Смотри

Сидя на камне и глядя в чужие глаза, Тарталья внутренне рассуждал: значит, всё же стал человеком. Не соврал. — Не смотри на меня так, — он закатывает собственные глаза, нижнюю губу выставляя, будто ребёнок. — Будто тебе не всё равно. Теперь нет. Тарталья криво улыбается, подтягивая лицо ближе к себе и сжимая ладонь на хвосте. Можно делать всё, что захочешь, сказать всё, что накопилось на языке. Правда, говорить особо и нечего. Да и в чём смысл? Ответа ведь не будет. — Чжунли, — Чайльд подпирает щеку ладонью; смакует. — Чжунли… Такое ставшее родным имя… Ну ничего, теперь они стали ещё ближе. Тарталья связал себя с ним окончательно, до скончания дней как любимого, так и своих. В глазах Чжунли навечно застынет лицо Чайльда, в ушах — голос любимого Аякса, а разделивший голову с телом клинок Тартальи — Одиннадцатого Предвестника. Тарталье же досталось не так много — всего лишь тело. Но тот будет кормиться воспоминаниями. Воспоминаниями об их первой встрече, о первом поцелуе и знакомстве с родителями Аякса… Воспоминаниями о том, как в любимых глазах отразился испуг и с какой силой чужая рука в последний раз сжала его запястье. Плечо слегка дёргается. — Больно… — тихо проговаривает мужчина, сразу же взглянув на руку. На бледной коже остались уже синеющие следы, а сам он до сих пор ощущает, будто запястье сжимает ладонь. — Хотя, тебе больнее, наверное. Прости. Взгляд вновь устремляется на лицо. Он знает, что взгляд Чжунли не сфокусирован на нём. Знает, что тот не может его отвести или самостоятельно прикрыть глаза в тихом раздражении. Знает, но всё равно видит немое осуждение и ощущает пробежавшийся по спине холодок. Вообще-то, он ждал, что тот его остановит. Отшагнёт или, может, возьмёт и вставит голову на место? Звучит безумно, но что ему — он и так безумен. В своём безумии он утопал ещё с детства, если конкретнее, то с четырнадцати лет, упав в, казалось, бездонную яму. Кому-то может хватить и одного дня, чтобы потерять рассудок. Какого-нибудь серьёзного события. А за те три месяца такие события только и происходили. Выедали из мальчика всё светлое, оставив только обглоданные кости. Нет-нет, не буквально. И чего решил предаться воспоминаниям? — А ведь я победил, — он говорит счастливо, вправду удивляясь собственной победе. Действительно, это произошло. — Победил Вас, сяньшэн. Так ли? — Что ты имеешь в виду? — бровь приподнимается. Голос звучит в голове и это явно его собственный, но смотрит он только на лицо бывшего Архонта. Будто разговаривает с ним, будто это не с его шеи капает кровь, марая идеально чистые ботинки. Можно ли считать это за победу? Победа без боя, Аякс? — Почему без боя? — теперь же хмурится. Он и не помнит, как до этого дошло. Разум охватила одна опьяняющая мысль: он победил, забрал последние мгновения Чжунли себе, забрал себе всего его, даже душу. Пытаясь вспомнить события последнего часа — конкретнее их боя — мужчина свободной рукой трёт переносицу. Головная боль давит, а уши закладывает, стоит попытаться лишь задуматься на секунду. Но он преодолевает это, царапая тупыми ногтями кожу на лице. Ох… Чжунли молчал. Он ничего не сказал за всё то время, что Тарталья нападал на него. Стоял под своим щитом и смотрел, не моргая. Будто пытался запомнить его лицо, разглядеть что-то, что когда-то было упущено. Взгляд этот лишь, к сожалению, распалял не лучшие чувства в нём. Тарталья внутренне ждал, что его дорогой что-то скажет. Что-то, что остановит Аякса в последнее мгновение и заставит зайтись в долгих рыданиях. Но, видимо, Чжунли уже сказал всё, что мог. Наверняка видел, как рассудок и здравые мысли теряются в Тарталье с каждым днём. Может, даже пытался что-то сделать. Понял, что это бесполезно? Чжунли ни разу не задел Тарталью. Он лишь отбивался, но даже это было, казалось, только для виду. До момента, пока щит не покрылся мелкими трещинами и Чайльд не приблизился вплотную, щурясь и улыбаясь действительно пугающе. В глазах Чжунли нет осуждения, он просто мягко тянется ладонью и касается запястья. Его рот слегка приоткрывается. Губы не дрожат. Всё же хочет сказать, что Тёмная часть в мужчине дёргается и не хочет, чтобы до сломленной души дошли слова. Ему нельзя слышать. Поэтому, находясь так близко к нему, Чжунли видит, как за долю секунды темнеют глаза. Поэтому водный клинок разрезает раньше, а секунду спустя Чайльд делает шаг назад. Обезглавленное тело тянется за мужчиной, всё ещё держит его руку, голова с по-истенне мерзким звуком сползает вбок. А-ах, какой беспорядок. Мужчина машинально ловит её одной ладонью, но только и может, что схватиться за хвост, неотрывно глядя на нескладывающуюся в голове картину. Как же так? Почему голова его любимого висит над землёй, а тело, заливающее серый костюм Тартальи алой жидкостью, отдельно? Чжунли любил чистоту. — Я уберу, — нервная улыбка трогает уста, — сейчас, — Тарталья не знает, куда деться. — Подожди секунду. Он осторожно садится на камень, всё ещё крепко держа некогда живого человека за хвост, а тело его аккуратно укладывает рядом, в ногах. Снимает верх своего костюма, кладя чистой спиной на колени и скрывая тот беспорядок, который натворил. — Интересно, что ты хотел сказать? — Тарталья промаргивается, убирая ладонь со своего лица. — Может… «Не делай этого»? Рука тянется к висящей голове, касаясь челюсти. Рот у его любимого приоткрыт и он обхватывает подбородок пальцами, чуть опуская вниз. — Я люблю тебя, — имитируя движение челюсти, Аякс медленно двигает своей, пытаясь прикинуть, подошло бы это ему. Чжунли говорил это каждый день; не забывал напомнить об этом в нужные для Тартальи моменты. Но сейчас подобные слова вряд ли бы слетели с его губ. Хотя. Чжунли отдал ему всего себя. Даже если это не был бой, Тарталья всё равно заполучил его. Быть может, смирившись с невозможностью помочь любимому, тот не стал сопротивляться и позволил Тарталье утопиться в своих безумных грёзах? Может, он даже знал, что всё придёт к этому? К тому, что Тарталья помешается на мысли и даже самое светлое чувство обратится удушающей зависимостью и саморазрушением? И всё равно был рядом… Винил ли он себя в этом или винил в своей бесполезности? Тарталья не считает его виноватым. Остатки разума говорят ему, что вина лежит ни на ком в его жизни, кроме чёртовой бездны. Возможно, там ему и суждено было умереть и всё, что в его жизни дальше шло — чистейшая ошибка. Подтянув голову ближе к себе, он быстро переводит ладонь с волос на челюсть, держа его теперь обеими руками. — Даже после твоей кончины ты остаёшься самым прекрасным, — рассматривая его лицо, Чайльд ощущает, как в груди спирает. Вот оно, непостоянство безумия во всей его красе, Аякс. Секунду назад чуть ли не урчишь себе под нос, а в следующую ком вины и отвращения к себе окатывает с головой. Невыносимое ощущение, преследующее в последнее время всё чаще и чаще. Осознание своих необдуманных, либо же слишком накрученных и гиперболизированных мыслей заставляют страдать не только его, но и окружающих. Долгое время учась в себе это подавлять, тот уже и постепенно забыл о том, что нездоров рассудком. А с Чжунли… С Чжунли было так хорошо и счастливо, что невозможно было скрыть от него что-либо. И он достал для него всех своих скелетов, количество которых превышало. В затуманенном разуме всплывают картины из счастливых дней, которые были совсем недавно. Всплывают поцелуи и прикосновения, и Тарталья не замечает, как тянется вперёд и вцепляется в чужие губы таким же поцелуем, как в картине перед глазами. Не отдавая отчёт своим действиям, он громко вдыхает и целует глубже, даже не замечая металлический привкус. В груди всё переворачивается, начавшаяся было истерика сменяется нежным порывом, и он целует его дальше, будто желая задохнуться от него. Ещё вчера Чжунли оставлял на его груди лёгкие поцелуи, а теперь, чтобы сделать это Тарталье, ему придётся поднять тело с земли. Мысль о лежащем в ногах Чжунли отрезвляет, заставляет отстраниться от губ и судорожно втянуть воздух в лёгкие. Чайльд хмурится и осматривает тело. — Не стоило отрубать голову, — прижав последнюю к своей груди, другой мужчина приподнимает тело за влажный ворот, заставляя принять полусидячее положение. — Тебе, наверное, жутко неудобно так. Поглаживая отрубленную часть тела, тот зарывается пальцами в волосы, отмечая, что они всё такие же, а сам сяньшэн тёплый. До конца своих дней Тарталья забрал ещё один момент, а именно — вкус губ. Другая ладонь касается пропитывающегося кровью плеча, так же нежно гладит и по привычке пытается подняться к лицу, встречаясь лишь с оголённым мясом. Собственные плечи вздрагивают, а из груди вырывается тяжёлый вдох, усталостью наполненный. — Давай пока посидим так? Мне нужно подумать, что делать с этим беспорядком, — негромко шепчет мужчина, боясь разбудить. Было бы, кого. — Знаешь… Ты и сейчас продолжаешь помогать мне. Выглядя так, всё равно приносишь спокойствие в мою душу, после абсолютной бури. Чайльд осматривает их поле боя. К сожалению, в голову так и не приходит память о том, где они, но это не столь важно. Даже после того, как много здесь было разрушено, место всё равно остаётся прекрасным и умиротворяющим. Немного позже он обязательно вспомнит, где они. — Посмотри, — бережно переворачивает голову лицом к открывшемуся закату, — как здесь красиво. Уверен, тебе тоже нравится. Постепенно, вместе с тем, как садилось солнце, к нему приходили разного рода мысли. Начиная от той, что «живот как-то странно сводит», и заканчивая вполне логичной «что же мне делать?» Его безумство постепенно угасало, словно зверь, который долгое время сидел голодным и постоянно требовал, наконец насытился. Спустя какое-то время после совершённого им, тошнота всё ближе подступала к горлу, а опускать взгляд вниз, на лежащую голову, становилось сложнее. И ведь действительно… Что же ему делать? Это не касалось мнения общества или других родных ему людей. Не касалось работы или чего-либо ещё, а лишь одного Чжунли, без которого более не было желания раскрыться и который за последние года стал Его Богом. А теперь его нет. И как долго он будет кормиться воспоминаниями? А если это саднящее ощущение чужой ладони исчезнет с запястья? Не держать же ему голову подле себя всегда? На секунду мысль показалась достаточно занятной, но в следующую мужчина нахмурился и сжал ладонь на волосах. — Ох, Чжунли, — он качает головой, — прости. Наверное, больно. Аякс взглянул на лежащий рядом клинок.