И все-таки она вертится

Первая встречная Люби меня вечно Люби меня вечно Антон любит эту песню. С ней не связаны какие то дорогие сердцу воспоминания, но почему то именно от неё в солнечном сплетении расползается тепло. Он никогда не блистал хорошим вкусом в музыке, да и определится со своими музыкальными предпочтениями - не лёгкая задача. Порой душа лежит к чему то громкому, кричащему и резкому, а время от времени - к чему то более мягкому. Хочется простого человеческого спокойствия, коего в его жизни было на порядок меньше, чем следовало бы. Хотелось унять дрожь в кончиках пальцев, вдохнуть полной грудью. Чтобы в висках пульсировала мысль: «все хорошо, все в порядке», за вместо обычного «пиздец, пиздец, пиздец» и неуемной головной боли. Сигаретный дым обволакивает легкие. Антон неустанно трясётся, то ли от холода, то ли от безысходности, направляя всю жизненную энергию на то, чтобы не выронить сигарету и не упасть самому на холодный тротуар. Антон думает о том, чем он такое отношение к себе заслужил, что теперь делать и куда возвращаться, когда ноги перестанут нести, а руки замерзнут настолько, что посинеют кончики пальцев. Он нервно сжимает в руках лямку рюкзака: все, что ему осталось. Антон думает о том, сколько бы он всего изменил сейчас, сколько бы всего сделал, только чтобы не оказаться здесь, в ночном парке, под светом фонаря. Он так боялся оказаться один, без средств к существованию. Так боялся, что упустил момент, когда для него все было уже закончено. Когда он успел сделать что то непоправимое настолько, что разворошило некогда спокойный и размеренный уклад? «Родился» - кричал отчим в его голове. Отчим не выходит из его головы даже покурить. Антон затягивается, не оставляя в легких места для свежего воздуха и выдыхает сигаретный дым со жгучим страхом вперемешку. Впрочем, это никак не помогает, наоборот - делает только хуже. Мурашки бегут по спине. На улице не март месяц и впопыхах нестись из квартиры в одной только толстовке и джинсах было опрометчиво. Но возвращаться сейчас туда, к, вероятнее всего, обозлённому отчиму, было бы странно и нелогично, потому он упрямо игнорирует дрожь в конечностях. Так и до обморожения недалеко. Но сейчас, если хорошо подумать, это наименьшее их зол, потому он не жалуется. Лучше же дома с «родителями», чем самому. Не лучше. Шастун мог сказать с уверенностью, что ненавидит этого человека, и даже за человека его не считает. Очередной пьяница, которому досталась нелёгкая доля: пришлось взять к себе подростка. Антон не хотел приносить много проблем и старался изо всех сил, чтобы облегчить существование и себе, и ему, но, откровенно говоря, не слишком помогло. Даже с этим он не справился, и парнишка сбежал, и мы не можем осуждать Шастуна за это. Антон ёжится от холода, переминается с ноги на ногу,а в ушах до сих пор отдаются эхом слова отчима. Воспоминания сами крутятся в голова, как заевшая пластинка, и Шастуну остается только зажмурится до пульсирующей боли в висках. Потому что он не хочет сейчас возвращаться мысленно туда, в тот раковой момент, и переживать снова все то, что застряло в горле отчаянным воплем. Антон мог бы сказать, что он зол, расстроен, испуган - мог бы, но не скажет. Правде в глаза смотреть откровенно страшно, ведь намного лучше попытаться отмахнуться от дурных мыслей, уйти подальше от анализа и глубоких раздумий, а не быть запертым внутри собственной черепной коробки, без сил на попытки выбраться и надежд на спасение. Антон хочет думать, что ему по хуй, что сейчас ему не хочется ударить по стене кулаком и зарыдать от отчаяния прямо на месте. Потому что он не может позволить себе такие вольности, потому что это не поможет. Антон боится, что ему придётся ночевать здесь, в этом парке. Он мог бы затушить сигарету и отправится туда, куда намеревался - мог бы, безусловно мог, но не отправится, нет. Потому что вернутся туда было бы равносильно смерти, а если умирать, то на этой самой лавочке, под звездным небом. Хоть здесь темно, неуютно и страшно, к тому же неизвестно, кого в темных скверах и переулках дождливого Питера можно встретить под ярким светом Луны, но всяко лучше, чем возвращаться, он уверен. В голову лезут не самые приятные воспоминания, и Антона слегка потряхивает от мыслей о том, что ему придётся возвращаться туда, откуда он так старательно сбегал. Он до изнеможения голоден и устал так, что не передать словами. Антон медленно встаёт с лавочки, отряхивается и шагает вперёд. Все-таки голодной и холодной смертью умирать не хочется, и ноги сами несут его вперёд, а он настолько изнеможен, выпотрошен, разбит и сломлен, что один глубокий вдох и не менее глубокий выдох помогают даже немного прийти в чувства: сердце перестаёт с такой бешеной скоростью колотится, и наступает, наконец, долгожданное спокойствие, но вместе с тем скрученное в тугой узел чувство безысходности и тоски внизу живота и сильная дрожь в конечностях. Антона ломает. Он медленно шаркает потертыми кедами по тротуару, то и дело озираясь по сторонам и пытаясь прогнать глупые мысли. Прямо сейчас и без того немного обещающие перспективы и наивные Шастуновские надежды постепенно угасают, а внутри преобладает чувство всепоглощающей пустоты. Потому что не может так больше продолжаться. Бычок тлеет и летит в тартарары, падает куда то в траву. Антон хмурится и продолжает свой путь дальше, вдоль по аллее. Луна светит ярко, хотя едва ли видно что то на пару шагов вперёд, кое где уже не горят фонари, холодный ветер обдувает щеки. Антон каждый раз оборачивается, глядит по сторонам, пытается всмотреться в непроглядную тьму, ищет любые признаки жизни. Но люди, как будто сговорившись, попрятались по домам от холодного ветра. Антон уже продрог до мозга костей, но продолжает идти, тешит себя надеждами на лучший исход. Но пока спастись от дикого холода не представляется возможным, потому Шастун продолжает игнорировать дрожь в конечностях и тянущее чувство голода в животе. Антон понимает, что не может сдвинутся с места, когда видит перед собой побитое временем здание: обшарпанные стены, поломанные крыши, окна с решетками. Он находит взглядом сразу третий этаж, первое окно справа возле пожарной лестницы, комната №34. Меньше всего хочется сейчас идти туда, но Шастун пересиливает себя и неспешно бредёт в сторону дверей. - Шастун, какими судьбами? Антона хватает за руку и разворачиваете к себе невысокий мужчина лет 40, худого телосложения и до боли знакомой улыбкой. - Здравствуйте, Павел Алексеевич.