Я тебя нарисовал

      Дилюк просыпается, хватая ртом воздух. Рука вытянута вперед, словно в попытке кого-то поймать.       Оглядев комнату прояснившимся взглядом, он тяжело выдыхает и без сил падает обратно на подушки. Устало он переводит взгляд на стоящие на прикроватной тумбе часы и разочарованно стонет. Четыре часа утра и отсутствие надежды уснуть снова.       Но Дилюк пытается. Он ворочается с боку на бок. Но обычно удобная подушка – слишком жестокая, одеяло лишь бесполезно путается в конечностях, матрас наоборот, слишком мягкий и ему начинает казаться, что еще секунда и он в нем утонет. Но самое мерзостное – это знакомая дрожь на кончиках пальцев.       Дилюк знает, что единственная возможность избавиться от нее – подняться с кровати и найти чистый лист бумаги. Но кто бы знал, как он устал от происходящего.       Через пол часа Дилюк не выдерживает и встает. Идет к рабочему столу, берет в руки скетчбук, карандаш и садится за стол. Еще какое-то время он сидит и гипнотизирует чистый лист, словно пытаясь мысленно переложить знакомые образы на бумагу.       Он начинает рисовать уверенными, резкими линиями такие уже родные незнакомые черты. Карандашный набросок грубый, быстрый. Дилюк просто хочет избавиться от него в своей голове. Освободиться. Нарочитая небрежность хотя бы здесь, попытки убедить себя, что этот незнакомец не занимает все его мысли ночами. Что он не важен.       Дилюк педантично ставит дату и, критично осмотрев пробковую доску над столом, находит место для небольшого рисунка и прикалывает его кнопкой к остальным.       Он устало откидывается на спинку стула и с грустью смотрит на стену из рисунков одного и того же человека. Какие-то – небрежные наброски карандашом, как сегодня. Акварель, пастель, уголь… Дилюк встает и, вздохнув, осторожно проводит кончиками пальцев по самому первому рисунку, останавливая взгляд на дате. Уже ровно полгода.       Он видит его во сне практически каждую ночь. Сначала это был лишь размытый силуэт, по рисункам это отчетливо видно. Но потом он стал все больше и больше обрастать деталями. Характером. Жизнью.       Дилюк чувствует, что начинает сходить с ума, в тщетных попытках поймать этого призрака. Он пытался найти его. Расклеивал объявления по всему кампусу. Пытался искать в интернете. Хоть что-то. Ведь должен же он существовать, правда? - Почему? – спрашивает Дилюк пустоту, пытаясь заглянуть в глаза рисунку. Только это у него не получается. Мужчина никогда не смотрит на него прямо, даже во снах. Он смотрит либо мимо него, либо отворачивается и всегда упорно скрывает правую половину лица.       Дилюк не может поймать этот взгляд и его это злит. А в глубине черепной коробки упорно скребется мысль, что если бы он смог заставить его посмотреть на себя, то у него бы получилось.       Получилось наконец-то полностью увидеть этого невозможного человека. Самую душу.       Не зря ведь говорят, что глаза - это зеркало души?       Получилось бы наконец вытащить из этого дурацкого сна, превратив в реальность.       И никуда уже не отпускать.       Он даже сам себе не может объяснить, почему испытывает чувства к этой эфемерной дымке. К человеку, которого, скорее всего, даже не существует.       Но каждый раз, глядя на очередной портрет, Дилюк чувствует себя дома. Словно он отсутствовал несколько лет и наконец вернулся.       Словно отголоски прежней жизни, которую он не помнит.       Дилюк встряхивает головой, выводя себя из оцепенения, и собирается на учебу.       Завтракать дома нет ни настроения, ни желания, так что он принимает решение зайти в кофейню недалеко от кампуса.       Он хмуро приветствует такого же не выспавшегося сотрудника, делает заказ и присаживается за свой обычный столик у окна. Так рано утром еще никого нет, кофейня открыта буквально несколько минут, Дилюк первый посетитель и он надеется, что сможет насладиться тишиной и, возможно даже пройдет головная боль.       Но его уединение было нарушено. Сначала он услышал дверной колокольчик, оповестивший, что прибыли еще посетители, а потом услышал заливистый смех и громкий разговор двух парней, которые, судя по всему никак не могли определиться, что взять и кто платит. И, на взгляд Дилюка они явно были под чем-то, потому что ну не может человек быть таким бодрым и искренне счастливым в семь мать его утра.       Он поднял взгляд, чтобы посмотреть в бессовестные глаза этих нарушителей спокойствия и, просьба вести себя тише, умерла где-то в горле.       Потому что это был он.       Протяни руку и сможешь почувствовать грубую ткань джинсовки.       Вокруг Дилюка словно лопается вакуумный пузырь, в котором он жил и на него накатывает волна эмоций, цветов, звуков. Этого слишком много, и он чувствует себя, словно рыба, выброшенная на берег.       Столько ощущений душит и все что он может делать это смотреть на этого невозможного, прекрасного человека, который буквально сошел с его рисунков. Которые тут же меркнут и кажутся фальшью, грубой безжизненной подделкой по сравнению с оригиналом.       Потому что сейчас он, впервые за все полгода, что Дилюк видел его, улыбается. Его полные губы растягиваются в улыбке, глаза светятся счастьем. Дилюк даже не улавливает, что он говорит, словно в один момент разучился понимать человеческую речь.       Только вот, он все так же не смотрит в сторону Дилюка, лишь мажет по нему не заинтересованным взглядом, видимо прикидывая, куда можно сесть.       А вот его спутник, напротив, практически сразу ловит взгляд Дилюка и понимающе усмехается. Кладет руку на тонкую талию и слегка притягивает к себе. Другой мужчина нисколько не возражает и, кажется, даже льнет ближе в ответ, не сбиваясь с мысли и все так же продолжая что-то рассказывать, в ожидании своего заказа.       Дилюку жарко. В груди словно разгорается яростное пламя, а земля уходит из под ног, и он совершенно не представляет, что делать со всеми этими эмоциями.       Так близко и так далеко.       Дилюк до побеления вцепляется пальцами в столешку, пытаясь держать себя в руках.       Пытаясь убрать невесть откуда взявшуюся красной пеленой перед глазами ревность. Не понимая своих абсолютно иррациональных чувств.       К человеку, которого он видит первый раз в жизни. Но которого хочется вырвать из чужих рук, спрятать и охранять как самое дорогое сокровище. Потребовать у него ответов. Почему он снится ему каждую ночь? Почему он заставляет его чувствовать себя так? Почему он не смотрит на него?       Дилюк приходит в себя, когда парни, получив свой заказ, уходят. Он пару минут сидит и пустым взглядом смотрит на дверь, пытаясь вернуться в реальность. Принять то, что этот человек, преследующий его во снах рядом. Существует. Дышит.       Любит.       Дилюк подскакивает со своего места, не глядя оставляет какие-то купюры на столике и выбегает из кафе.       Только на улице он понимает, что начался дождь. Улицы больше не пустынны. Началась обычная утренняя суета. Люди снуют туда-сюда, спеша на учебу работу, перекрывая весь обзор и сколько бы Дилюк ни старался, он нигде не видит синюю или же рыжую макушку.       Хочется что-то ударить. Сломать. Дилюк сдерживает порыв и идет в сторону дома. Его хватает на несколько минут, после чего он срывается на бег.       Он должен нарисовать его как можно быстрее.       Пока еще помнит изгиб губ, растянутых в улыбке.       Оттенок смуглой кожи, обласканной утренним солнцем.       Пока еще видит этот свет в глазах, делающий лицо таким живым.       Дилюк запирается в квартире и не выходит, наверное, до вечера. Он не уверен. Все что он знает, так это то, что на улице уже темно, а на телефоне куча пропущенных. От отца, университета, возможно с работы. Кажется, в какой-то момент даже кто-то приходил и стучался в дверь, да и не важно.       Ведь портрет готов.       На этот раз – акварель. Что еще может подойти для неуловимого видения, которое каждый раз словно дым выскальзывает из пальцев?       Впервые парень на его портрете улыбается.       Впервые Дилюк смог детально изобразить правую половину его лица и она больше не скрыта волосами или размазана.       Дилюк проводит рукой по высохшей краске, словно убирая выбившуюся прядь волос.       Парень насмешливо смотрит с холста.       Все еще не на него.       Дилюк знает, что если присмотреться, то в его глазах можно разглядеть осенние листья. - Кэйа, - шепчет он чужое имя, вертящееся на языке.