Я проснулся в камере пыток

Ты можешь вытащить человека из бездны, но не бездну из человека © Автор неточных цитат

Он пришёл в себя рывком, словно вынырнул из глубины, попытался сделать вдох и тут же закашлялся: отвратительный затхлый воздух пах кровью. Тело было вялым и ощущалось каким-то чужим. Он не мог подняться. Он не смог бы даже ползти. Пальцы беспомощно цеплялись за стыки каменных плит, пол был влажным и липким. Горло болело, словно внутрь залили расплавленного свинца, и воздух приходилось проталкивать внутрь силой. Он мог слышать, как где-то далеко во мраке плескалась вода. Иногда тяжёлые капли срывались с потолка и бились о камень, но ни сквозняка, ни просвета — ничего, что могло бы указать на выход. Он даже не знал, как оказался здесь, зато точно знал, что нужно выбираться и как можно скорее. Что бы не скрывало это место, оно буквально сочилось нечеловеческой злобой и голодом. Слепо шарившая по полу рука нащупала что-то, что на поверку оказалось рукоятью меча. «Если выберусь, обещаю — вознесу молитву первому же божеству, чей храм встречу у дороги!» — Он крепко зажмурил глаза, пытаясь почувствовать вес оружия, словно и правда мог его поднять. А в следующее мгновение тьма вокруг ожила. Предплечье внезапно пронзило острой болью, словно раскалённый жгут вошёл до упора в кость. Отчаянный вопль выдрал из него остатки воздуха. Второй удар пришёлся на ладонь выше, но кричать было уже нечем. Он бился на полу, словно змея на сковороде, с той лишь разницей, что раскалённый металл был не снизу — внутри него. Поднимался по меридианам, к груди, тянулся выше, выжигая всё на своём пути. «Я уже проходил через это!.. — мелькнула мысль. — Я помню!..» Но к своему священному ужасу никаких других воспоминаний он не обнаружил. Мысли беспокойно бились в черепной коробке, но ни одна из них не содержала фрагментов памяти, словно никакого прошлого у него и не было вовсе, и только тело, метавшееся в агонии, отчётливо помнило эту боль. Он должен был собраться, он должен был вспомнить, что это за тварь и как ей противостоять — если он сталкивался с ней раньше, если он выжил, разве это не должно значить, что с ней можно бороться?! «Съем!» — прогрохотала темнота, и словно растягивая удовольствие медленно коснулась виска. Он дёрнул головой, инстинктивно пытаясь уклониться, крепко зажмурил глаза. Каменный пол ударил по затылку так, что искры брызнули из глаз, ещё и ещё раз — до тех пор, пока во рту не появился металлический привкус. И тьма как будто отступила. Он провёл в полузабытье несколько мучительно долгих мгновений. Может палочка благовоний успела бы догореть, может чуть дольше, но он внезапно осознал, что его голова лежит на чужой ладони. От тонких пальцев исходили волны светлой ци; едва уловимые, они ощущались словно редкие снежинки, опускающиеся в жерло раскалённого вулкана, но странным образом этого оказалось достаточно, чтобы жар начал спадать. — Простите этого… — Дыхание подвело, и он сбился. Но мастер (а в том, что это был совершенствующийся не было никаких сомнений — чужая ци ощущалась как глоток чистого горного воздуха), не стал его торопить. — Этот благодарен мастеру за вмешательство!.. Но я хотел только узнать… я бы хотел спросить у мастера… что это была за тварь?! И как мы здесь… в смысле, мы можем отсюда выбраться?.. И если вы вдруг знаете, кто я?.. — последнее он произнёс шёпотом, почему-то ощущая жгучий стыд. Не знать кто ты — это как-то совсем жалко. Вот только мастер безмолвствовал. На мгновение парализовал страх, что мастер мёртв, а ци, которую он ощущает, — всего лишь остаточная аура тела, но нет (напрягшись, он извернулся так, чтобы щекой прижаться к чужой ладони — рука была тёплой). — Мастер, нам нужно уходить, пока эта тварь не пришла в себя, — он с трудом приподнялся и, переборов чувство вины, осторожно потянул за рукав (он не мог видеть, но ясно представлял, как пачкает дорогую, наверняка светлую ткань; под подушечками пальцев проступала искусная вышивка — стежок к стежку, но разобрать орнамент он бы не смог при всём желании). Однако никакой реакции не последовало. — Мастер! — позвал он громче. Его пальцы неловко переплелись с чужими — тонкими и изящными, и, тем не менее, твёрдыми, хранившими следы многочисленных тренировок с мечом. Он потянул сильнее, и на этот раз рука поддалась, правда слишком легко. Будто ничего и не весила. В немом оцепенении он провел ладонью выше, по запястью к локтю, по предплечью — попытался сжать плечо, которого не было. Темнота словно терпеливо поджидала, когда до него дойдёт, когда он осознает, что всё это время был один, что беспомощно цеплялся за оторванную — ещё тёплую! — конечность, а затем набросилась с ещё большим остервенением. «Съем! Съем! Съем!» — она буквально захлёбывалась от восторга. Он не собирался сдаваться, правда, но и с животным ужасом, затапливавшим тело, он ничего поделать не мог. Острые челюсти вгрызались в разум, и мысли рассыпались, не успев толком сформироваться. Сознание гасло. «Не то чтобы этот мастер жаловался, но знаешь, твои вопли стали утомлять…» Он не сразу пришёл в себя: потребовалось некоторое время, чтобы понять, что, во-первых, голос принадлежал не тьме, во-вторых, сама тьма снова отхлынула — её присутствие всё ещё ощущалось, но дышать стало как будто бы легче, а, в-третьих, горло саднило и он очевидно сорвал голос, хотя даже не помнил, чтобы кричал. — Кто здесь? — собственный голос звучал неестественно хрипло. Никто не отозвался. Внезапно возникла паническая мысль — что если это очередная уловка? Монстр в темноте дважды подсовывал ему ложную надежду — сначала меч, который не поможет защититься, затем руку помощи мертвеца — и каждый раз только для того, чтобы ещё глубже затянуть его в пучину отчаянья. Что если человеческий голос из темноты просто морок, цель которого окончательно его сломать? Что если ему пытаются внушить мысль, что он не один, чтобы затем снова развеять иллюзию? Что если монстр сам принял облик человека? Он осторожно сел, подобрав под себя ноги, но чужой ладони так и не отпустил. Он был здесь не один и, может быть, покойный был его другом. Может быть даже заслонил его от монстра, погибнув первым, может быть в последнее мгновение тянул к нему руку. И сейчас, после смерти, этот кто-то, продолжал его защищать — остатки светлой ци, разлитой в воздухе, похоже, единственное что ещё хоть как-то сдерживало монстра. Чувство страха — главенствующее в нём с момента пробуждения — уступило внезапной горечи. Осознание страшной утраты сдавило горло: у него забрали кого-то важного и не осталось ничего, даже воспоминаний. — Этот хотел бы узнать у мастера, как к нему обращаться? — В глазах стояли слёзы, но прозвучало достаточно отстранённо, даже скорее холодно, и без намёка на почтительность, ведь вопрос был в конечном счёте не в вежливости, о нет: если этот человек (если это, конечно, человек) причастен к их похищению — он просто узнает имя того, чью жизнь заберёт. Пальцы крепче сжали остывающую ладонь. — Мне представиться? — незнакомец хрипло рассмеялся, и от этого звука холодок прошёлся по спине, столько в нём было желчи. — Смотрю твой рассудок окончательно тебе отказал!.. А ведь мне казалось, что хуже просто быть не может. Но ты удивителен! Где-то на периферии ворочался голодный монстр — он чувствовал его недовольство, однако светлая ци ещё не исчерпала себя, последним песчинкам в часах ещё только предстояло истечь, у него ещё оставалось время, чтобы во всём разобраться. — Вы смеялись. Вам это всё кажется забавным? — Не особо, — легко признался незнакомец, и цепи в темноте звякнули с особой выразительностью, — но раз уж у меня всё равно нет выбора, почему бы не довольствоваться малым?.. Что ж… едва ли он был тем самым таинственным врагом, скорее ещё одним пленником, а значит и с вопросами тянуть не было смысла. — Что это за монстр, который на меня напал?.. И почему я потерял память? Вы знаете? Человек хмыкнул, и, кажется, окончательно потерял интерес к разговору. По крайней мере последовавшее за этим молчание очень красноречиво указывало на это. Сидеть в тишине было невыносимо. Чужая рука медленно, но неизбежно остывала в ладонях. Он принялся остервенело растирать холодные пальцы, с трудом удерживая себя от того, чтобы укутать её в остатки рукава словно младенца. — Этому не хотелось бы угрожать достопочтимому мастеру, — голос предательски дрожал, и он старался говорить настолько твёрдо, насколько вообще мог, — но вы очевидно скованны, и если мне потребуется приложить силу для получения ответов… — То у тебя это не получится, — отозвался мастер с той легкой степенью раздражения, словно услышал несусветную чушь. — Но я не буду тебя отговаривать, о нет!.. Приступай. Я весь в предвкушении. — Что ж… — Следовало признать, что таланта к угрозам в нём не было ни капли. Не самое обидное открытие, просто очень несвоевременное. Он крепче вцепился в руку, пытаясь унять дрожь. — Мастер прав в том смысле, что едва ли этот смог бы пытать человека, но послушайте, мы ведь в одной лодке… Он не успел закончить, потому что его невидимый собеседник внезапно засмеялся. Снова. Его было так легко развеселить? Или может он так долго пробыл в заключении, что разум начал отказывать ему? — Это прекрасно!.. — мастер зашёлся в приступе кашля и ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. — Ладно, хорошо-хорошо!.. Я скажу тебе, что случилось: ты потерял контроль над Синьмо. Он и так подтачивал твой рассудок, подпитываясь тёмными эмоциями — твой гнев, твоя ярость, то, как ты наслаждаешься чужими страданиями… — всё это делало его сильнее день ото дня. А сегодня… ох, ты превзошёл сам себя!.. Полагаю, сначала он забрал твои воспоминания, потому что счёл, что так тебе сложнее будет противостоять ему. Умная тварь. — Последнюю фразу он произнёс почти с одобрением. «Тёмные эмоции!» — мелькнула мысль. — «Наслаждение чужими страданиями? Какая чушь!.. Но вот испугаться я и правда мог. И если мастер прав, то это из-за меня… то всё происходящее!..» — Где мы находимся? — Он заставил себя переключиться, чтобы не впасть в отчаянье — незачем лишний раз кормить монстра из темноты. — В Водяной тюрьме, если это тебе о чём-нибудь говорит. Гордость дворца Хуань Хуа и местная достопримечательность своего рода. — Мне здесь не нравится, — честно признался он, как-то подсознательно ожидая, что его отчитают за непочтительность к такому славному месту, а потому тут же поспешил задать следующий вопрос: — Вы знаете, кто я? — Зарвавшийся ублюдочный крысёныш, — охотно отозвался мастер, словно только и ждал, когда его об этом спросят. Смешок невольно вырвался наружу. Даже если бы он мог, он бы не стал пытаться сдержать робкую улыбку, потому что… ладно, до этого момента мастер демонстрировал, что ему нет дела, что ему плевать, если он не один здесь. Даже монстр, даже сама тюрьма вызывали у мастера больше участия… Но «крысёныш»… это очень личное. У них с мастером очевидно было общее прошлое — общие радости и обиды. Может они были кем-то важным друг для друга? Может мастер теперь злится и изображает равнодушие потому что они застряли по вине этого… «этот просит прощения и обещает, что исправит всё, что можно» — вот что он хотел сказать, но сказал не это. — Мы можем отсюда выбраться? Мастер не ответил. Что ж, наверное, это было тревожным признаком, но чувство странного неестественного тепла затопило грудь, и теперь, казалось, ничто не может его поколебать, потому что… ну, монстр питался его страхом, да, но когда ты один, когда у тебя никого и ничего нет, когда ты никому не нужен — тогда тебе страшно. Бояться причин больше не было. — Этот всё-таки хотел бы узнать, как зовут мастера? Мастер снова не ответил, но это было и неважно. Можно было ползти по направлению его голоса, можно было его дотронуться. Может мастер обхватил бы его плечи руками. Боги, ему так хотелось, чтобы его обняли, что ломило в висках, и в горле собирался ком. — Думаю, я могу обучить тебя, как выбраться отсюда, — наконец сказал мастер. Голос его звучал ласково как никогда прежде. Что-то внутри звякнуло тревожным колокольчиком, но подавить нервозность удалось легко — причин сомневаться не было. Напоследок коснулся губами чужих холодных костяшек и заставил себя отпустить руку. Он вернётся за ней, он вернётся за всем остальным, если здесь что-то ещё осталось. Он зальёт тюрьму кровью тюремщиков и сровняет это место с землёй. — Если мастер не говорит своего имени, — он не без труда, но поднялся на ноги, — …но соглашается обучать, может ли этот теперь называть его Учителем? — Ты концентрируешься не на том, — голос Учителя ощутимо похолодел, — Сейчас тебе нужно будет подойти и делать всё, как я говорю. Невероятное облегчение затопило тело. Не подойти он бы уже не смог. Глаза всё ещё беспомощно блуждали во мраке, но шаг за шагом он ближе подбирался к Учителю, и теперь уже мог слышать его дыхание. — Я ничего не вижу, — прозвучало так жалобно, что самому стало стыдно. Но так сильно хотелось увидеть своего мастера, узнать, как он выглядит, что в уголках глаз пощипывало от напряжения. — Ничего страшного, — отозвался Учитель, и вблизи его голос звучал ещё чудеснее. — В тебе сейчас дисбаланс тёмной и светлой энергии, и потому у тебя нет доступа к собственному резерву ци, но когда ты возьмёшь мою… — Это не опасно? — Беспокойство легло тяжёлым камнем где-то в районе желудка. — Нет, конечно. Забрать чужую ци для тебя, как выпить стакан молока. Ты проделывал это сотню раз, поверь, ты большой мастер в этом деле, — голос Учителя опустился для вкрадчивого шёпота. — Главное, вытяни всё до последней капли, хорошо? — Этот не беспокоится о себе. Я только хочу знать, что это не навредит Учителю! — Твоему учителю очевидно вредит ожидание, — огрызнулся мастер — теперь его голос был снова строг и холоден. — … поэтому не заставляй его ждать! Я клянусь, что моя ци вернёт тебе могущество, вернёт тебе власть над Синьмо, твою память, а я… я буду свободен. Ну же!.. Сложно было представить, что кто-то всерьёз хотел власти над этим монстром (не убить его — владеть!), но он не собирался пререкаться, и мастер, казалось, ощутил это. — Тогда положи свою ладонь на центр сосредоточения силы… — Почувствовав его замешательство Учитель, очевидно, разозлился. — На моё горло, Ло Бинхэ! Твои теоретические знания делают мне физически больно!.. Ты можешь забыть собственное имя, но не такие вещи. Что ж, теперь он знал собственное имя и то, что Учитель и вправду был Учителем, и одно только это знание делало его жизнь лучше. Он потянулся рукой, и в темноте кончиками пальцев коснулся волос. Повёл в сторону, вдоль подбородка (это было непочтительно настолько, что какая-то часть его в это самое мгновение кричала от ужаса и от осознания того, что его пальцы, очевидно, испачканы кровью), но одёрнуть руку он не мог, словно если бы он это сделал, то Учитель исчез бы, растворился бы в темноте. Ладонь легла на шею мастера, и ученику Ло стоило больших усилий не отшатнуться, не взвыть. Они надели на него ошейник. Словно на собаку или на раба. — Не думай об этом. — Учитель очевидно почувствовал его состояние; ощущать под пальцами вибрацию от его голоса было так странно и так волнительно. — Тебе нужна твоя память, мне нужно, чтобы меня освободили. Важно только это. — Я отомщу за вас, — отчаянно пообещал Ло Бинхе, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. Учитель не отозвался. Может он не верил в то, что у Ло Бинхе это получится? Тонкие струйки ци текли по пальцам, наполняли его меридианы, и это было такое прекрасное чувство, словно они с Учителем были одним целым. И когда всё закончится, когда он вернёт память, когда освободит Учителя, одолеет монстра и выведет их наружу, когда всё закончится, Учитель наверняка будет им гордиться. Может быть он даже обнимет своего ученика: Ло Бинхе почти физически ощущает горячие ладони на своих лопатках. Ему просто нужно делать то, что говорит Учитель, и всё будет хорошо.