Чернота

Чернота преследовала Воробья всю его жизнь. Сначала она появилась перед глазами, в момент, когда он родился. Эта тьма здесь до сих пор и пожирает любую другую — ночную, помещения без света, оставляя лишь себя и одну себя. Даже сейчас она пеленой закрывает от него весь остальной мир, заставляя только примерно представлять, как выглядит бережно прячущая в своих четырёх стенах комната съёмной квартиры. Потом появилась чернота какой-то неясной холодности Грача, который потом вообще ушёл, оставив — как иронично! — только тёмную зияющую дыру на месте, где в семье должен был быть отец, и некоторые приходы назад, чтобы всё-таки выполнить родительский долг. Потом, когда дети осознали, кто «хуже» их, началась чёрная полоса притворной жалости, хихиканья, издёвок от некоторых умников, на которую накладывалось отчаянное сочувствие взрослых, не понимавших, что сами топят утопающего, попутно крича, чтобы его спасли. А ещё спрашивали, почему такой угрюмый ходит! Хотелось саркастически спросить, как думают они сами, но тогда Воробьишка ещё не знал такого тона. Тогда он только-только освоил язвительный и учил равнодушный, который тяжело давался эмоциональному ребёнку. Нахождение дома чуть просветляло всё, словно в его слепые глаза светили ярким фонариком, рассеивая надоевшую черноту и делая её тёмно-серой, потому что Листвичка была уверена, что её любимый сын ничем не хуже остальных, даже лучше, а брату с сестрой было вообще наплевать на его недостатки, лишь бы он был. Снаружи было иначе. Воробьишка, конечно, смог практически полностью искоренить жалость студентов листвичкиного института, отвечая материал лучше них, при этом не зная даже основ химии и биологии, разбираясь во всём на ходу, и ещё не умея писать, однако тогда стали появляться шёпотки: — Как же так, такой талантливый, а слепой… — Да… как же он будет жить?.. — Бедный малыш… Думали, не слышит. Знали бы они, как этот мальчик с крошечным серым хвостиком хотел их побить, сразу бы заткнулись. Он, значит, почти во всём их превосходит, а эти идиоты его жалеют? Всего лишь из-за того, что он не может видеть? Только став подростком, Воробушек осознал, как перепугалась Листвичка, когда он выпалил ей, что лучше бы вообще не рождался, чем жить вот таким. Студентам своим она устроила такую выволочку, что, стоило ему появиться рядом с ними, они резко начинали говорить о каких-то бреднях вроде погоды и природы. Он хмурился, потому что чувствовал их жалость всё равно, и это буквально разъедало его тело и душу, а идиотская чернота призывала с собой подружку, вызванную обидой от того, что все воспринимают его только как бедного, несчастного мальчика, а не будущего великого врача, как Воробьишка тогда решил. Бытность эмпатом только всё ухудшала, потому у что он чувствовал, о чем они думали, так хорошо, что практически мог читать мысли, а в них были лишь сочувствие и невысказанные причитания. Конечно, были мысли и про ждущий дома вкусный ужин, но эти можно было выбросить за ненадобностью и докопаться до сути. Будучи уже Воробушком, он долго скандалил с Листвичкой, чтобы она отдала его в обычную школу, как и всех остальных детей, а не нанимала личных репетиторов, и сдался лишь после её объяснения, что естественные науки он уже знает на уровне университета, а математику — только самые азы. В его память врезались смешки малолетних идиотов, которые считали, что они умнее его. И где они, интересно, сейчас? Не интересно, если быть честным. В тринадцать лет в его жизни появилось невероятное светлое пятно: Половинка Луны. Добрая, нежная, весёлая и тёплая Половинка Луны, неожиданный источник света для слепца. Она была одной из тех немногих, кто не жалел его в детстве. Тогда ещё остались толпы сочувствующих, но хотя бы немалое количество удалось отпугнуть вредным ворчливым характером. На Половинку Луны отчего-то не получалось сердиться, особенно когда она, сидя с другом на их высокой ограде из замшелого булыжника, касалась тонкими пальцами его волос и тихонько шептала: — Я знаю, что тебе без разницы, но ты очень красивый. Воробушек замирал, смущался, но не язвил: язык мгновенно отнимался, и он был готов ещё пару сотен раз проклятсть свою слепоту, потому что не мог сказать ей того же, но изо всех сил старался подчёркивать, какая она добрая и умная. Половинка Луны едва слышно хихикала и звала сбегать за мороженым, и Воробушек, как идиот, шёл за ней хвостиком. Всё исчезло слишком быстро. Всего пара дней, море пролитых белокурой девочкой слёз, и ни её, ни её семьи будто никогда не существовало. Тогда, под покровом ночной черноты, он клял ту, что мешала ему видеть, на чём свет стоит, потому что из-за неё мог помнить только смутные звуки голоса, запах и мягкость волос и рук. В жизни резко настала, догадайтесь какая, полоса, разбавляемая не очень частыми радостными настолько, что они могли рассеять тусклым светом непроглядную тьму, моментами. Получивший в шестнадцать имя Воробей, он уже успел прославиться своими невероятными способностями и отвратительным характером. Его больше не жалели, но Воробей продолжал доказывать, что ему это не нужно, и что он лучше остальных. Теперь чернота обрела другие очертания: неуверенность в себе. Он бы в жизни не признался в этом никому, но, судя по всему, это была она. Ветерок вломился в его привычное чёрное существование и засел там удивительно быстро и прочно. Что уж говорить, в своём упрямстве он был непобедим. Всего за неделю постоянные военные походы на его кабинет, навязчивый и ужасный флирт, просто верчение рядом и прочие раздражители прицепились к Воробью хуже репея. В середине второй недели он не выдержал и высказал ему всё, что думает, обречённо полагая, что хотя бы это поможет. Нет. Просто кое-что изменилось. Ветерок изменился. И Воробей почувствовал это невероятно сильно. Конечно, тот продолжал лезть с таким же напором, вот только его чувства были совершенно другими. Теперь была не фальшь на фальши, а фальшь, скрывающая искренность. Ветерок оказался очень интересным, в особенности тем, что, как и Половинка Луны, не обращал внимания на его слепоту. А ещё в нём оказалось удивительно много комплексов. В те нечастые моменты, когда Ветерок уставал и сбрасывал свою личину агрессивного, задиристого и весёлого парня и являл истинное лицо — неуверенного в себе и отчаянно желающего любви и признания, Воробей, доверяясь своему чутью, оказывался в том же месте и в то же время. Он наблюдал, слушал, выслушивал, догадывался и всё больше понимал того, кто сначала показался ему простым неотёсанным дураком. Его чернота отступала, почти впервые впуская другую, не вредящую владельцу: черноту смоляных кудрей, как Воробей узнал позже, черноту чужих страхов и комплексов, черноту ужасного характера, отталкивающего почти все проявления заботы. Ветерок был почти копией самого Воробья, но он был хуже, и это знание отчего-то наполняло непонятной уверенностью и силами, и это было невероятно занятно. Парень, пытаясь узнать утопающего в болоте, плюхнулся следом, едва это осознав. Внезапно вспомнилось, как, кормя уток, Ветерок весело спросил: — А как ты думаешь, я красивый? — Понятия не имею, да и мне не важно. Я смотрю только на внутренний мир, потому что внешний увидеть не способен. — А девочки говорят, что я красивый! — и, помолчав, тихий вопрос: — А внутри я красивый? — Ничуть. — неожиданно весело оскалился тогда Воробей. Да. Однажды он просто понял, что тьма фигуры Ветерка перекрывала его слепоту. Если Половинка Луны была лучиком света, то Ветерок — чёрной тенью, и они оба выделялись на фоне одноцветной пелены перед взором. Так всё и пришло к нынешнему результату. На часах, судя по внутреннему ощущению Воробья, был где-то час ночи. Он засиделся за чтением, будучи за столом, и не заметил, как Ветерок во сне перебрался на его матрас у стены. Можно было бы, конечно, просто спихнуть его, хотя, учитывая его вес, разбудить было бы проще, но нет. В голову неожиданно пришли эти меланхоличные мысли. Воробей уже минут пять сидел, скрестив ноги и погрузившись в размышления. Он чуть подумал и лёг, приблизившись к Ветерку. Подумал ещё чуть-чуть и, сложив руки на его плече, положил голову на ладони. Пушистые кудри лезли в лицо, пахнув чем-то ядрёным. Так вот откуда появился этот шампунь с ужасно резким запахом! Ну ничего, утром будет ему выволочка. А может и не будет. Это уже как захочется. Воробей едва ощутимо дёрнулся, когда Ветерок завозился. — Воробей?.. ты чего?.. — сжёвано пробормотал он, рукой ощупывая покрытый серыми веснушками локоть. — Да так. — вздохнул Воробей, радуясь, что Ветерок так и не научился различать значение этой фразы. — Спи. — и убрал руки, оставляя на плече только голову. Наверняка опять будет думать, что парню просто что-то приспичило. Даже не догадается, о чём он думал. Наверное, так даже лучше, потому что иначе очень возгордился бы и не отстал. Что там Воробей упоминал о черноте ужасного характера?