Горизонт событий

Пете шестнадцать, дурманные свит сикстин. Он ни черта не понимает в этой жизни, но точно знает, что больше так не хочет. Устал непомерно. Заебался. Он сидит на низкой крыше, курит, болтает ногами в разбитых фирменных кроссах, но со сточенными носами, пьет дешевое мерло из пакета, надорвав уголок. На часах половина пятого утра. Солнце лениво тянется все выше, заливая двор карамельными лучами, расползается лужицами топленого золота по неровно скошенным пятнам травы, по выложенным яркой плиткой дорожкам, пустой в этот час детской площадке. У Пети в голове слегка шумит, перед глазами контуры далекой стройки плывут мягким туманом, но это отвлекает и притупляет копящиеся мысли. В пачке остается ровно две сигареты. Этого не хватит на оставшиеся пол-литра гадкой липкой сладости, купленной в ближайшей Пятере. Губы от дешевого вина быстро темнеют, наливаются нездоровым фиолетовым цветом словно свежий кровоподтек. Хазин недовольно облизывается, запрокидывает голову и щурится на безоблачное голубое небо. Волосы треплет прохладный сентябрьский ветер. Пете почти хорошо. Низкий гул мотора разрывает сонную тишину. Пете лениво даже открывать глаза: мотор урчит сыто, теплым вибрирующим гулом. Движок — любимец. Петя проникается и сводит лопатки: теплые мурашки ползут вдоль позвоночника от загривка вниз, словно его самого погладили сильной рукой. Он ощупью тянется за тетрапаком, припадает к импровизированному горлышку губами и делает крупный глоток. Гул затихает где-то поблизости. Петя прислушивается и, кажется, различает шорох кожаной байкерской брони. Шаги по гравию совсем рядом. — Эй, мелкий. Петя жмурится, ласкаясь к солнечным лучам и не ведет ухом, зажимая початую пачку вина между коленей. — Мелкий. Ты уснул, что ли? Хазин лениво открывает глаза, дрожит выжженными на концах ресницами, и подается чуть вперед, перевешиваясь за край крыши. Внизу у стены низкой пристройки, которую он выбрал себе логовом на сегодня, стоит парень. Темноволосый, в плотной кожанке, зашитой на плечах защитным швом. Он зубами сдирает гловелетты с пальцев, суёт в карман, запрокинув голову и глядя прямо на Хазина. Петя медлит, покачиваясь, изучая его взглядом как готовящаяся к броску кобра. — Эт ты мне, дядь? — тянет насмешливо, сводя носки кроссов вместе и заключая хмурое лицо байкера в неровный треугольник. Тот терпеливо кивает. — Тебе, тебе. Школу прогуливаешь? — голос у парня низкий с басовитой хрипотцой. С такого расстояния Петя даже не силится прикинуть сколько незнакомцу лет, он всегда был в этом плох. Только фыркает и морщит нос капризно. — Ты время видел, умник? Снизу раздается тихий смешок. — Малец, сигарет у тебя для честного человека не найдется? Петя медлит, задумчиво проскальзывая взглядом по серой крыше до лежащей неподалеку полупустой пачки. Две — символично. — Ну если только для честного, то есть, конечно. А как я тебе их скину, мужик? Ртом поймаешь? — он трясет пачкой в воздухе, вновь подаваясь вперёд, опасливо зависая на высоте семи метров. В последний момент опирается рукой о холодный жестяной откос, кривит губы. — Поднимешься — угощу. Не дожидаясь ответа, Петя откидывается лопатками на шероховатое покрытие крыши и закладывает руки за голову, ставя себе плюсик за находчивость. Он уверен, что незнакомец сольется, не полезет же за сигаретой в самом деле. Да и в пристройку один только вход, а он заперт по-старинке — на кодовый. Петя часа два караулил на лавке, пока не разузнал. Нет, вряд ли. Развернется и уйдет восвояси, может, поищет круглосуточный маркет, костеря на чем свет стоит наглых малолеток. Не полезет. Конченый он, что ли? Петя вздрагивает, когда за низкое ограждение перед самым его носом цепляется крепкая загорелая ладонь. Тяжелый ботинок упирается в скат: жесть с противным клекотом прогибается, но не дает скользить рифлёной подошве. Парень подтягивается на руках и с удивительной легкостью для такого мощного тела перемахивает через ограждение, становится рядом, закрывая Пете солнце. Блять. Конченый. Ставки сделаны, ставок больше нет, придется делиться. — Ты как залез, блять? — Хазин таращит глаза, удивленно отмечая, что этот скалолаз даже не запыхался. Парень пожимает плечами, скалится хищно, но слишком уж лукавой, чтобы быть угрожающей, улыбкой. — Там скобы торчат, раньше, видимо, лестница была. Потом сварили. Ухватиться за них раз плюнуть. А дальше дело техники, — и добавляет, усаживаясь рядом с Хазиным, без спроса хватаясь за пачку сигарет и выуживая из кармана зажигалку, — Почаще бы ты на физре бегал, может бы тоже так смог, а то вон какой тощий. — Пошел ты, — лениво и без запала огрызается Хазин и садится, подтягивая ноги в разлет по-турецки, тянется отобрать законное. — Э, дядь, одна моя! — Ну последнюю даже менты не стреляют! — усмехается парень в ответ и вкладывает пачку в его протянутую ладонь, а следом накрывает своей широкой, и даже без прямого касания, обжигающе горячей. — Игорь. — Пошел на хуй, Игорь, — ласково тянет Петя, выбивая себе последнюю, — А, нет, стой, жигу дай. Я свою вниз уронил. — Как ты себя вниз не уронил… — фыркает Игорь, но зажигалку сует. Петя прикуривает вслед за новым знакомым, жадно затягивается и выдыхает дым тугой струей вверх, запрокинув к небу острый подбородок. У него кружится голова от переизбытка никотина в крови и от дерьмового винища, выпитого на голодный желудок. Хочется лечь, свернуться клубком и уснуть, укачивая тошноту в животе. Вместо этого Петя упрямо курит, почти физически ощущая чужой направленный взгляд, пятнающий ожогами кожу. — Че пялишься? Нравлюсь? — скалится Хазин, поворачивая голову. — Да нет, прикидываю вот, не рановато ли тебе курить и пить, — бормочет Игорь с непонятной интонацией. Петя тут же щетинится весь, зажимая сигарету между двумя пальцами и тревожно сбивая пепел себе на джинсы. — А те какое дело? Мент? Игорь странно улыбается, но качает головой. Косит взглядом на тетрапак с вином, цапает без разрешения и взвешивает в ладони. — О, мелкий, да ты в говно, а? А говоришь вроде как трезвый. Даже язык не заплетается. — А я вообще спосбо… соп… Ух, блять, ты проклял меня, урод? Игорь смеется. Смех у него теплый и бережный, вибрирующий словно гул его же байка (Петя уверен, что это именно его байк, больше некому колесить тут в пять утра по району). Хазин хмурится и впивается взглядом в собственные пальцы, лежащие на остром колене. Костяшки покраснели и обветрились, зудят страшно. Хочется стесать до крови. — Получил, что хотел, так проваливай, — бормочет сквозь зубы. Но Игорь не спешит уходить. Они докуривают в молчании; Петя чувствует на себе чужой взгляд, хмурится едва заметно. Вино в тетрапаке нагрелось и стало еще гаже на вкус, но Хазин все равно отпивает немного и зачем-то протягивает пачку Игорю. Тот благодарно склоняет голову, делает крупный глоток по следу его, Петькиных, губ, смакует дешевое мерло словно амброзию и улыбается на угол. — Прячешься? Петя неприязненно ведет плечом, тушит сигарету и метким щелчком отправляет ее в короткий полет до земли. Окурок легко теряется в невысокой траве. Игорь подаётся вперед и провожает его взглядом. — Что, мелкий, вставай, — Игорь единым слитным движением поднимается на ноги и протягивает Пете руку. Хазин недоуменно смотрит на его узловатые загорелые пальцы и не понимает ни черта. — Куда? — тупо спрашивает он. — На байке кататься. В качестве благодарности, — Игорь усмехается и терпеливо ждёт, когда Петя примет его предложение. Отказ, как видимо не рассматривается им вовсе. Хазин запрокидывает голову, морщится на солнце, бьющее аккурат из-за головы Игоря, из-за его широкого плеча. Его очень медленно отпускает манящее опьяненье, в желудке подсасывает пустотой. В последний раз Петя ел еще днем: заточил подсохший кусок пиццы и сразу сбежал из дома. Мать, наверное, волнуется, и надо бы проверить телефон; Петя даже думать не хочет, сколько там пропущенных. Вместо этого он хватается за протянутую руку и подтягивает себя на ноги. Не рассчитав, утыкается Игорю в плечо носом и не сразу отстраняется, потому что голову ведет и зрение мутится. Игорь не спешит его оттолкнуть, аккуратно придержав за плечо. — Нормально? — Нормально, — бормочет Хазин, отодвигаясь на шаг, и добавляет совершенно по-детски, — Шлем надевать не буду. Игорь смеётся и с силой хлопает его по плечу, отчего Хазина перетряхивает и пригибает. — Будешь как миленький. *** К третьей их встрече Петя уже знает, что у Игоря дурацкая фамилия (Гром? Гром, блять, серьезно?), стальной желудок и отец — майор полиции. Игорю двадцать два, он учится в Академии МВД и тоже скоро станет… кем-нибудь да станет, он сметливый, трудолюбивый и дико упрямый. В свободное время он любит гонять на байке, снимать котят с деревьев и переводить старушек через дорогу. А еще шаурму. Шаурму Гром просто обожает, хоть и зовёт на питерский манер шавермой. Ах да, он из Питера. Нехилый такой портрет? Буквально сводка. Хоть в протокол вбивай и на стенку вешай: особо опасный сниматель старушек, доводящий котят до зебры. Петя Хазин терпеть не может ментов и все, что с ними связано. Поэтому первое время относится к Игорю крайне настороженно, предвзято. Хмурится на его шутки, мотает головой, пряча взгляд за челкой и долго не говорит возраст. Но Гром все равно узнаёт и только треплет по волосам, чего Петя тоже не выносит, но почему-то терпит. А потом Петьке снится первый мокрый сон, где Игорь грубовато тискает его в злосчастной темноте подъезда, и все идёт прямехонько по пизде. *** Это была его идея фикс, его план, но в голове все всегда звучит немного иначе. Это «иначе» преследует Петю ровно до того момента, пока Игорь не перехватывает его за руку у метро, не прижимает к себе, выдыхая шепотом в прикрытое спутанными волосами ухо: с Новым годом, Петька. И Хазин плывет, показательно струится по пальцам как гладкий и топкий свечной воск, а градус в крови резко идёт вверх. Стоит отвесить себе по лицу, все-таки по его прихоти Игорь спешно сорвался с места, бросил свою компанию (приятели, не существенно) и приехал к Пете на другой конец города, чтобы забрать его полупьяного и оглушенного доселе незнакомым чувством и проследить, чтобы не натворил чего. Но Хазину не стыдно. Петя собирается встречать Новый год в компании одноклассников на чужой квартире подальше от родителей, но, получив без пятнадцати двенадцать звеняще «с новым счастьем, мелкий», грохает об пол бокал с недопитым шампанским и спешно выметается за дверь, схватив куртку и первый попавшийся шарф. Просто понимает вдруг как сильно хочет его увидеть. До боли, до изодранных губ, до смятых влажных ладоней и бьющейся в горле тахикардии. У Пети руки зудят — коснуться и обнять. Выронить глухое: я так больше не могу, Игорь. И вдруг ему повезёт, впервые в жизни по-настоящему повезёт, ведь когда, если не сейчас, правда? Спешно набирая длиннющее сообщение под раскатистый бой курантов на Спасской башне, Петя проталкивается через плотно сбитую толпу на Красной, ничего вокруг не замечая. Потом останавливается, запрокидывает голову, глядя на яркий салют и стирает все, что набирал последние минуты. Сбрасывает: хочу увидеться. И Игорь отвечает сразу, словно только этого и ждал, караулил весь вечер у телефона, но в сообщение лишь короткое: откуда забрать? Мир вокруг искрится и сверкает, полнится радостью и ощущением праздника. Какой-то парень на углу наливает всем желающим подогретого со специями вина из большого термоса и предлагает сфотографироваться на память. Петя сутуло жмется под фонарем, оплетенным зеркальной гирляндой то красной, то голубой, то огненно желтой, глубоко засунув руки в карманы куртки. Игорь появляется спустя двадцать минут. Сгребает в охапку и шепчет на ухо: — С Новым годом, Петька, с Новым годом, — задевая губами кромку уха и шевеля жарким винным дыханием волосы. Он в распахнутой на груди куртке, а от рубашки пахнет чужим парфюмом и порохом бенгальских огней. Петя испытывает острый прилив ревности, тут же сменяющийся радостью: в любом случае Игорь выбрал его, примчался как только Петя написал, позвал, несся сломя голову, бросил их всех, там, за горизонтом событий. Хазин, привстав на мыски, крепко обнимает Игоря за плечи, незаметно трется лбом о его кожанку (в такую-то погоду!), оставляя на ней свой запах. А потом бесстыдно берет за руку и ведет вниз по улице. Вдвоем пробиваться сквозь разношерстную толпу оказывается не в пример легче. Широкие плечи Игоря прокладывают им путь как нос ледокола. Петя фыркает и запрокидывает голову, позволяя тянуть себя куда-то сквозь вселенную; закрывает глаза и позволяет миру кружиться у себя под веками. Следующим кадром они уже целуются в старом дворике на ступеньках под подъездным навесом, куда спешно свернули, спасаясь от шумных гуляний пьяного Арбата. Игорь прижимает его к себе за пояс, раскрывает губы, толкается за кромку зубов горьковатым от никотина кончиком языка. Петя беззвучно стонет, обхватывает его щеки ладонями, накалываясь о пробившуюся к вечеру щетину, и выгибается навстречу, опуская ресницы. Кто к кому потянулся первым непонятно. В желудке у Пети полбутылки шампанского и плитка шоколада, так что, возможно, решение все испортить как раз на его совести. Но Игорь горячий, Игорь высокий и крепкий как скала. Петя цепляется за него, вплетает ладонь в короткие волосы на затылке и пригибает голову ниже, неловко сталкиваясь с Громом носами. Игорь фыркает в поцелуй и отстраняется. Его глаза блестят. Где-то вдалеке разрываются петарды. Люди празднуют начало нового года, начало очередной новой жизни с чистого листа. А Петя тут, с Игорем, дышит шумно, пытаясь окоротить разогнавшееся сердце. Ему хочется то ли смеяться от всепоглощающего кайфа, то ли плакать от боли и ужаса. Гром гладит мозолистой ладонью его щеку, мажет костяшками по губам. Петя тянется за пальцами, пытаясь поцеловать, и одновременно тянет Игоря на себя, но тот останавливает его коротким покачиванием головы. Не здесь. Пете хочется выть в голос, но он понятливо кивает, покорный и разморенный красками света под воспаленными веками. Метро сегодня работает ночью. Они доезжают до речника и недолго идут пешком, в полумраке разреженного новогоднего воздуха предвкушающе сплетая пальцы. Игорь держит его ладонь в своей, гладит костяшки, сердцевину сплетения линий и запястье в широком рукаве куртки, улыбаясь чему-то едва различимо. До съемной квартиры доходят по тёмным дворам быстро, Петя не успевает озябнуть, хотя забыл перчатки в гостях. У самого подъезда, пока Игорь путается в связке ключей, их вдруг накрывает и окатывает низким салютом. В темном небе рассыпаются кистеперые рыбы: золотые, алые и зелёные искры; далёкий раскатистый крик «ураааа» и музыка, музыка, музыка. Игорь кривит губы в странной, почти ностальгической улыбке, и Петя нервно улыбается ему в ответ, до хруста пластика сжимая зажигалку в кармане куртки. Ему так страшно не было никогда в жизни. — Парни все равно уехали на все праздники, так что оставайся сколько влезет. Только родителям утром набери, а то волнуются поди… — сипло бормочет Игорь, нагнувшись и стягивая ботинки в узкой прихожке, пока Петя пытается вывернуться из ставшей неожиданно узкой куртки. Он бросает ключи на тумбочку в широкое декоративное блюдце с фламинго и проходит на кухню, не включая верхнего света, лишь дёргает за нитку советский бра, разгоняя мрак вокруг жженой теплотой. Щёлкает кнопкой чайник. Петя скидывает кроссовки, прижимает дрожащие пальцы к щекам и замирает так на долгий миг. Только теперь его окатывает ледяное понимание происходящего, поднимая внутри малодушное желание включить заднюю и сбежать, пока еще не стало поздно. Но Хазин упрямо вскидывает подбородок и, не давая себе опомниться, решительным шагом направляется на кухню, ловит Игоря у раковины за предплечья и целует крепко, требовательно, жадно сминая его рот своим. Гром ощупью отставляет на конторку заварочник, выключает льющуюся из крана воду и подхватывает Петю под бёдра, усаживая на край столешницы. Разница в росте у них существенная, Петьке приходится тянуться и вставать на цыпочки. Это, конечно, возбуждает только сильнее, но не сейчас, не сегодня. — Петя… Петь. Хазин, блин! — рычит Игорь, перехватывая чужие цепкие ладони уже под своей рубашкой на поджавшемся животе. Когда успел?.. Петя распахивает потемневшие глаза, фокусирует взгляд на лице Игоря и зрачки его, мигнув, сужаются до булавочных головок. Он зачем-то пытается выкрутить запястья из цепкой хватки Грома, и не преуспев вдруг начинает вырываться всерьёз, по-настоящему, охваченный неясной паникой. — А ну, ша! Тихо-тихо. Ну че ты? Господи, Петька… Игорь прижимает его к себе, утыкая носом в плечо, и гладит нисходящий кряж позвоночника под тонкой тканью чёрной водолазки и острые лопатки. — Прости, Игорь, — глухо шепчет Хазин, цепляясь за чужую рубашку ломкими пальцами. Он не поднимает головы и оттого голос звучит сдавленно, пусто. Гром кивает и гладит его по спутанному затылку, приминая мягкие пряди. — Я не хотел тебя дергать. У тебя планы были, а я… — Эгоист, — подсказывает ему Игорь с улыбкой. Петя пытается было щетинисто свести лопатки, но смиряется, признавая, и кивает. — Эгоист. Я, наверное, домой поеду. Только такси вызову… — В новогоднюю ночь ты до своей Тверской за пятеру прокатишься, не меньше, — остужает его Гром, не давая выбраться из кольца удерживающих рук. Чуть отстраняется и приподнимает голову Пети за подбородок. — На меня посмотри, давай-давай. Никуда ты не поедешь сейчас, понял? Здесь останешься. Проспишься и завтра с утра на свежую голову… Петя супится и смотрит на него исподлобья, до белизны сжимая губы. Игорь говорит с ним как с ребёнком и это бесит. Он не старшего брата в нем искал, когда жался под куртку там, в подворотне. Хазин шипит сквозь зубы «с-сука» и резко подаётся навстречу, мечтая разбить Грому нос, но вместо этого кусает распахнутый от неожиданности рот и жадно лижет по жгучему следу. — Игор-рь! — Ты дрожишь весь, — невпопад замечает Гром, затирая языком саднящий укус, но не может остановиться, перестать трогать, дышать этим тёплым ароматом чужого тела. Чужого ребёнка. Ребёнок он, совсем, блять, еще ребёнок, а он руки распустил. Думай, Игореш, ну хоть раз головой-то думай! Но Хазин не даёт ему провалиться в рефлексию, выгибается и тихо выдыхает сквозь сомкнутые зубы. Игорь бормочет сдавленное: — Я не трону тебя, не бойся, — хотел успокоить, но получается почти с угрозой, сквозь плотно стиснутые челюсти. — А то я, блять, тебя боюсь! — шипит Хазин и давит Игорю на плечи. Изворачивается, подхватывая мелко дрожащими пальцами и тянет вверх мягкую чёрную водолазку. Глазами сверкает, победитель, сам дурея от такой наглости. А Игорь зачарованным взглядом прикипает к его острым ключицам, выступающим на каждом вздохе рёбрам, дорожке русых волос, сбегающих за резинку низко посаженных джинсов. — Ты пьяный, Петь, — беспомощно шепчет, а руки так и тянутся схватить, скрутить, облапить и присвоить то, что так легкомысленно предлагают. Гром сдерживается из последних сил. Петя трёт свой тёмный от жажды рот ладонью, упрямо встряхивает чёлкой и всем собой тянется к Игорю навстречу. — Не заставляй просить, придурок… *** У Игоря из смазки только самая простая на водной основе: девчонкам хватает и её, но Петя не девчонка вовсе, а Гром уже ни в чем не уверен. Оба перегрелись как старая хрипящая техника и сейчас слишком чувствительны, чтобы продолжать, но Петя упрямо сжимает губы и толкает его коленом в бок: ну, что замер? Игорь с чавканьем (Петя фыркает, моментально выдавая внутреннюю сущность, но тут же серьёзнеет) выдавливает гель на ладонь и катает в пальцах, согревая, но Хазин все равно морщится и пытается свести колени, когда первые мазки укрывают нежную кожу в промежности. Пальцы в заднице ему не нравятся, хотя Игорь искренне старается делать все правильно, неторопливо и осторожно. Опыта у Грома в гомосексуальном сексе ноль, не считать же за опыт двойную дрочку и один пьяный минет в туалете бара. Игорь знает что, знает как, но Петя морщит нос и напряженно замирает, стоит добавить в него ещё один палец и чуть развести их внутри. Блядский боже, какой он узкий и горячий, как сжимает пальцы Игоря в себе, не пуская глубже. От одной мысли что там вскоре может оказаться его член Гром едва не кончает, приходится перехватить себя у основания и грубо сжать ладонью. Он растирает по своему стволу липкую уже нагревшуюся смазку, обводит головку, трёт уздечку под ней, выдыхая короткое опьяненное «ахх». Петя распахивает глаза и впивается взглядом, бездумно облизывает тёмные губы так блядски, что хочется плюнуть на все и присунуть ему за щеку, не сдерживаясь, а потом выебать узкое горло. Но это же Петя, Петька Хазин, маленькая выебистая мразь, которую Игорь кажется… Петя всхлипывает и вдруг срывается на скулёж, неловко пытаясь заткнуть себя ладонью. Он подкидывает бёдра интуитивным движением в попытке еще раз почувствовать вспышку удовольствия, пронзившую тело, и запрокидывает голову. Вот тут ему нравится, вот тут хорошо. Дикий кайф. Игорь гладит изнутри горячие стенки, нащупывает бугорок простаты и массирует жесткой подушечкой. Петю разбивает сквозной дрожью, а колени сами взлетают и расходятся крыльями. Член, лежащий на худом животе, истекает смазкой, чуть подрагивает и Петя тянет к нему руку, но Игорь перехватывает чужое запястье, с азартным предвкушением полностью забывая про собственное удовольствием. Ему до одури хочется, чтобы Хазин кончил без рук, на его, Игоря, пальцах. Скулил и сжимался, изливаясь длинными толчками. Петька — подросток, много ли ему надо, чтобы потерять голову. Много ли удовольствия он испытал, чтобы сравнить… Вся его спесь моментально куда-то испаряется стоит только прихватить укусом белую шею. Хазин пытается цепляться за простыни, но этого ему оказывается мало, тогда в ход идут плечи Игоря, зацветая воспаленными царапинами вдоль лопаток. У Пети дрожат от напряжения бёдра и сил держать глаза открытыми больше нет. Однако выдержке его стоит лишь позавидовать, но все ж и она не бесконечна, расцветает мутными белесыми каплями по животу и груди, дрожью выламывая мышцы. На пике Петя громкий, бескостный, беспомощный. Он почти скулит — так ему хорошо, и вцепляется в Игоря мертвой хваткой утопленника, вгрызаясь зубами в крепкое плечо. — Игорь, Игорь, Игор-рь… блять, Игорь, ох… — шепот в шею бессвязный и тихий. Игорь пытается отодвинуться, но Петя не пускает, гладит плечи, ерошит короткие темные пряди на затылке и лезет целоваться непослушными губами. Гром сдаётся и валится на него сверху, сдавив в объятиях; заводит ладонь между их телами и додрачивает себе в три глубоких движения, спуская на дрогнувший петькин живот. Не внутрь, так наружу, похуй, но все равно метка, горящее огнём клеймо. Они еще немного возятся, целуются лениво, сталкиваясь носами и фыркая, а когда хазиновский захват слабеет и распадается, Игорь наконец поднимается в душ за влажным полотенцем. Когда он возвращается, Петя уже спит, раскинувшись на смятом покрывале. Игорь хмыкает, осторожно оттирает с его живота следы их семени и достаёт из шкафа запасное одеяло. Гасит в кухне свет, забирается в постель, сгребая Петю в объятия, и целует во встрепанную макушку. Так хорошо он в руках ощущается, так правильно и уютно, словно по парному лекалу для Грома скроен был. Это-то и пугает больше всего. Игорь старается пока об этом не думать, но не получается, маячит же на границе сознания. У него последний год в академии, а потом — привет, родной Питер, я скучал. Петьке же в будущем году только поступать, потом еще учиться, и вряд ли он выберет Петербург своим перевалочным пунктом хотя бы на время. И эти русые ресницы, тонкие запястья, вечно воспаленный и обветренный рот, темные-темные медовые глаза навсегда уйдут из жизни Грома, но не сотрутся из памяти. Какой же он идиот, в самом деле, ведь уже не подросток, а все туда же. С этими мыслями Игорь проваливается в сон, чувствуя неприятное опустошение изнутри. Обманывать себя занятие неблагодарное, но у них есть по меньшей мере полгода, чтобы все обсудить. Гром уверен, они справятся с этими бурными, как горный поток, чувствами, что на них свалились. *** Не справляются. Все рушится за секунды. — Ты охуел на мои звонки не отвечать, дядь? — орет Петька в телефонную трубку. Игорь уже на вокзале, гул прибывающих и отправляющихся поездов разряжает густой мастичный воздух. Он прижимает старенький телефон к уху и слушает чужую злую истерику на другом конце провода, пока слова не иссякают. — Ну? И че ты молчишь, сука? Грому слышно, как Хазин шмыгает носом, но голос его звучит зло и надрывно. Неудивительно, последние три дня Игорь игнорировал его с фатальным для себя равнодушием: не отвечал на звонки, на смс и даже звонки в дверь. Петя пришёл лишь единожды, наткнулся на Макса, получил в ответ растерянное «аэээ… нет его дома, а где — не знаю» и ушёл, не попрощавшись. Игорь, сидящий в этот момент за кухонным столом, просто уронил голову на скрещенные ладони. Макс вернулся, хлопнул по плечу и достал из морозилки водку. Они напились как свиньи, но боль, что поселилась в груди напротив сердца, от этого меньше не стала, наоборот, словно бы разрослась как метастазы, проникая повсюду. Отца не стало во вторник. В понедельник вечером они привычно кинули друг другу несколько скупых фраз по телефону, и тот ни словом не обмолвился, что лежит в больнице. В обед дня следующего под его маской на экранчике старенькой нокии уже скрывался Фёдор Иванович, который с дрожащей хрипотцой в голосе попросил Игоря приехать как можно скорее. Сессионные дела пришлось улаживать за два дня и брать билет на Сапсан на раннее утро. А в перерывах пить и не думать о том, что больше всего на свете хочется уткнуться лицом в Петькины волосы и разрыдаться как мальчишка. И вот он на вокзале. На часах без пяти девять. Хазин как почувствовал что Игорь наконец включил телефон и набрал ему сам, а Гром не стал скидывать. — Петь, у меня поезд через одиннадцать минут, — сухо говорит Игорь и закуривает прямо под знаком «курить воспрещается». На него неодобрительно косятся, но Игорь делает вид, что не замечает взглядов. Смолит сигарету, рыщет глазами по ярко раскрашенным вагонам, хмурится. Петя в трубке молчит, переваривает. — А… А когда обратно? — со всей своей мальчишеской непосредственностью переключаясь между яростью и любопытством за секунду. — Да никогда, Петь. — В смысле? — Игорю легко представить, как Хазин удивленно изгибает брови и морщит нос. Он всегда так делает, когда чего-то не понимает и очень в такие моменты похож на кота, которому поставили миску плотвы вместо парного тунца. — В смысле никогда, Игореш?.. В голосе столько… страха. Да ужаса почти. Игорь легко различает и жмурится, давит двумя пальцами переносицу, пытаясь заставить себя сказать и не может, не может, не может. До Петьки начинает доходить. — А как же сессия? Ты почему сваливаешь так рано? — Я уже сдал все, заранее. — То есть ты… Реально? Прям насовсем? А как же… Он не договаривает и Грому иррационально становится смешно: а как же что, Петьк? Ты? Наши отношения? Наша любовь? Нихера это не смешно на самом деле, потому что из-за малодушия Игоря концы всех нитей так и подвисают в воздухе, выпущенные из его руки. А Хазин ведь продолжает дёргать за свои, ждёт отклик. И странно слышать от такого изласканного, избалованного даже эгоиста как Петр Хазин что-то кроме «я». Для него оказывается есть это гребаное «мы» и оно важно ему как воздух так же, как для тебя, Гром. Ну ты и сука, Игорь. — Ну… Все, наверное, — Игорь не знает, что сказать, Игорь теряется. Бросает сигарету под ноги, давит ботинком. — Послушай, у меня тут кое-что слу… Но Петя не слушает. Он уже услышал все, что ему было нужно. — Нет, это ты послушай, хуйло! — теперь он натурально рычит и слово понятно через слово, но общий посыл ясен, — Чтобы я больше о тебе, сука, не слышал! Только попробуй появиться в Москве, я, блять, тебя найду и вскрою от горла до паха, никакие корочки тебе не помогут, мент поганый! Да ты знаешь, кто мой отец?! Я ему, блять, только слово скажу, что ты ко мне лез, он тебя живьём в лесополосе закопает… Обида встаёт в горле Пети рыбной костью, заставляя давиться погаными словами, но только так выходит не реветь и не упрашивать Игоря не уезжать, не бросать его одного снова. Потому что теперь он точно не выдержит, он ведь знает, как это бывает по-другому, когда рядом есть сильное плечо и всегда можно укрыться от проблем полой чужой куртки. Если он не будет крыть Игоря отборным матом и сулить все кары небесные на его тупую голову, то просто заревёт и начнёт признаваться в любви точно сопливая школьница. — Пошёл на хуй, мудила, че-как, посыл ясен?! — кричит Петя и кидает трубку. А телефон в стену. Занавес. Игорь смотрит на экран погасшей нокии, сжимая крепкий пластиковый корпус в пальцах до тех пор, пока не объявляют время посадки. Он заходит в вагон, садится на своё место и замирает, уставившись невидящим взглядом в окно. Нет, не замирает даже, а умирает весь, вскрытый своей же рукой от кромки до кромки. *** — Да переводят к нам какого-то гастролера залетного из Москвы, так вот я тебя от всего сердца прошу, Игорек, ты бы приглядел за ним, а? По старой дружбе. У него там отец какая-то шишка в министерстве, будет неприятно, если помнут мальчика, — Фёдор Иванович прижимает к груди пухлую ладонь и доверительно склоняется к Игорю через стол. Гром на это лишь закатывает глаза, хмуро смотрит в ответ и двумя пальцами поправляет козырёк кепки. — Я его к тебе направлю, лады? Будешь ему на выездах и задержаниях помогать, ну Игорек, ну ради богу! — Прокопенко щурится в своей привычной манере и подмигивает Игорю залихватски. Гром фыркает в ответ и обреченно кивает: — Фёдр Иваныч, на кой нам этих залетных шлют? От них какой-то толк-то есть вообще? Дебилы ж дебилами. Прокопенко пожимает плечами и облегченно выдыхает: что, неужели реально катал возможность, что Игорь ему откажет? Он, конечно, после истории с Разумовским птица известная (фу, блять, птица), но это только в телеке его показывают в три раза чаще, а так что был Игорь Гром — так то Игорь Гром и остался. — Ну, когда он приедет, ферзь этот ваш? — Да вроде сегодня должен был к обеду… — рассеянно бормочет Прокопенко и кидает взгляд на наручные часы, — А что там за шум-то, Игорек?.. Гром выглядывает в узкое занавешенное жалюзи окошко кабинетной двери, но все, что может рассмотреть, это как какой-то худой невысокий хлыщ в пижонском бежевом пальто здоровается за руку с широко улыбающимся Дубиным. Игорь силится рассмотреть его лицо, но тот стоит полубоком, а Цветкова, зараза, загораживает обзор. Гром напряжённо выдыхает, смиряя колыхающееся внутри с утра как кислый студень раздражение. Болтаться ему нянькой при взрослом обалдуе пока последний не наиграется и домой не попросится. Что ж, не впервой. — Да вон он, походу, приехал ваш столичный, — Игорь поднимается на ноги, хватается за ручку двери и резко дергает ее, распахивая. — А. Звать-то его как?.. — Точно! Игорь, точно… Я это, сейчас. Кажется, Петр, — Прокопенко с кряхтением поднимается на ноги, перекладывает разбросанные по столу папки, отыскивая нужную с личным делом. — Точно, Петр. Петр Хазин, двадцать шесть лет, майор, бывший ФСКН. Игорь замирает, сбиваясь с шага, и хватает рукой за низенькие перила так, что костяшки пальцев немеют и гаснут. Он и сам уже видит, кто перед ним. Цветкова сдвигается в сторону, открывая отличный обзор на породистый острый профиль. Изменился, конечно, все они изменились за десять-то лет, но все еще выглядит моложе своих законных. Наряди его в простую куртку, толстовку и кеды — вполне сойдёт за подростка. Стрижка эта модельная на один бок, свежий шрам на виске и все те же обветренные темные губы. Игорь отмечает все это походя, рассеянно и страстно, словно дорвался спустя столько лет до знания, которым страстно мечтал обладать. Дерево перил трещит и стонет под его ладонями. Хазин наконец отрывается от остальных и поворачивается к Прокопенко, но всего на мгновение цепко ловит взгляд Игоря, и в глазах мерцает равнодушная пустота. — А это Игорь Гром — местная знаменитость, — ядовито заключает со своего места Петров. — Здра-асть, — Хазин улыбается ему одной из своих самых ядовитых улыбок и тянет рукопожатие, но в последний момент словно передумав, убирает руку в карман пальто, ухмыляясь. — Очень рад знакомству, Игорь. А вы, должно быть, Фёдор Иванович? Пройдемте к вам в кабинет, у меня завелась на досуге парочка вопросов к тому, как у вас все тут устроено. *** Хазин нервно курит у входа для сотрудников, прижавшись лопатками к недавно оштукатуренной стене. Дождь капает с неба лениво и мелко затяжной питерской моросью. Хазин мнёт сигарету губами, тянет затяжка за затяжкой, пытаясь не сорваться и не переломать кому-нибудь руки. Вместо этого с оттяжкой пинает мусорный бак. Не помогает нихуя, только на ботинке нос стёр. Блять. Дверь открывается со скрипом и тут же закрывается вновь, хлопая по откосу так, что Петр не вздрагивает лишь усилием воли. Он не глядя способен определить, кто вышел на крыльцо, чей взгляд сверлом впивается Хазину в висок. Руки начинают ощутимо дрожать, приходится выкинуть сигарету и схватиться за телефон. Игорь подходит ближе, перегибается через перила и шумно выдыхает как застоявшийся в стойле жеребец. Петр истово проклинает себя за порыв, но резко поворачивает голову и впивается в лицо Игоря злобным взглядом. — Че надо, дядь? Игорь неожиданно улыбается: широко, но устало. Знакомо так улыбается, что в груди щемит, растекаясь тёплом из наново вскрытого сердца. Гром стягивает с головы кепку, чешет макушку, водружает обратно и кивает словно бы с неуверенностью. — Сигареткой не угостишь, мелкий?..