Body Electric & Takin' a Ride

Стойкость Итана Уинтерса удерживается на его непрекращающемся альтруизме, его глубоко психологическом желании помочь и защитить. Его безжалостное поведение всегда было неизменной силой в его жизни, но его самоотверженный характер стал гораздо более ярким в последние пару лет, аспект его личности закрепился в Далви, штат Луизиана. Крис Редфилд уже знает, то как работает Итан, и он заслужил достаточно доверия, чтобы позволить ему помочь в уничтожении Миранды. Это было неизбежно, что Итан захочет принять участие в этом, поэтому самое лучшее, что может сделать Крис — это поручить задачу, соответствующую его способностям, но при этом держать его на расстояние от самой большой опасности. Разведывательная группа " Blue Umbrella " нашла информацию о тяжёлой артиллерии к северу от деревни, что теперь находилась на заброшенном складе, и артиллерия потенциально была полезна для уничтожения Миранды. Вскоре после этого была составлена ​​примерная карта помещения, и Крис обнаружил, что артиллерию можно транспортировать по лифту. Подробности того, что было на фабрике, всё ещё оставались неясным, но Крис не видел, чтобы из трубы шёл дым и решил, что она просто вышла из строя и теперь заброшена. Это была простая и безопасная задача, но когда Крис сообщил Итану об этом плане, его лицо побледнело. Итану очень хотелось попросить, чтобы Крис пересмотрел свою стратегию, но огонь в глазах Криса напоминал ему об отчаянии Мии в Далви и о Джеке Бейкере, умоляющем об освобождении его семьи. Итан выругался, но вскоре успокоился и понял, что его альтруизм был его величайшей силой и его слабостью одновременно. Все, что он мог сделать, — это надеяться на Бога, что Крис прав на счёт заброшенной фабрики, или молиться, чтобы Гейзенберг не был таким параноиком, чтобы устанавливать камеры в подземной части своего владения. — Рассчитываю на тебя. — Сказал Крис, когда Итан уходил, в искреннем ободряющем тоне, скрывающемся за грубым профессионализмом. Решетки лифта скрипя закрылись, что является обычным явлением на фабрике Гейзенберга. Итан находит почти ироничным, что человек, столь одаренный в инженерии, похоже мало заботится о регулярной смазке своего оборудования. С другой же стороны, лифты обычно не используют в качестве оружия, поэтому Итан готов поспорить, что это было обычной причиной халатности Гейзенберга. Лифт останавливается, и Итан осторожно выглядывает, чтобы осмотреться. Убедившись, что его не поджидают никакие робо-солдаты, он выходит и чуть не падает на чудовище из металла на своём пути. — Гребаный танк? По правде говоря, Итан точно не знал, что именно имел ввиду Крис под «артиллерией». В лучшем случае, он надеялся на миниган или, возможно, гранатомет, но танк по сравнению с ними почти библейский. Это модифицированное оружие, скорее всего, танк со времен холодной войны, с приваренным к нему пулеметом и бензопилой. Абсурдность машины почти заставляет Итана смеяться, поскольку это похоже на то, о чём мальчик-подросток мог бы мечтать, слушая хэви-метал. Однако Итан не может подавить легкое волнение, когда представляет, что именно он будет управлять повозкой смерти. — Ты бы выиграл первый приз на научной ярмарке, придурок. — Итан усмехается, проводя рукой по гребням и выступам гусеницы машины. Танк, безусловно, выглядит сложным, несмотря на бессистемную сварку и общее безразличие к эстетике. Итан роняет свой чемоданчик на сиденье и взбирается на одну из гусениц, чтобы осмотреть передачу управления. Он хватается за корпус артиллерии, чтобы подняться и рассмотреть рычаги передач, две педали и большой спусковой крючок, соединенный с крупногабаритной пушкой. Учитывая обстоятельства, это невероятно глупо, но Итан уже может представить себя внутри танка и теряется в своих фантазиях. Он поставил одну ногу внутрь, но что-то схватило его за куртку и с силой потянуло назад, вытаскивая из танка и швыряя на пол. Итан приземлился на спину, ударяясь об бетон головой, перед глазами всё стало расплываться от внезапной боли. Итан нащупал нож на поясе джинсов, но что-то тяжелое, быстро сжимает ему руку, и он кричит от боли. Перед затуманенным взглядом, он может разглядеть высокую фигуру в коричневом. — Ну и ну, это же сам Итан Уинтерс, — растягивал слова Гейзенберг, — Я бы хотел сказать, что удивлен, но у меня было предчувствие, что ты приползёшь назад. Пальцы Итана скрипят и стонут под каблуком ботинка Гейзенберга, и Итан бешено бьет мужчину по ноге. Тупые удары не действуют на него, и Гейзенберг лишь сильнее стискивает чужую руку. — Отвали! — выкрикнул Итан — Ты сломаешь мою руку! — Перестань ныть, тебе её уже однажды отрезали, — отвечает Гейзенберг и сквозь его слова просачивался фирменный покровительственный тон. — Какая причина твоего визита, Итан? Приходить без приглашения очень грубо. Итан отчаянно брыкается под ботинком, пиная его и пытаясь сбежать. Гейзенберг не смягчается и лишь переносит большую часть своего веса на Итана, полностью накрывая его пальцы подошвой ботинка. Итан продолжает кричать, пока Гейзенберг с ожиданием наблюдает. — Тебе лучше начать говорить, Итан, или я так сильно сломаю тебе пальцы, что даже твоя ебучая жидкость не излечит их. — Ладно-ладно! Убери гребаную ногу, и я буду говорить! Нога поднимается по его просьбе, и Итан немедленно берётся за свою больную руку. К счастью, ничего не сломано, но кончики пальцев стали красными от недостатка крови, а на ладони остался грязный след от подошвы. Это конечно больно, но ничто по сравнению с быстрым и внезапным ударом ногой в бок, после которого Гейзенберг вновь зажимает его грудь ботинком. — Говори. Гейзенберг поднял ногу выше над Итаном и, безусловно, был сильнее его самого. Его фигура устрашающая, и если он взмахивает своим молотом с таким минимальным усилием, он может легко проломить дыру в груди Итана. Гейзенберг сильно ударяет Итана в пол, и мужчина задыхаясь отвечает: — Артиллерия! Чтобы победить Миранду, нам нужна твоя артиллерия. — Нам? — Гейзенберг дергается и морщит нос при этом слове, — Этот засранец Редфилд подговорил тебя к этому? Итан тяжело дышит через нос, и его молчания достаточно для Гейзенберга. — Я переоценил Редфилда, раз ему нужна эта куча дерьма, чтобы убить Миранду, — сказал Гейзенберг, указывая на артиллерию. Затем он снова смотрит на Итана, чьи губы растянуты в тонкую линию. — Но я все равно был бы признателен за вежливый звонок или еще какую-то хуйню. Мы могли бы что-нибудь придумать, но ты решил пробраться сюда, как обычный гребаный воришка. Итан изо всех сил вытянул свою шею: — Ты делаешь мерзких киборгов, но проводишь черту перед воровством? Ты и правда что-то с чем-то. Гейзенберг ударяет Итана в грудь, и мужчина кашляет, тяжело дыша и ругаясь под очередным ударом. — Этот рот хорош только для одной вещи, так что ты можешь прекратить свою гребаную проповедь. — Гейзенберг фыркает и улыбается, когда лицо Итана темнеет. Идея тут же приходит ему в голову. Пятка Гейзенберга царапает грудь Итана, двигаясь вверх, пока кончик его ботинка не оказывается чуть ниже нижней губы Итана. Надавливая для особенной цели. — Используй этот ротик как следует и извинись, Итан. Я не буду просить дважды. На лице Итана проявляется отвращение, и он скривился. В Гейзенберге нет ничего, что выглядело бы особенно чистым, от его грязного плаща до его изъеденной молью шляпы и длинных немытых волос. Неудивительно, что его ботинки ничем не отличаются; кожа изношена и потрескалась за годы использования, грязь скапливается в каждой складке кожи и по краю резиновой подошвы. — Ты не в своем уме. — Итан шипит, и любой дальнейший протест заглушается тем, что Гейзенберг прижимает к его губам ботинок. — Эй, тебе повезло, я все еще полностью не сошёл с ума, чтобы не убить тебя. Я считаю, что лучше всего ты учишься, когда зализываешь свои раны, — парирует Гейзенберг, стуча ботинком по рту Итана, — ты можешь представить, что это мой член, если это заставит тебя лизать быстрее. Лицо Итана пылает от ярости. Его положение слишком неудобное для нападения и есть риск разозлить Гейзенберга, поэтому у Итана нет другого выхода, кроме как сдаться. Будто бы пробуя, он облизывает носок ботинка, возможно, самую чистую часть из всей обуви, и покрывает ее влажным блеском от слюны. Вкуса нет, но запах кожи все еще проникает через материал и портит его. Итан проглатывает свою гордость вместе со слюной и еще раз долго облизывает часть гардероба. — Вот так, Итан, — говорит Гейзенберг, — должен признать: ты очень сексуален, лежа на спине, показывая мне как тебе жаль. Итан злится, но его язык скользит дальше вверх по ботинку. Плоской частью его языка исследует местность, взмахивая языком на склоне ботинка и оставляя при этом глянцевый след. Гейзенберг вздрагивает, как будто вылизывают его член, а не ботинок. Получает визуальное удовольствие от Итана Уинтерса, что поклоняется его ботинку и это начинает возбуждать мужчину. — Блять. Теперь твой язык не такой острый, да? Гейзенберг кладёт ладонь на свой пах, начиная поглаживать себя через два слоя ткани. Чтобы поскорее освободиться нетронутым, Итан решает проверить — на что способен его язык. Еще одно быстрое движение по коже обуви вызывает у Гейзенберга волну удовольствия, и он полностью напрягается, прижимая член к ширинке брюк. Его охватывает возбуждение, и Гейзенберг дрожащими руками возится с поясом, а Итан продолжает лизать его сапог. Его брюки спадают на бедра, не имея возможности упасть ниже, он берет своё достоинство в ладонь, в то время как Итан продолжает унижаться, перед представленной потертой коже сапога. Поглаживания медленные и вялые, они соответствуют ритму облизывания Итана, и Гейзенберг уделяет особое внимание головке. Он проводит большим пальцем по влажной уретре, дыша сквозь зубы, и подражая движениям Итана своей рукой. Кожа его перчаток так легко скользит по его члену, и когда лубриканта стало выделяться больше, это обеспечивало достаточному скольжению для каждого прикосновения, Гейзенбергу вспоминается плотный жаркий рот Итана. Его внезапная мастурбация не останавливает мужчину внизу. Скорее, Итан лижет чужой сапог, как голодный человек, надеясь довести этим Гейзенберга до пика и сбежать, оставив лишь синяк на своём эго. Неудивительно, что такой эгоистичный человек, как Гейзенберг, любит доминировать над кем-то, поэтому все, что Итан может сделать, — это подлить масла в огонь и молиться, чтобы он покончил со своим возбуждением поскорее. Гейзенберг с возрастающим рвением трахает свой кулак, представляя на каждом сильном рывке глотку Итана. Мужчина целует кончик ботинка, и Гейзенберг начинает двигаться быстрее, фантазируя о том, как влажный поцелуй будет ощущаться на его чувствительной головке. Итан продолжает щелкать языком по ботинку, а Гейзенбергу приходится сдерживать себя и остановиться. Он не хочет кончать только из-за развратного лица Итана. Не сегодня. Ботинок вынимают изо рта Итана, и Гейзенберг встал над ним. — Извинения приняты, Итан, — говорит он, — но я все еще хочу какую-то плату за артиллерию. В глазах Итана туман, но Гейзенберг не уверен, было ли это причиной недосыпания или неуместной похоти. Тем не менее, это прекрасная возможность нагнуть Итана, пока он податлив. Итан, шатаясь, садится: — Я больше не буду тебе отсасывать. — Черт, я не хочу еще одного минета. И не хочу мастурбировать, я не позволю тебе трогать меня, когда я могу сделать это и сам. Итан смеется недоверчивым смехом, который больше похож на вздох смирения: — Не оставляй меня со множеством из вариантов, Гейзенберг. Просто скажи, что хочешь меня трахнуть, ты слишком безумен, чтобы прикидываться скромняшкой. — В таком случае, я пропущу прелюдии. Встать на колени. У Итана учащается пульс, но он делает, как ему говорят. Он поднимается с пола и переворачивается на грудь, начиная стягивать собственный пояс с себя. Из-за потери пальцев, это сопровождается болью, которая до сих пор ощущается на месте раны, расстёгивать джинсы становится намного сложнее, чем следовало бы. Гейзенберг ненадолго останавливается дрочить себе, чтобы помочь мужчине, скорее из нетерпения, чем из вежливости. Джинсы и нижнее белье спускаются до колен Итана, и Гейзенберг на мгновение восхищается зрелищем перед собой. — Бегство от оборотней творит чудеса для твоей задницы, Итан. — Предложение прерывается резким шлепком, красная отметина уже образовалась на одной из ягодиц. — Пошёл нахуй. — Итан шипит себе под нос, прожигая дыры в бетоном полу. Слава Богу, Гейзенберг не услышал этого, а Итан избавлен от очередной, неизбежной реплики. Рука в перчатке проводит по рубцу на его заднице, сжимая и разжимая, пока кожа не становится ярко-розового цвета. Затем он наклоняется и кусает зубами шрам. Итан недовольно ворчит, но Гейзенберг не обращает на него внимания, лаская языком образовавшуюся красную отметину. Он злобно усмехается про себя и вскоре повторяет это действие на другой ягодице. Его язык спускается к внутренней части бедра, и Итан тихо ругается; зубы, язык и борода Гейзенберга атакуют все чувствительные точки, о которых Итан и не подозревал. Мужчина это в конце концов замечает и отстраняется, блестя зубами. — Немного внимания, и великий Итан Уинтерс стонет, как шлюха, — Гейзенберг проводит пальцем по промежности Итана, останавливаясь прямо перед его проходом. — Надеюсь, ты помнишь мое имя, ведь я хочу услышать, как ты его будешь стонать. И самому Гейзенбергу, и его разговорам место в сточной канаве, но его словесная грязь будоражит. Собственный член Итана дергается от интереса, и Итан быстро сжимает его рукой, чтобы не разжечь чудовищное эго Гейзенберга. Естественно, это не работает. Гейзенберг наклоняется, опаляя горячим дыханием затылок Итана и упирается пахом в бедро, — Уже становишься твердым, милый? Не волнуйся, я не заставлю тебя долго ждать. Гордость Итана не позволяет ему оглянуться через плечо, но он слышит, как Гейзенберг снимает пальто и роется в одном из карманов. Вскоре он вытаскивает из переднего кармана бутылочку, небольшой флакон с выцветшей этикеткой и пробкой, который затем преподносится Итану. — Что за хрень? — спрашивает Итан, пытаясь разглядеть неясный, неразборчивый текст. — Смазка. Итан отшатнулся: — Ага, а из какого, черт возьми, года и для чего? — Слушай, я могу трахнуть тебя и на сухую, если ты собираешься ныть по этому поводу. — Это было сказано в обычном низком тоне Гейзенберга, звучит нарастающее раздражение, которое обещает устроить эту самую угрозу, и Итан сдерживает любые дальнейшие вопросы. — Хороший мальчик, — похвалил Гейзенберг и зубами вытаскивает пробку из бутылочки, прежде чем вылить прозрачную жидкость на пальцы. — Я растяну тебя, как смогу. Тебе это будет необходимо. В заявлении нет лжи: мужчина невероятно большой в районе паха. Возможно, побочный эффект Каду, а возможно просто хорошая генетика. Тем не менее, он толстый и тяжелый в пушке темных волос, и если бы Гейзенберг прижал его сейчас, Итан определенно почувствовал бы это. Итан готов вот-вот выплюнуть издевку над Гейзенбергом и его нерешительности, но слова застревают в его горле, когда скользкий палец скользит внутрь. Он не по своей воле вздыхает и практически чувствует ухмылку Гейзенберга, когда он начинает проталкивать палец в кольцо мышц. Смазка и кожа перчаток уменьшают трение, но ощущение проникновения является новым и немного неприятным. Сначала возникает приступ боли, который вскоре проходит, когда Гейзенберг медленно вытаскивает палец, а затем снова проталкивает его. Тогда боль перерастает в удовольствие. Итан закрывает глаза и тяжело дышит через нос, кусая внутреннюю сторону щеки, когда Гейзенберг проталкивает палец глубже. Внутри всё плотно прижимается к пальцу, почти сжимая его, пытаясь удержать его внутри. Это то, что Гейзенберг не упускает из виду и что заставляет его член дёргаться от ожидания жара, который его ждет. Гейзенберг продолжает двигать пальцами в мужчине, почти жадно слушая каждый вдох, каждый короткий стон. Когда палец надавливает выше, то Итан долго и распутно стонет в свою руку, и Гейзенберг понимает, что нашел свою погибель. Он снова надавливает, и на этот раз Итан накрывает себя ладонью, больше не заботясь о сохранении вида отвращенного безразличия. Это намного приятнее, чем должно быть, и Итан Уинтерс заслуживает передышки. Еще больше смазки пролилось на руку Гейзенберга, и он тратит мало времени на то, чтобы подготовить второй палец для Итана. Он толкается пальцами внутрь, и живот Итана сжимается, а член мгновенно начинает пульсировать. Он едва успевает привыкнуть или даже хотя бы подготовиться к растягиванию, как Гейзенберг быстро возвращается к нападению на чужую простату, с тяжелыми ласками и сильными толчками. Внезапный, глубокий толчок заставил Итана дернуться вперед. Он падает на локти, рука все еще крепко сжимает собственный член, и Гейзенберг сокращает расстояние между ними, придвигаясь так близко, что Итан чувствует тепло, исходящее от его паха на свою задницу. Это неправильно, даже развратно, но Итан не может удержаться от желания чего-то более толстого и продолговатого, чем пальцы Гейзенберга внутри себя. — Давай же, Итан, — снова Гейзенберг овладел им, от пьянящего запаха табака кружилась голова. — Не будь монашкой. Я хочу услышать хоть какое-нибудь поощрение. — Ты… — это хорошо, очень хорошо. — Хах, сойдёт. Итан напрягается, когда пальцы выходят из него, презирая себя за то, что их не хватает в себе. Гейзенберг снимает шляпу и очки, бесцеремонно отбрасывая их в сторону. Он хватает смазку, наносит ее на руку и переносит на свой член, размазывая жидкость вверх и вниз по стволу быстрыми движениями, пока он снова не станет полностью твердым. Полностью выпрямившись, он одной рукой обхватывает бедро Итана, а другой приставляет свой член к анусу Итана. Он скользит по ней, медленно, дразня, и когда Итан содрогается от прикосновений, остаток последней сдержанности Гейзенберга сгибается и ломается. Он толкается внутрь. — Блядь! Задница Итана горячая, почти невероятно горячая. Мышцы вокруг Гейзенберга сжимаются, каждое прерывистое дыхание, вырывающееся из Итана, заставляет его член дергаться, глубоко внутри. Каждый изгиб и выступ мускулов ласкает Гейзенберга, а его головка касается чувствительного комка нервов. Он медленно выходит, и Итан безмолвно стонет в пол. Быть таким растянутым, таким наполненным одновременно и унижает, и возбуждает его. Растяжка от пальцев предотвратила большую боль, но по-прежнему ощущалось резкое ощущение того, что что-то разрывает тебя изнутри надвое чем-то большим, толстым и длинным. У него есть Гейзенберг, что нежно трахает его, массируя места, о которых он даже не мечтал, чтобы чувствовать себя так хорошо, и последняя нить самоуважения, что мешает ему толкнуться бедрами назад, невероятно тонка. Гейзенберг отодвигается наполовину, а затем снова хлопает бедрами о чужие. Он засовывает большие пальцы в расщелину пятой точки Итана, закусывая нижнюю губу, наблюдая за тем, как он так легко погружается и выходит. Ощущение не похоже ни на что прежде; одновременно горячее, влажное и тугое. Он повторяет действие еще раз, и нить Итана обрывается. Он толкается назад на Гейзенберга, тихо и протяжно стонет, когда чувствует, что его задница соприкасается с парой бедер. Он даже не чувствует себя униженным, когда Гейзенберг смеется. — Вот так, тебе это нравится? — Раздается еще один шлепок его бедер, от которого у Итана скручивается живот: — Я доведу тебя до бреда, буду трахать тебя, пока единственным, что ты сможешь сказать, станет моё имя. Возбужденный, Итан запрокидывает голову и кусается: — Ты слишком много болтаешь, Гейзенберг. Докажи это или заткнись. Гейзенберг хмыкнул, приняв вызов, и вцепился пальцами за бока Итана, проводя большим пальцем по синяку. Он ускоряет свой темп, трахаясь с Итаном с нарастающей интенсивностью, толкается так быстро, что Итан больше не может различить, когда Гейзенберг задевает его простату и когда его шатает от толчков. Все, что он знает, это то, что он чувствует себя хорошо; грязно и унизительно, но хорошо. Он был мучительно твёрдым почти в течение часа, каждый толчок в его простату посылал раскаленные волны возбуждения по позвоночнику и пробегал по всему телу. Гейзенберг находит жестокий темп, чтобы трахнуть его, кряхтя и рыча, как будто у него жар, а Итан падает на локоть и гладит себя с отчаянным рвением. — Давай же, душечка, — напевает Гейзенберг, не таким ровным голосом, более похожим на шипение, — Покажи мне, как сильно ты хочешь этого. Кончи с моим членом в себе. Нарастает ощущение непреодолимой потребности в облегчении от постоянного приступа удовольствия. Живот Итана кажется влажным, ноги дрожат от каждого удара тел. Рука в перчатке оставляет задницу, скользя под курткой и останавливаясь на его животе. Гейзенберг прижимает его к себе и ложится на него сверху, тепло тела проникает сквозь его рубашку и согревает все открытые участки кожи на теле Итана. Задыхаясь, шепчет ему гадость в ухо. — Надо было сделать это, когда я связал тебя перед Мирандой. Надо было втрахать тебя в грязь, пока эти четверо уродов смотрели. Итан перевозбуждён. Когда рука в перчатке скользит по его собственной и заставляет его трахнуть собственный кулак по замыслу Гейзенберга, решимость Итана рушится и он стонет в бессмысленном отказе. — Ах, черт возьми! Блядь! Погруженный в собственное удовольствие, на грани сладкого оргазма, Итан ломается и выкрикивает одно слово, которое должно было казаться грязью на его губах: — Карл! Гейзенберг напрягается при зове своего имени, и Итан кончает. Он вздрагивает, когда достигает оргазма, глаза зажмуриваются, а ладонь покрыта тонким слоем его собственного семени. Она просачивается сквозь его пальцы, стекая по полу, и Итан снова зарывается в его руку, пошатываясь, когда Гейзенберг трахает его до последнего оргазма, пока все, что он может почувствовать, — это тусклая дымка удовольствия. Тело Итана расслабляется, но последние оставшиеся волны кульминации по-прежнему бьют его рывками, и все это заставляет его крепче сжимать член Гейзенберга. Давление меняется, напряжение все еще присутствует, но теперь оно сопровождается ритмичным трением, которое массирует нижнюю часть ствола Гейзенберга и фокусирует горячее давление на головке члена. Оргазм только бодрит его. Зрелище того, как Итан кончает под ним, опьяняет и всепоглощает. Его член пульсирует, без сомнения, просачивая прекулярную жидкость в содрогающееся тело Итана, и желание Гейзенберга заявить о себе и пометить его, настигает. Его толчки становятся беспорядочными, его дыхание затруднено, а разум погружается в безумный восторг. Его бицепсы вздуваются, от напряжения, глубокие вдохи стали громче, как рев двигателя. Он притягивает Итана назад, обхватив его горло рукой и прижимая к уху, проводя языком по внешней стороне. — Люблю то, как ты стонешь мое имя, дорогой. Жаль, что ты не смог этого сделать, когда я трахнул тебя в глотку. — Говорит он, нос теперь уткнулся в прядь светлых волос. Итан Уинтерс, стонущий его имя, чья задница и рот наполнены спермой; грязная фантазия, которая будет развлекать Гейзенберга следующие несколько недель. Он чувствует, как Итан сглатывает, через ткань своих перчаток, его шея напряжена. Его глаза полуприкрыты, губы сухие и приоткрыты. Их глаза встречаются, тяжелые и похотливые, и Гейзенберг подавляет желание наклониться и поцеловать его, чтобы попробовать то, что он оставил там раньше. Вместо этого он повернулся и небрежно поцеловал Итана в затылок. — Собираюсь кончить, Итан. Я наполню тебя. — Он тяжело дышит и горячее дыхание щекочет шею. Итан откидывается назад и завивает свои пальцы в пряди длинных серых волос. Гейзенберг чувствует, как ногти Итана нежно царапают его кожу головы, расчесывая волосы в манере, которая почти романтична по сравнению с распутством. — Тогда сделай это, Карл. — приказ был мягким, но требовательным. Он кусает Итана за загривок, вцепляясь зубами в чувствительную плоть. Его лоб упирается в основание головы Итана, и он чувствует запах волос мужчины; чистый и ароматный, с оттенком соли от пота. Это последнее, что он может вообразить, прежде чем он почувствует как кончит в тесноте задницы Итана. Он колеблется, стонет и тяжело дышит, доходя до оргазма. Этого слишком много, но недостаточно, что парадоксальным образом делает его чувствительным и заставляет снова захотеть трахнуть Итана, чтобы сохранить удовольствие. Он падает на него, еще не вытаскивая смягчающий член, что до сих пор был погружен в чужое тело. Он слышит сердцебиение Итана; такое человечное, такой живой и дважды униженный им. Он нежно прикусывает кончик уха Итана, вызывая легкую дрожь, прежде чем полностью выйти из его. Итан падает на бетон, а Гейзенберг пятится назад, и они оба были уставшими и сбитые с толку. Они делают передышку на самые мимолетные мгновения, что реальность вернется и зацементирует их обратно в мир опасности и смерти. Гейзенберг снова закутывается в одежду, еще не удосужившись пристегнуть свой ремень. Возможно, еще будет время для второго раунда. Он тянется к пальто, доставая мундштук для сигар и коробку спичек, зажигает сигару и глубоко вдыхает табак, который теперь навсегда ассоциируется с запахом секса, соли и Итана Уинтерса. — Ты хороший любовник, Итан, — усмехается он, — просто полон сюрпризов, не так ли? Итан сумел снова натянуть свои джинсы, вычеркивая всякую надежду на следующий раунд. Он слегка морщится, когда поднимается на ноги, а на его шее все ещё видны следы зубов, все еще влажные от слюны. Если Редфилд не подвергнет сомнению хромоте Итана, то он несомненно, усомнится на счёт следов на шее. Крис Редфилд, осознавший, что его драгоценный посланник только что был полностью оттрахан единственным выжившим из четырёх лордов, вызывает у Гейзенберга трепет. Итан поправляет пиджак, убирая волосы с лица. Он смотрит на артиллерию, а затем снова на Гейзенберга. — Я могу идти? Или мне нужно еще больше унизиться? Гейзенберг ухмыляется под облаком серого дыма: — У тебя ужасные манеры в постели, Итан. Если ты собираешься уйти сразу после секса, ты должен хотя бы сказать «спасибо» или сделать комплимент моему члену. — Спасибо, что заставил меня лизать твои мерзкие, ебанные сапоги и теперь я весь в поту, я очень ценю это, Гейзенберг. Он снова « Гейзенберг», а « Карл» — это имя, предназначенное для ошибок, осуждения и ограничено сексуальностью. Это почти уместно, чтобы иметь дихотомию Джекила и Хайда, поскольку Итан, несомненно, считает его монстром. — Не за что, дорогой. — говорит Гейзенберг, еще раз затягивая сигару. Он почти испытывает соблазн предложить одну Итану, но экспорт в горы редок, и он уже прожигает табак так же, как Итан прожигает его, когда смотрит слишком долго. Итан съеживается: — Я не твой гребанный "дорогой" , засранец. И теперь, когда ты не можешь отнять у меня больше ничего, если я когда-нибудь снова увижу твое поганое лицо, я выстрелю тебе прямо между глаз. — Тогда я оставлю свой график свободным, на всякий случай. — Да, и договорись с похоронным бюро, пока ты это делаешь. — Итан плюет и медленно, осторожно забирается в кабину танка. Гейзенберг фыркает, когда Итан гримасничает от боли или отвращения, когда сидит. Итан приготавливает артиллерию, педали намеренно сконструированы так, чтобы имитировать педали автомобиля. Танк выглядит ужасно сложным и устрашающим, но при правильном обращении с ним, на удивление легко управляется. Гейзенберг посмеивается над этим и, наконец, понимает, почему Итан так увлекся этим куском металлолома. — До свидания, Итан Уинтерс! — Гейзенберг кричит, когда Итан затаскивает артиллерию в лифт: — Этот танк подвержен самопроизвольным поломкам, поэтому обязательно возвращайся, для проверки технического обслуживания. — Да, может когда ад замерзнет. — Итан стреляет в ответ, лифт скрипит под тяжестью танка, когда он поднимается. Гейзенберг подносит сигару к губам, след густого дыма окутывает его лицо, когда он смотрит, как Итан уходит во второй раз. Он уходит в считанные секунды, и фабрика возвращается в режим гнетущей тишины. Проходит минута, и Гейзенберг наконец встает. Он собирает свои вещи и переодевается, все еще как обычно неопрятный, но теперь уже с запахом Итана Винтерса, прилипшего к его одежде. Если он достаточно проворен, он может опередить Итана до Миранды и остаться в тени, наблюдая за разворачивающимся хаосом. Если ему повезет, Итан может даже заметит, что он стоит там. Он делает последнюю затяжку сигары и затем бросает ее на пол, топая каблуком сапога. — Пришло время для шоу, Итан.