Почти любимый человек

Я ещё верю в любовь только за счёт того, как люблю сам. Я прекрасно знаю, «как» любить, но какого это, когда любят тебя самого — я понятия не имею.

      У них не получается.       Ваня приезжает с отпуска: взбалмошный, он улыбается разбитой губой, когда пихает Тихону брелок с тремя подвесками и колокольчиком в руки, и в помещении всё гремит и звенит вместе с ним (с ними, потому что Ваня проходит дальше, прыгает в продавленную яму на диване и закидывает ноги в массивных нью белансах на стол: засохшие кусочки грязи с травой подскакивают в воздухе и разбиваются в крошку вокруг. Тихон рассматривает брелок и чистые конверсы на своих ногах: хоть стол успел лаком покрыть, пока этот идиот был в отъезде). Честно говоря, подарок его не удивляет, но спросить и подколоть он должен. Иначе точно не получится.       — Куда мне эту бандуру крепить? На амбарный ключ? — Ваня уже достал сигарету из пачки и смотрит Тихе в глаза, прося разрешение. Он всё ещё торчит ему новый ковёр за прожжённую дыру в старом.       — Да я не знаю, на рюкзак зацепи? У меня на сумке до сих пор та бирка висит, которую ты в шестом классе спёр в гардеробе. — Тихон поджигает ему сигарету, чёрт с ним, с ковром. Ещё успеет купить, Жизневский же его знает.       Но Ванька-то не дурак. Затягивается, карикатурно кривя рот, прежде чем выдохнуть. Тихон в последнее время расстраивает его больше жизни, как ребёнком тебя расстраивает отказ родителей попрыгать на батуте лишний час: они вроде бы и рады тебе угодить, но билет в новом парке до боли дорогой. Тихон ему тоже дорог, но он никогда не признается, надеется, это и так видно. Во всяком случае, у самого Вани в отпуске крыша подтекла будь здоров: всё стало максимально прозрачно. Ни одной дельной мысли за месяц передышки, ни одной реализованной идеи, а дел невпроворот и бежать больше некуда, раз не получилось сбежать от всего в отпуске. Казалось бы, он и билеты купил так спонтанно, в тайне от Тихона поехав в аэропорт, а тот ни слова в упрёк не вставил, да и не спросил, с чего это вдруг появилась необходимость бежать, от чего — Жизневский качественно прикидывается хорошим человеком. Янковский думает, за что его сейчас вздёрнуть и как уколоть побольнее: та тишина была пониманием, потому что Тихон в самом деле умный, или он просто от него устал. Ваня старается поступать правильно, пока ещё ничего не говоря, но Жизневский всем своим естеством напрягает и заставляет думать о грязном. Вспоминать, почему губа разбита. Она не разбита толком — он сильно порезался, когда открывал бутылку «Бархатного» зубами, но Тихону знать не обязательно. Они договаривались ещё летом, когда ехали в плацкарте на дачный участок с полными рюкзаками тёмного сладкого: «Последнее лето — и бросаем пить-курить, уже не маленькие, сможем». Так-то правда не маленькие, один Ваня такой особенный. Тихон зажигалку носит только ради него.       — Как отдохнул хоть? В инстаграм толком ничего не постил, в твиттере ни с кем не ругался. — Жизневский достаёт телефон, будто хочет удостовериться, что точно ничего не упустил. — Вот я думал: ты там заболел что ли? — Тычет носом в открытый профиль в инстаграме Вани, где только одно фото с отпуска: вытянутые ноги с чистыми нью бэлансами, стаканчик кофе в руке.       — Нормально съездил, ничего особенного. Ну там на пару экскурсий успел, по пригороду поездил. — Только тебя из «близких друзей» удалил и бежал по полю, пока не остановился и не заорал. Для драматичности момента не хватало только дождя, но погодка там, конечно, рада удружить. Но это так, Ваня не говорит. — Хорошо, что мы тогда на права пошли сдавать.       — И правда, хорошо. Я рад за тебя.       Конструкций с «я» у Вани меньше с каждой их встречей. Теперь ему интересно думать, только если в предложениях есть «мы» и «ты». Ему нравится думать о Тихоне, потому что больше в его жизни никого нет. Прям серьёзно. Но он боится, что всё себе надумывает — вот, в чём он мастер. Вечные надумывания со скуки — Ваня ненавидит своё одиночество за мысли, которые всегда рядом. Он рассказывает ещё пару историй из поездки, в общих чертах описывает долгие пересадки там-и-сям, про самую ненавистную пересадку говорит, раздражённо тряся сигаретой, главное сказать ему удаётся с трудом: в общем-то, он повторяет то, что сказал Тихону в голосовом сообщении, лёжа на кровати дешёвого хостела.       «И здесь ты никому не нужен, и дома тебя никто не ждёт»       Он чувствует себя идиотом с той минуты, как закинул грязные ноги на стол. Последняя степень отчаяния в этой попытке занять чуть больше места в личном пространстве Тихона, чтобы он обратил внимание и спросил, что не так. Он не спрашивает, и Янковскому тошно. Ваня кажется самому себе пустым местом, ведь Тихон на протяжении ничтожных двадцати минут в одной комнате вдвоём только: а) пошутил, б) задал несколько наводящих вопросов и в) постоянно проверял что-то в телефоне. Янковскому давно пора сворачивать манатки и ехать домой, чтобы не мешать Тихону. Он именно мешает. В этом нет вины Жизневского, скорее всего просто уставшего с работы, Ваня по лопнувшим венкам в глазах увидел, когда тот сел ему подкурить, но он не может разубедить себя в обратном. В том, что Тихону правда интересен его жалкий побег. В другом — что Тихону он важен по-особому, не так, как ему важны остальные. Но это ведь не будет правдой.       Ваня не берётся соревноваться с кем-то из друзей Тихона в важности: не потому что не сможет, если захочет, а потому что не готов с рваным парусом выходить в море в шторм и самонадеянно бороться с непреодолимой стихией. Янковский заведомо проиграет, а потом придётся натягивать себя белым рваньём на кривую палку и просить о перемирии. «Я просто тело, что тупо болит», и он не хочет осознанно тратить ещё хоть минуту своего времени на человека, которому всё равно. Бессмысленный гемор, так ведь? Янковский прекрасно может держать дистанцию: благо, у них не так много точек соприкосновения, чтобы часто видеться. Он даже не к Тихону первому приехал, сойдя с трапа. Так, решил заскочить, пока был в одном с ним районе (самом дальнем, до которого добираться спуская бензин обидно), а ехал изначально вообще вещи разбирать с перелёта. Может, повыдёргивал ниточки из бирки на сумке, не это важно.       Янковский иногда думает (когда думает не о Тихоне), что, может, так будет всегда. Тихон говорит, что Ваня — очень сложный человек. Небезосновательно говорит, хочешь не хочешь, а случается верить. Может, Ваня всегда будет один. Его влюблённости начинаются хорошо, а потом люди уходят, и он отходит по три месяца, иногда больше, если успел за время отношений расписать совместный быт на год вперёд. Жизневскому хочется один раз и на всю жизнь, да он и вписывается в такой расклад. Ваня с лёгкостью рисует картину перед глазами: дома будет ждать жена, готовить ужин к приходу мужа, пилить за носки, которые Тихон снимает по углам и там же забывает, но любить. Классический сюжет вымученных российских реалий, в которых Тихон — «кормилец семьи», водящий своего сына на спортивную секцию: хоккей или футбол. С Ванькой семейной каши не сваришь, особенно принимая в расчёт его внезапные приступы беспричинной паники и слёте в места столь отдалённые. Он хотел позвать Тихона с собой в отпуск, без шуток, хотя заранее рассудил, что это настолько постыдное и нелогичное предложение, вытащенное из ниоткуда, что озвучивать его абсурдно. Им только в поездах полезно кататься, желательно с большой компанией, в которой Ваня всегда может спрятаться, а Тихон — найти кого-то, с кем ему будет веселее, чем с Янковским, тогда чаши весов встанут ровно. Но Ваня постоянно думает свои страшные думы, не давая чашам прийти к покою. «Я не могу, и ты не сможешь», дурацкие железки, качающаяся тяжёлым грузом в голове.       Что до Тихона? У него голова лёгкая, как пух. Он сам по себе не такой уж простачок, но с Ваней тягаться не может. Жизневский считает, что с отсутствием в голове Вани логических связей соревноваться не сможет никто ещё лет десять, «до конца его переходного возраста». На Ваню посмотришь со стороны: он растворяется в чужом городе так органично, что Тихон даже забывает о его существовании, пока не начинает ощутимо скучать непонятно по кому. В квартире всегда полно народу, коллег там, друзей, но одного персонажа для полноты действительности нет. Никто не грозится пойти и оттаскать его за волосы, потому что он в ванной торчит второй час, «набить ему е****» и всё в этом духе. Ваня так необоснованно к нему жесток, что колокольчик на брелке звучит как вызов и выглядит как акт унижения одновременно: можешь смотреть, можешь бренчать, можешь повесить на шею, чтобы все вокруг знали, кому принадлежишь. Тихон не принадлежит, его кроет, но он не принадлежит, хоть убейте. Природа их взаимоотношений с Янковским — одно из чудес света. Их тянет друг к другу в те редкие дни, когда у обоих приподнятое настроение, но с Ваней не можешь ничего предсказать, а Тихону очень, очень нужна конкретика. Стабильность. Ваня тщательно роется в деталях, которых нет, как в помойном ведре на кухне квартиры Жизневского, постоянно находя за всеми словами и действиями Тихона подтекст, расстраивающий обе стороны. Сейчас, прямо на этом диване, Ваня опять где-то в недрах своей головы разбирает их встречу на детали, тащит из собранного пазла самую мерзкую, смятую по граням, и заметно грустнеет. Тихон может поставить все деньги мира на кон и выиграть.       Он хочет спросить — он спрашивает:       — Что-то случилось? — Жизневский надеется на Ванин ответ. Хочет понять свою ошибку (вас двоих, что ли?). Мысленно ругается на Янковского — ошибки тут совершает только он. Тихон невиновен.       Ваня, вырванный из гадких размышлений, переводит на Тихона пустой взгляд и вдруг смеётся, словно прочитав его последние мысли.       — Почему? Всё в порядке.       И так всегда. У Вани бзик: «Ты не пускаешь меня в свою голову», говорит он однажды Тихону у барной стойки, в меру пьяный, чтобы не обижаться, как поступает обычно. Да сам лицемерит жутко, каждый раз на вопрос: «Что-то случилось?» отвечая в своей дебильной манере. Жизневский когда-нибудь не выдержит, схватит его за плечи и приложит головой о стенку, только бы выбить малейшее подтверждение его способности озвучивать свою боль. Ребёнка маленького спросишь, где болит, так тебе хоть пальцем тыкнут в место. А Янковский развалит конечности на всех плоскостях, посмеётся тебе в лицо и ответит, что всё в порядке, доводя до горячки. Тихон ненавидит бессмысленные игры, эмоциональные качели, терпеть не может незнание. Ваня в привычной манере дразнит его, — показывая, не говоря. В театральном не надо было учиться, и так в каждом жесте ловишь Янковского на актёрстве. Придурошный человек.       — Ладно, рад был увидеться, — ударяясь коленом о стол и едва не снося пепельницу, Ваня раздумывает, что сказать Тихону, предложи тот остаться на ночь. Он обязательно предложит, но Ване после отпуска ни горячо, ни холодно. Почему Тихон каждый раз предлагает, Ваня откровенно не догоняет — ну что поменяется, останься он на ночь в очередной раз? Янковский вам расскажет, по какому сюжету проходят их ночёвки, слушайте: поначалу он отнекивается, ссылаясь на дела, топчется в дверях, накручивая аргументы против. Потом Жизневский хватает его за локоть и начинает переубеждать в важности этих дел:       «Смотри: ты всё равно приедешь домой и ничем не будешь заниматься, оставайся»       Ваня вычёркивает из списка дела, которые займут от силы минут пять, если он откажется и сразу же поедет домой.       «Смотри: сходим в магазин, наберём ерунды и я тебе новый фильм покажу, думаю, тебе понравится, оставайся»       Ваня — театрал до мозга костей, он даже не любит кино, а Тихон засыпает на середине просмотра, хотя и бьёт себя в грудь, что в этот раз они точно досмотрят всё вместе.       «Смотри: тебе же завтра в театр не надо? Ну? Утром встанем и поедешь, на бензин денег докину, оставайся»       Ване и правда не нужно на работу. Не поспоришь.       Дело в том, что Янковский всегда смотрит, но не на Тихона. Чтобы не провоцировать воображение, рисующее счастливые сюжеты для них двоих. Никаких счастливых сюжетов не будет в помине: Ваня останется на ночь, получит по рукам, когда в час ночи захочет выпить третью кружку кофе, они поговорят и разойдутся по комнатам. Тихона сразу отключит, а Ваня подключит наушники к телефону и проваляется под музыку ещё два часа, пока не захочет заплакать, но не сможет. Он часто хочет плакать в квартире Жизневского, но никогда не удаётся сделать это качественно, что-то внутри не даёт его слёзным каналам достаточной силы, поэтому он хлопает сухими глазами и, наконец, засыпает. Они не просыпаются утром, но просыпаются в середине дня с пустыми желудками. Тихон не скидывает ему денег на бензин, так что Янковский садится в машину и булькает с полупустым баком до заправки за поворотом, где заходит в придорожную кафешку и покупает любимый набор: растворимый кофе три-в-одном из пакетика и сухую булку с сыром. Когда бензина становится достаточно, чтобы доехать до дома и не выходить оттуда ещё месяц (на работу он ездит на метро), следовательно не иметь необходимости снова заправляться, Янковский садится и смачно бьёт по рулю ладонью, рваным сигналом пугая водителей вокруг.       — Не останешься? — спрашивает Тихон, вставая следом.       — Дел много, я не могу. — Отрекается от Жизневского, чтоб в этот раз надолго. Только бы не потащился следом, пожалуйста. Не надо было приезжать в эту квартиру.       И Жизневский его удивляет.       — Понимаю. — Тихон корчится, запинаясь о ножку злосчастного стола. Кусочки грязи полностью оказываются на ковре, и один даже падает аккурат в прожжённую дырку, Тихон видит её так отчётливо: неужели хоть где-то сегодня идиллия. Наверное, он окончательно поехал в их дружбе с Янковским. Зря только заверял, что невиновен — Ванька надевает очки только в машине, с грязи не посмеётся, да и стоит к Тихону уже спиной, подтягивая сумку с пола.       Ваня грязь в дырке увидел, но насмотрелся на грязь в том поле в ливень на столько лет вперёд, что немного его истерики в виде песчинки в квартире Жизневского кажется Янковскому честной расплатой. Понимает он, как же: они всё равно больше никогда не увидятся.       — Тогда я поехал.       Они не обнимаются на прощание. Во дворе Ваня с чистым сердцем садится в машину с полным баком и заводит мотор: открывает бардачок, пропахший сыром, шуршит упаковкой. Он резко стартует с парковочного места, и теперь по подстаканнику стекают сладкие, холодные капли три-в-одном. В квартире Тихон ставит чайник и вываливает бычки из пепельницы в унитаз, моет руки и стягивает футболку. Когда в коридоре он снимает конверсы и наклоняется за тапками, то видит на зеркале брелок и связку ключей рядом — положил их туда сразу, как приехал Янковский, чтобы не мешали. Чуть повертев и погремев им, Жизневский возвращается в комнату и кидает брелок на рабочий стол рядом с открытками, которые Ваня привозил с каждого отпуска и командировки. Тихон ставит телефон в режим «Не беспокоить» и ложится спать.       На повороте Ваня давит костяшками на глаза и, опуская руку обратно на руль, видит влагу.       У них не получается.