Пусть уйдёт.

Тихое движение струн под паучьими пальцами заставляет голову Слепого покачиваться в такт мелодии. В глухой к другим звукам комнате она звучит как подтаявший снег под прыжками пушистых кроликов. Губы его беззвучно шевелятся, пока слова, родившиеся в лёгких, не могут пробраться по горлу, заполненным клочками ваты, густо спрессованной и натолканной до отказа, так что даже дыхание перехватывает. Кто-то сонной, шаркающей походкой вышел из Третьей, и удаляющиеся шаги лишь дополняют ночную композицию. Колышущиеся за окном ветки окунаются в мерное дыхание спящих и размешивают раствор, что утекает и утекает куда-то спокойным потоком прямиком в Лес. – Ты мешаешь спать, – злое рычание Волка создаёт препятствие. Он, судя по скрипу старой кровати, приподнялся на локтях. Слепому так кажется. Он, не обращая внимание на состайника, забрасывает удочку чешуйчатой рыбе в этой речушке звука, обтекающей образовавшийся камень. Лес шелестит сосновыми иголками так близко, нужно только выйти за две двери, и там... Хлюпающие шаги, и цепкие пальцы Волка вырывают гитару из рук, плюя на правила приличия. Слепой поднимает голову, и невидящие зрачки плавают в мутных озёрах, не выражающих ровным счётом ничего. Он чувствует, как Волк глядит на него в ответ, его взгляд ползает по вожаку, как безобидные муравьи, выставляющие жала напоказ, но не позволяющие себе ничего лишнего. И злобное дыхание, наполняющееся то тут, то там каплями разочарования, – видимо, даже сейчас он хочет получить от Слепца хоть какую-то реакцию, готовый разбить его головой окно, будь это гарантом проявления любой, самой ничтожной эмоции. «Как можно быть таким никаким?» – Ты выбрал неудачное время, – устало бросил Слепой, встал, скрывшись от помехи за шторкой тонких прядей волос, и бесшумно вышел в коридор. * Слепой шёл, ощупывая покрытые толстым слоем краски стены, не различая в неровностях цвета рисунки и смысл надписей. Лес, пугливый и осторожный, каждый раз стоял за поворотом, ждал, и каждый раз ускользал дальше, отказываясь пускать в свою чащу. Слепой это знал и терпеливо шёл, ступая босыми ступнями по липкому паркету. Колючая трава касалась его щиколоток, подгоняя, но он не спешил. Лес не любит тех, кто спешит, кто не уважает его мнения, не считается с ним. Лягушачье пение оглушало, сверчки отскакивали на голые пальцы ног. Отсыревшие стены, потрескавшиеся как старые пятки, позволяли мху оседать на своих телах, залечивая временные раны травой и улитками. Раскрыв огромную пасть, он ступал по мокрой земле, увязая лапами в вязкой жиже и вывалив горячий язык. Идти стало тяжело, но Слепой упорно передвигал ноги и крепко жмурился. Он довольно рычал, самому себе и ему, нежился в его дыхании, перекатывался с одного бока на другой, цеплял на себя мокрые листья и иголки, пачкаясь землёй и становясь частью Леса. Лес закопал его в мох, завернул в свои объятия, поцеловал густую шерсть на боку. Подержал так немного и отпустил между своих деревьев бежать дальше. Слепой и бежал, обнюхивая остывшую землю, зарываясь носом в лиственные кучки, вслушиваясь, как теряясь среди ветра, кто-то другой, поменьше, перебирает короткими лапками. Зверь хотел есть. Он остановился и навострил уши: мышь беспечно прогуливалась под кустами дикой малины. Слепой прыгнул на неё, оставляя на земле волчьи следы, и принялся усердно чавкать... Чужое присутствие спугнуло Лес, и он отступил так же внезапно, как и пришёл. Охваченный неимоверным разочарованием, Слепой медленно повернул голову на шум. Свет фонаря ещё больше обелил его лицо, отчего перепачканный кровью рот выделился контрастом, но он электрического луча не видел. Лишь сидел в мнимой расслабленности, будто способный вот-вот уснуть, но в любой момент готовый к броску. Волк таращился на это зрелище молча, а как только вернул хрупкое самообладание, громко сглотнул. – Этим ты занимаешься каждую ночь? – с омерзением спросил он, и голос его оборвался так, будто ему пришлось бороться с приступом тошноты. – Не каждую, – честно ответил Слепой, поднимаясь. Плитка на стенах холодила пальцы и подсказывала, что они в туалете. – Ты настоящий псих, чтоб тебя! – руки у Волка дрожали, отчего карманный фонарик стучал. Или это были его зубы. Слепой не ответил. Вытерев рот рукавом слишком большого для него свитера, он поднял мышиную шкурку и смыл её в унитаз. – Даже сейчас будешь молчать? Ничего не скажешь? – Ты прогнал его, – бросил Слепой и вновь затих. Не было смысла говорить что-то ещё, какой толк, если Волк не поймёт ни этого, ни каких-либо объяснений. – Не надо мне твоих загадок, – раздражение вылетело изо рта состайника колючками, но слишком слепыми и глухими к происходящему, чтобы быть колючками Леса. – Хоть раз в жизни говори нормально, а не выплёвывай кусочек фразы, остальное пряча за пазухой. Или нет ничего другого? Может, ты и права просто полоумный? Слепой равнодушно молчал. Свитер давно свесился с его плеча, но только сейчас он почувствовал, что здесь прохладно. Он поправил его, и растянутая горловина свесилась спереди. – Я расскажу всем, кого они выбрали себе в вожаки. Что над ними стоит сумасшедший, которому самое место в психушке, а не здесь, в Доме! Волк хотел реакцию, и он её получил: безжизненная бумажная маска скомкалась, и Слепой оскалился в своём подобии кривоватой улыбки. – Определись, в чём проблема: в том, что я съел мышь, или в том, что вожак не ты, как бы не старался себя продвинуть? Волк хотел ударить его за эти слова, это чувствовалось в воздухе, как если бы Слепому подали одеяло, пропитанное керосином. Но не решался. Слепой отчего-то начал смеяться, и смех этот и правда звучал так, будто он лишился рассудка. Волк боится его? – Скажи им, раз хочешь, – бросил он и продолжил хохотать. Тихо и прерывисто, как будто в припадке готовый вот-вот задохнуться. Смех этот отбивался от стен глухими шлепками и впивался Волку в уши. Слепой и при дневном свете был так себе, а сейчас, ещё белее обычного, с мутно-белыми невидящими глазами и приоткрытым ртом, перепачканный кровью, он и вовсе выглядел как привидение. Волк выключил фонарик, надеясь, что видение уйдёт, но Слепой остался на месте и продолжал то ли смеяться, то ли хрипеть. Волосы на руках встали дыбом. «Слепому всё равно, что произойдёт, когда они оба выйдут отсюда: на возможное стукачество Волка, на реакцию стай, Р Первого и даже Сфинкса. Он накрепко засел в этих стенах, как грибок, уверенный, что ничего не случится. Будто знал что-то, что неизвестно остальным». Одна мысль отчаянно заметалась в голове: способен ли он сделать что-то подобное с одним из них, как и с этой мышью? Волк не трус, но ему бы сейчас скрыться от хозяина Дома, спрятаться от него и спрятать других. И больше никогда не видеть ни живым, ни чудовищем из кошмаров. Он хотел, чтобы Слепой ушёл. Но уходит сам, медленно пятясь к двери.