Черная луна

Задумывая черные дела, На небе ухмыляется Луна. А звезды будто мириады стрел, Ловя на мушку силуэты снов. Смеется и злорадствует Любовь И мы с тобой попали на прицел.       Холодно.       В крошечной комнатушке на окраине Екатеринбурга так себе интерьер - обшарпанные стены, грязное окно, наполовину заклеенное пожелтевшей газетой, сквозь рассохшиеся деревянные рамы которого ощутимо сквозит, трещины на потолке. Из мебели в наличии грубо ошкуренный стол, не застеленная кровать с панцирной сеткой и продавленное, пахнущее сыростью кресло. Скудная обстановочка. Даже хорошо, что ненадолго.       Снаружи доносятся отголоски скандала – на общей кухне коммунальной квартиры такое часто случается.       Раздражает.       Невыносимо хочется упокоить склочных соседей, но сил в последние дни хватает только на редкие перемещения между креслом и кроватью.       Лихорадит, кажется, уже третий день, а значит скоро все закончится, осталось немного.       По углам клубятся тени, нашептывая на тысячи голосов: «Достаточно одного твоего слова, некромаг, и все сбудется… Мечты, сокровенные желания, всё, что боишься даже представить - нужно лишь слово… Она сама придет, прибежит, приползет к тебе и будет умолять… Что тебе её жалкая песчинка, какой с неё прок? Она будет рада отдать её за тебя…».       - Прочь! Пшли прочь!.. – голос звучит хрипло, клокочуще, будто словам чудовищно трудно вырваться из глотки.       Снова пробирает кашель, надсадный, булькающий, с кровью, но это все ничего, главное выстоять, выдержать еще немного, совсем чуть-чуть, а что будет дальше - совершенно неважно.       Знобит.       Сплюнув кровяные сгустки на пол и отерев тыльной стороной ладони подбородок, потянулся за сигаретой. Пальцы дрожат, не слушаются, прикурить получается с четвертой попытки.       Терпкий дым обжигает воспаленную гортань и с тупой болью пробивается в легкие.       Пахнет смертью.       Уж он-то этот запах ни с чем не спутает.       Наощупь нашарить зудильник в складках засаленного пледа невероятно сложно, но, вполне может оказаться, что это последняя возможность увидеть, так что нужно поднапрячься.       Случайное прикосновение к правому бедру заставляет задохнуться от боли. В глазах темнеет, подступает тошнота.       Облегчение наступает, кажется, спустя целую вечность. Кровь с подбородка капает на свитер. Отлично, теперь еще и губа прокушена, только этого и не доставало для полного счастья.       Ну хоть зудильник нашел.       Неловко примостив эмалированное блюдце в складках пледа, провел рукой по испещренной царапинами поверхности - под пальцами начинала проявляться нечеткая картинка.       Она… Такая близкая и такая далекая, родная и чужая. Рыжие волосы забраны в косу, длинный свитер натянут на поджатые острые колени. Вдохнуть бы её запах напоследок, тогда было бы совсем не страшно. Ничего не страшно.       Греет ладони у печки, такая домашняя, уютная. Малышка.       Все правильно сделано, девочка, и ты оказалась гораздо сильнее чем кажешься. Ты должна жить и быть счастливой, улыбаться, любить, стать матерью. Ты это заслужила больше, чем кто-либо.       И совершенно не важно, что рядом с тобой тот, другой. Лишь бы жила, лишь бы сохранила свою вечность.       А все остальное - это ничего, нестрашно, да и не важно уже совсем.        Я же своей рукою Сердце твое прикрою, Можешь лететь И не бояться больше ничего. Сердце твое двулико, Сверху оно набито Мягкой травой, А снизу каменное-каменное дно.       Пальцы, подрагивающие и болезненно худые, скользят по изображению, словно надеясь ощутить напоследок человеческого тепла. Но это, конечно, так, очередная слабость.       Боль в ноге, нарастает, становится нестерпимой, рана, кажется, снова открылась и в воздухе расползается сладковатый запах подгнивающего мяса.       Тени уже не прячутся по углам, подбираясь все ближе, шепот их становится громче, настойчивее: «Ну же, мальчишка, посмевший бросить вызов сильнейшему и победить, от тебя требуется сущая малость… Нужно только твое слово, простого «согласен» будет достаточно, а не можешь говорить – сойдет и кивок. Неужели ты готов отказаться от всего? Знаешь ли ты, что ждет тебя в случае отказа?..».             - Прочь, - хриплым шепотом, - ты ничего не получишь. Смотри же и глазам своим не верь – на небе затаился черный зверь, В глазах его я чувствую беду. Не знал и не узнаю никогда Зачем ему нужна твоя душа, Она гореть не сможет и в аду.              - Заждался, болезный?       - Устал звать, Аида Плаховна, устал звать, - воздух из легких вырывается со свистом, голос булькающий, но твердый.       - И то верно, давно меня никто так не ждал, касатик. Готов, али ещё помучаешься? – старуха щурится и на её морщинистом лице мелькает тень сочувствия.       - Готов, только дайте подняться.       Скинув плед на пол и оперевшись рукой о лакированный подлокотник начал вставать, медленно, неуклюже, то и дело теряя равновесие и стараясь не наступать на больную ногу. Лишь бы сознания не лишиться, только этого позора еще не хватало.       Приняв наконец-то вертикальное положение, заставил себя расправить плечи и вскинуть подбородок.       - Гордец, все фасон держишь. Упрямый мальчишка, - в словах старухи слышалось уважение, - Не страшно тебе, в Тартар?       Бросив последний взгляд на зудильник, через силу улыбнулся, криво, страшно, но искренне и открыто.       - Мне теперь, Аида Плаховна, ничего не страшно.        Я же своей рукою Сердце твое прикрою – Можешь лететь И не бояться больше ничего. Сердце твое двулико, Сверху оно набито Мягкой травой, А снизу каменное-каменное дно.