грифель

Эвелин говорит самой себе, что смотрит на вещи цинично и трезво. Мир поделен на черное и белое, а из допустимых полутонов — только грязно-серый грифель карандаша, разлиновавшего чертежный лист (первый набросок очков для контроля сознания выходит скверным, но на то он и набросок, чтобы, смятый в кулаке, тут же полететь в мусорную корзину). Хелен Парр со своим самодовольным мужем и крикливыми детьми вторгается в мертвое пространство мерцающих во тьме мониторов, зачахших цветов и заляпанных пролитым кофе бумаг ядовито-красной вспышкой, заставляя младшую Дэвор зажмуриться от всего этого неземного света, которого много, слишком много для уставших глаз изобретательницы — черные очки не спасают. Фемида не слепа от рождения — глаза ей выкололи, а пустые кровоточащие глазницы замотали серым скотчем крест-накрест, намертво (никакая супергероиня не отдерет, злорадно думает Эвелин). Она объясняется в любви черноте выключенного монитора, потому что больше некому; экранотиранше не хочется признавать, что тщательно выверенный план летит в тартарары с самого начала, когда Эластика смотрит на изобретательницу с вежливым интересом, одобрительно той кивая — удивительная камера, говорит Хелен Парр, крохотная, а качество такое четкое! Младшая Дэвор держится с супергероями подчеркнуто небрежно, но от этих слов что-то глубоко внутри нее теплеет, наливаясь приятной тягучей болью, колотясь о ребра чуточку быстрее обычного. Она не дает себе времени испугаться, сталкивая поезд с рельсов раньше, чем планировала до этого. Хелен Парр не союзница и не подруга, бормочет себе под нос Эвелин, пока в ночной тиши сонно гудит кофеварка, а новый чертеж дополняется мелкими комментариями, торопливо нацарапанными в углу листа. Ядовито-красный намертво прирос к Эластике — и дело, знаете, не в ее супергеройском костюме или оттенке помады с дурацким названием (героиня случайно забывает тюбик на столе в кабинете младшей Дэвор, и изобретательница читает на донышке полустертую наклейку «incredible», задумчиво вертя тот в руках; конечно, она не красит губы чужой помадой, конечно, она (не) оставляет ту себе, пусть миссис Парр и удивляется пропаже). Эластика отвратительно великодушна, когда спасает младшей Дэвор жизнь, и делит тем самым всю влюбленность злодейки на ноль — это ведь у мистера и миссис Парр что-то там про «и в горе, и в радости», чуждое простым смертным. Сердце Эвелин с глухим хлопком лопается ровно по шву, а от идеального злодейского плана остаются только очки для контроля сознания и мятые листы бумаги, испещренные мелким неровным почерком; все дотошно упаковывается в прозрачные пакеты и пришивается к делу экранотиранши как вещдоки. Карандашный грифель ломается.