэхён, — не хочу тебя напрягать или заставлять тебя возиться со мной из жалости, знаешь... — у него же опыта совсем никакого. Ему и невдомёк, что у Чонгука, да, нет синдрома спасателя, но он, будучи единственным сыном двух занятых на работе родителей, всегда рад бы дарить кому-то тепло. Да вот только не ожидал, что так проникнется почти детской наивностью одного несчастного мальчика, который нормального отношения к себе и не знал никогда. Не ожидал, что сердце по нему будет так сильно болеть, что в какой-то момент начнёт от эмоций сильно захлёстывать, так, что даже вдохнуть иногда невозможно будет, даже если просто подумать о нём. — Ты не чрезмерный, — серьёзно замечает Чонгук, хмурясь. — Не для меня, ясно? Запомни! И никогда не будешь ни лишним, ни навязчивым или неправильным. Ты дорог мне, понял? За пять дней стал дороже, чем многие! А если этот опыт бы был, то Ким бы сразу всё понял, конечно. То, что у Чонгука к нему — тоже что-то такое, потому что просто так никто телефон не подарит («Бери, я сказал. Это мой старый, я на него ни копейки не тратил, а у тебя будет хоть какой-то мобильный»), с друзьями не познакомит («Это Юнги и Хосок. Они вместе со мной гоняют по вечерам») и обедом просто так не покормит («Ешь, я сказал. Смотри, какой ты худющий! Я сам готовил тебе, давай же, ну! О тебе думал!»). (Чонгук и сам пока не подозревает совсем, что у него к этим улыбкам что-то особенное, наполненное тысячью болезненных смыслов. Эти улыбки, знаете, они добрые, нежные, чуткие, робкие — совсем, как их обладатель, который раскрывается день ото дня всё насыщенней, ярче и голову кру́жит, словно на каком-то аттракционе. Чонгук догадывается — иногда, когда сердце замирает внезапно от неловких прикосновений пальцы о пальцы. Или когда видит, что этот избитый жизнью мальчишка действительно рядом с ним ощущает себя безмерно счастливым. Чонгук догадывается, потому что он совершенно неглупый и понимает, что когда целью жизни становится желание оберегать, защищать и дарить тепло каждый день, то это многое значит. Но не задумывается — сильно боится спугнуть или травмировать). А Тэхён... он влюбляется. Он ведь не мог не влюбиться, ведь Чонгук ему своей добротой и ослепительной искренностью не оставил и шанса. Влюбляется спустя всего лишь пять дней, четыре удара, три скандала, пару затрещин и одну разорванную в клочья тетрадь — но со всем этим он теперь справиться сможет, он знает, ведь у него есть тот, кто поддержит. Цель есть — тепло взаимно дарить. И поэтому, когда Чон произносит эти слова, глядя ему прямо в глаза, он, возможно, вдруг плачет. Впервые за долгие годы вдруг отпускает себя, утыкаясь в изгиб чужого плеча и плачет с негромким: — Спасибо... — чтоб получить в ответ: — За такое не благодарят, глупый. Просто смирись с тем, что теперь есть тот, кто неравнодушен к тебе, хорошо? — и чувствует, как напрягаются плечи Чонгука, когда он произносит эти слова. И сердце удар пропускает предательски, потому что Тэхён, он же впервые чувствует что-то подобное. Плевать даже, что к парню — о таком он даже не думает, ему всё равно. Прав был Ли Квон, значит, вот и всё. А Чонгук, поверх толстовки новые синяки нежно оглаживающий, сейчас будто бы обезболивающее. Самое лучшее. Эффективное до невозможного. — Я влюблён в тебя, кажется, — это то, что Чон ему вдруг говорит. — Это странно? То, что я влюблён в тебя и не стыжусь этого даже. Мне не стыдно. Ты чудесный, Тэхён. Самый светлый и лучистый человек в моей жизни. Так что спасибо за то, что сидел тогда в парке на лавочке, ладно? Спасибо. И не думай показаться навязчивым, потому что нет, ты не будешь никогда таким для меня, — и, подняв его за подбородок, смотрит прямо в глаза. — Это будет странно, если?.. — Не будет, — шёпотом обещает Тэхён, у которого сердце заходится, кульбиты делает совершенно неистовые, когда он произносит это едва-едва слышно, чтоб, выдохнув, прикрыть глаза и повторить: — Не будет. И уже через мгновение впервые целуется. Просто так, без лишних каких-либо драм — ему этого и в жизни достаточно, знаете ли: у него отец в больницу попал, потому что, напившись, головой сильно ударился, а мама на это сказала только лишь тихое: «Тэ, если я чувствую облегчение — это нормально?», а у него на это даже ответа и нет, потому что сам его чувствует. Совсем, как сейчас, когда язык Чонгука плавно скользит в его рот, и он целует его в этом пустом переулке так нежно и бережно, что в груди щемит непосильно: даже побои не чувствуются. И боль с унижением — тоже. Тэхён влюбляется спустя пять дней, четыре удара, три скандала, пару затрещин и одну разорванную в клочья тетрадь. Впервые, взаимно, счастьем тишайшим, когда одна тонкая струнка разворачивается между сердцами разбитых, одиноких в толпе двух почти что подростков, он влюбляется — и также впервые ощущает себя... достойным чего-то. Жизни как минимум. Ведь если бы родители аборт сделали всё-таки, то тогда бы он не встретил Чонгука. А он бы хотел встречать его в миллионах последующих жизней, пусть даже если они и будут такими же чёрными — Чон раскрасит их, перекроет кислотными красками эмоций и чувств. Подарит миллионы прекрасных эмоций. Тэхён, он как щенок, который наконец-то нашёл своего человека. А Чонгук — как одинокий старик в теле юнца, который наконец-то понял, что и в его жизни есть теперь тот, который полюбил его просто за то, что он есть, и доверяет ему от и до.***
Это, наверное, глупо, но с Чонгуком Тэхёну естественно. Ровно настолько, что он понимает как никогда: рядом с этим человеком, который показал ему, насколько он нужен и важен, Ким даже хотел бы состариться — и это чувство взаимно. Он всё ещё чертовски неопытный в том, что касается тонкостей и взаимодействий, однако старается, правда старается, а Чонгук не обижается совсем, никогда — самый заботливый, нежный и чувственный, рассказывает, разговаривает и получает всю ту же отдачу щенка. Он поддерживает даже, чёрт возьми, в том, чтобы тот не чувствовал себя потерянным после выхода из зоны дискомфорта, которая стала привычной — к моменту, когда они встречаются месяц: Тэхён остаётся сиротой на отца, потому что тот получает кровоизлияние в мозг, в кому впадает, а денег на то, чтобы оплачивать поддержание жизни главы семейства Ким, у матери нет. Тэхён не был расстроен — и ему из-за этого страшно. Но с него сходят побои, мама перестаёт замыкаться и старается быть для них двоих лучше: говорит даже о том, что после того, как Тэхён отслужит, она постарается помочь ему с получением вышки. А жизнь из чёрной становится серой с проблеском ярких цветов, и все их дарит Чонгук. Чонгук, который подробно рассказывает, что он не обязан был любить человека, который дарил ему боль своим существованием, даже если тот и отец. Чонгук катает его на машине. Чонгук дарит ему мелкие радости вроде шоколадок, а ещё говорит с ним о хобби или же увлечениях, которыми надо начать обрастать потихоньку. Чонгук ловит Ли Квона за школой и подробно, но без насилия, доносит тому верную мысль о том, что Тэхёна больше не рекомендовано трогать. А Тэхён, в свою очередь, старается готовить ему вкусный перекус перед очередным робким свиданием, слушает истории о людях и другой, студенческой жизни, которую хотел бы когда-то познать. Он в Чонгуке на сотню процентов уверен. Чонгук никогда его не предаст, не покинет: смотрит открыто, знакомит с родителями, и представляет не другом, а молодым человеком, и те... воспринимают это нормально. Мама у него, конечно, чудесная, и папа тоже отличный — с ними интересно общаться, пусть они постоянно живут на работе, в семье царит атмосфера здоровая, верная, правильная, и видно, что сын для них любим горячо, ровно настолько, что его бойфренд тоже становится частью семьи и это не обсуждается. Тэхён в свои неполные двадцать обретает то, чего был лишён все годы до. Ему открываются новые грани, он ощущает действительно вкус такого понятия, как простые счастье с комфортом — с мамой отношения становятся лучше, с одноклассниками тоже порядок. Люди вокруг говорят, что он расцвёл, улыбается часто, становится уверенней, громче — и это всё рядом с Чонгуком. Юнги и Хосок тоже парни отличные: смешливые, громкие, его принимающие, часто зовут зависнуть с ними где-нибудь по вечерам, и он соглашается очень охотно. Его жизнь... становится лучше. Нормальнее. И Чонгук — горячо любимый Чонгук, который сказал, что они переспят только лишь после тэхёнова выпуска — тоже прекрасен. Тэхён теперь знает, зачем ему жить — зачем люди вообще существуют. Тэхён действительно счастлив. И выпускные экзамены прекрасно сдаёт. Чонгук же, сдерживая своё обещание, оказывается самым чутким и нежным — ни хрена не смущается, негромко и добро смеясь над стеснением своего такого робкого мальчика, и говорит лишь своё: — Порядок, родной. Будет неприятно немного, но я действительно постараюсь так, чтоб без боли, — и от эмоций в их первый раз, который происходит в чонгуковой спальне, Ким задыхается, потому что тот внутри такой горячий, но очень податливый, на уступки идущий и дарующий град поцелуев. Нежнейший и трепетный — вплоть до того, что толкается в него медленно, осторожно и стараясь сберечь. Всеми силами старается, правда — и Тэхён ни черта не жалеет, что отдаётся вот так, с бешеным сердцем и вспухшими от поцелуев губами, когда навстречу, с растянутостью и своим первым разом, который являет собой целый сумбур из ощущений и чувств, однако — на удивление — заканчивается бурным и быстрым, неловким финалом. Чон тогда лишь смеётся негромко, чтоб прошептать, что это нормально. И что ему даже очень приятно, что у Тэхёна в его первый раз получилось. А сам Тэхён, привыкнув и становясь смелее и чувственнее, отпускает момент казуса довольно легко, помогая и любви своей дойти до финала. Он ведь Чонгуку целиком доверяет. Навсегда доверяет — тот его жизнь раскрасил яркими красками, развернув её кардинально одной встречей на лавочке в парке, и они друг в друге безмерно уверены. До конца. До последнего. Но единственное, о чём беспокоится — так это о хобби. Не своём, а чужом, когда на машинах по мокрым дорогам, поскольку октябрь вовсю золотит кроны деревьев, а дожди льют достаточно часто. У него душа не на месте: завязывать не говорит, но раз за разом просит быть осторожнее. — Ты хотя бы пристёгивайся, солнышко, ладно? — из-под стёкол очков смотрит всегда с ноткой взволнованности. Он не стал менять их на линзы — Чонгук как-то сказал, что они придают ему шарма, а он всегда рад ему угодить, да и привык он к ощущению дужек на своих немного крупноватых ушах, которые Чон находит до ужасного милыми. — Не всегда получается, но я буду стараться, — улыбается тот, целуя его снова и снова. Снова и снова. И Тэхён ему верит — если Чонгук пообещал, что будет стараться, значит, он будет, нет иных причин думать иначе. А потом происходит конец октября. Двадцатые числа — двадцать третье, если быть точным. — ...занесло и выбросило с трассы, а машина перевернулась. Если бы он пристегнулся, то отделался бы испугом. Может, руку сломал бы, и всё, — вот так звучит точка в счастье одного Ким Тэхёна, где всё было окрашено в яркий тон позитива. Голосом врача, полного фальшивого сожаления перечёркивается вся его жизнь разом, не оставляя после себя ничего, кроме искренней боли, а Юнги и Хосок, рядом рыдающие, ему не помогут. И мама Чонгука не поддержит, не улыбнётся — ей бы кто помог, честное слово. А папа его, плечо сильно сжав, только советует: — Не приходи лучше на похороны, потому что... — и замолкает на пару секунд, чтобы справиться с болью. — Потому что там от твоей любви ничего не осталось. Запомни его таким, каким он был с тобой, ладно? — и это так больно. Так разрушающе, снова в чёрный окрашивая, в бездну летя с пониманием: а ведь, по сути, всё, что было ему когда-либо важно, представлял собой только Чонгук. До конца. До последнего. А теперь его нет. И он больше не улыбнётся ему, не скажет «родной», он умер, он разбился в аварии, потому что был не пристёгнут, хотя, чёрт возьми, обещал. А Тэхён ему верил: если Чонгук обещал, что будет стараться, значит, он выполнял свои обещания. Не было поводов думать иначе, а зря. И с его потерей в Тэхёне снова что-то ломается, снова окрашиваясь в его чёрный цветной. Он же первым был, самым важным, во всех отношениях. Он же самый был для одного Ким Тэхёна — щенка, который хозяина своего потерял, отдав ему своё глупое сердце собаки, которое теперь обливается кровью и криками слома. Когда-то, одним душным вечером мая, он, избитый отцом, снова шёл в неизвестность, а губы мерзко саднило. Тогда он подумал: наверное, самое время задыхаться от одиночества — он действительно не нужен был даже родителям, что говорить о ком-нибудь постороннем, и начать жалеть себя, но... смысла не было же. Если бы он действительно знал о дружбе и поддержке не со страниц книжек, если бы ему было, с чем сравнивать, он бы всенепременно выплакал всё то чёрное, что скопилось внутри. А теперь он знает, на себе ощутил. И это так больно, блять, это самая невыносимая боль, когда ты теряешь и не можешь остановить своё падение в Ад, что он... ломается, да. Не сломаться не может. И перестать кричать, биться о стены, наверное, тоже. И найти новый смысл для того, чтобы жить, у него сил больше нет никаких. Вся его жизнь, вновь окрашенная в яркий, насыщенный чёрный, кажется бесконечной чередой муки душевной, воспалённого разума, где он стоит посреди пепелища всего негатива с одним вопросом: за что? За что Чонгук не послушал его? За что он оставил его одного? Неужели он правда не знал, что Тэхён без него не протянет, не вытянет? Не сможет жить нормально, поняв, что больше никогда не услышит слово «родной» его голосом? Тэхёну больно до крика. Но и кричать тоже не помогает. Тэхён себе вены вскрыть хочет, но его зачем-то спасают и ставят на учёт в психиатрической клинике. В армию он больше не годен. Для жизни, в принципе, тоже — его эта книга захлопнулась в тот самый момент, когда судьба дочитала главу с фамилией Чон. И мама даже... не трогает. Не говорит ничего, ходит мимо, позволяя ему разрушаться, наверняка жалея, что аборт всё же не сделала. Действительно зря: тогда бы тот, кого она родила, не испытал бы всего этого ужаса, его бы попросту не было. В его жизни ни хрена не осталось, кроме могилы. Одной всего лишь могилы, напротив которой его всегда можно будет найти даже годы спустя с глазами стеклянными, трогающим гравировку подушечкой пальца с механическим шёпотом: — Привет, я Тэхён. Ким Тэхён. И я одинок. У меня нет никого, представляешь? Совсем никого. А ты Чонгук, да? Чон Чонгук. И ты любишь машины. Будь осторожней, Чонгук. Пристегнись, Чонгук, ладно, когда снова поедешь куда-то? — Привет, я Тэхён. Ким Тэхён. И я одинок. У меня нет никого, представляешь? Совсем никого. А ты Чонгук, да? Чон Чонгук. И ты любишь машины. Ведь я так люблю тебя, глупый Чонгук. И навсегда буду любить только тебя одного. Ты был единственным лучиком света, который мне был послан этой судьбой — был тем, кто показал мне, что такое нормальная жизнь, а потом всё разом забрал, оставив меня с переломом, который разрастается всё больше и больше. — Привет, я Тэхён. Ким Тэхён. И я одинок. У меня нет никого, представляешь? Совсем никого. А ты Чонгук, да? Чон Чонгук. И ты любишь машины. Прости, Чон Чонгук, за то, что без тебя не получилось. Прости, хорошо? За то, что от могилы твоей отойти так и не смог. Ким Тэхён же верил всегда. И жил только одним человеком, который его спас из жизни, полной насилия, чтобы ввергнуть в другую, полную разрухи и пустого сознания. Жил верой, что они всегда будут вместе. До конца. До последнего. — Привет, я Тэхён. Ким Тэхён. И я одинок. У меня нет никого, представляешь? Совсем никого. А ты Чонгук, да? Чон Чонгук. И ты любишь машины. А Ким Тэхён любит тебя. Поэтому надгробие уже не покинет. Как щенок, помнишь? Всё ещё к тебе тянетсятянетсятянется.