Стать тобой

      — Тш-ш… — Когда началась вся эта история? Кажется, сразу тогда, как Фишер перешёл в эту чёртову, причём в прямом смысле чёртову, школу. Он повидал на своём недолгом пути много людей и даже смог найти друзей, которые, казалось, могут стать ему спутниками в жизни и после окончания этого заведения. Но без проблем не обошлось.       Фишер слабо вскрикнул, сипя, и зашипел, когда его голова, кто бы мог подумать, встретилась с кирпичной стеной, успел он только подумать о том, зачем вообще с ним связался. На кой черт ему это было надо.       Трэвис всегда был трудным. Так говорил Ларри, так говорила Эш, так говорил поголовно каждый ученик в школе знавший его все девять лет или всего месяц. Это не имело никакого значения.       — Он просто сумасшедший полудурок. Слушай, чел, я рад твоему стремлению помогать людям, но только не Трэвису, только не ему. Ты не представляешь, во что вляпаешься, — только сейчас, сидя на холодном полу подвала и дергаясь, пытаясь вырваться из сковывающих его верёвок, которые казались железными прутьями, он осознал, насколько Ларри был прав. Ему стоило побыть ведомым всего раз. Но нет, это же Салли Фишер. Он не поверил, что все так запущено.       Трэвис был безумно влюблен. Но, нет, совершенно не в том понятии, когда от одного лишь появления человека сердце начинает колотиться так, будто по нему хорошо так ударили молотком, заставив дребезжать. Когда ты хочешь отдать ему каждую частичку этого мира, лишь бы увидеть как он улыбается, заметить те самые неаккуратные, но забавные ямочки на щеках и проводить с ним любую выдающуюся крупицу свободного времени, будь то день или глубокая ночь.       О нет.       Сначала Трэвис просто следил за ним. Следил стоя у шкафчиков, прячась за угловыми, вылавливая взглядом каждое движение бледных рук, любое мимолетно сказанное им слово. Пока он говорил с кем то другим, Фелпс старался даже не дышать, чтобы не выдать себя. Ходил за ним от школы до Апартаментов Эддисона, прячась по кустам, деревьям, слабо видным тропинкам. Делал фотографии. Ох… Как же их было много. Трэвис делал их пока он писал тесты на уроке алгебры и сидел, склонив голову вниз, возможно, чуть ли не засыпая; когда он ел в столовой со своими «педиковатыми дружками», тащя с собой из дома только сок. Как то раз ему удалось сделать фотографию, пока он переодевался после физры, стоя в одиночестве у своего шкафчика, переплетая растрепавшиеся хвостики. Он думал, что никого не было. Вот же глупыш! В суете учеников несложно засесть в шкафчик. Особенно зная, что к тебе никто не полезет.       Эти фотографии были везде. Фелпс распечатывал их, обклеивал ими комнату, распечатанные бумажки с его изображением хранились везде, а ту самую он хранил и вовсе под подушкой, иногда доставая её ночами. Отцу-алкоголику, вечно торчащему в своей церкви, в любом случае абсолютно плевать!       Потом Трэвису надоело просто наблюдать за ним. Вечно находиться так рядом, но в тени, не сумев докоснуться до волос, понять, как они пахнут, какие на ощупь, не увидев в близости тело, почувствовать через кожу хрупкие косточки. Да ещё и ко всему, он стал очень злиться. Его так раздражало то, что он разговаривал с другими! Стоит, говорит, будто ничего не происходит… А Трэвис сгорает внутри от злости, с желанием поймать этого ебаного Ларри за шкафчиками и вырвать язык, чтобы он не мог говорить с его Салом, а зубы вырвать в качестве трофея.       Поэтому, он решил просто забрать его себе.       Фишер такой доверчивый, такой добрый и чистый, как же сильно он верит в людей. Совсем не составило труда позвать его на разговор с важным, но провинившимся лицом, готовым искупить каждый грех. Несложно было заломать его руки и ударить головой об стену, смотря на вытекающую из разбитой головы кровь. Только не так сильно, нельзя же, чтобы он умер! Трэвис даже в качестве извинений поцеловал его прямо в окровавленную макушку, вытирая кровь с губ и побыстрее смываясь оттуда. Он так давно мечтал об этом.       — …Я все ещё тут… — Сал хрипел. Бедный, он совсем устал кричать, даже так, что уснул. Верёвки натерли оголенные предплечья, да и в принципе тело. Красные полосы виднелись из-под них. Чудесное зрелище. — Трэвис, прошу… Я никому не скажу…       Фелпса снова бросило в жар, и он пытался держать свою агрессию, чтобы она не перешла в бешенство. Тот начал канючить отпустить его, что он никому не скажет, готов на все, что угодно. Но его этим не убедить, он все равно будет смотреть на них, говорить с ними, слушать и понимать. Они будут касаться до его плеч и прекрасных рук, а кто-то даже коснётся губ и тела. Так нельзя. По заповедям Трэвиса, конечно, а не этой глупой книги с крестом.       — Ты правда так хочешь обратно? — Старые материнские ножницы для шитья попались под руку первыми. Фелпс зашаркал ногами ногами по бетонному полу, подходя к нему ближе. В горле жгло, его злость так и просилась наружу, раздирала изнутри, пытаясь прорвать путь в жизнь. И у неё вышло. — Так хочешь обратно ко всем этим людям? Хочешь говорить с ними? Хочешь видеть их?!       Юноша взял бедолагу за подбородок, с бешенством в глазах глядя на него. Он не продержался долго: ножницы легко прошли под веко. У него ещё остались силы кричать, хоть и очень хрипло, но это все равно давило на нервы и разболевшуюся голову. Исправить это было несложно: тряпка, собравшая тут всю пыль, отлично помогла в этом, затыкая его крикливый ротик. Затупленное лезвие довольно сложно отделяло глаз от самой глазницы, ещё и, естественно, повреждало сосудистую оболочку. Но все же это удалось. Изрядно потрепанный глазик с голубой радужкой теперь лежал где то на полу подвала.       — Вот так… Вот так мой дорогой… Прости, это вынужденная мера, василек, — приговаривал Трэвис, накладывая очередную повязку на личико возлюбленного, которое он сам же повредил. Теперь нет обоих глаз. — Зато ты не сможешь смотреть на других и будешь любить только меня, да? Это здорово, правда?       Сал лишь кивнул, надеясь, что ещё немного, и он умрёт. Но если обычно люди цепляются за жизнь с последними силами, то тут жизнь цеплялась за него.       Каждый день Трэвис укладывал его рядом с собой. Заботливо, как можно крепче прижимая к себе, иногда так, что Сал не мог дышать, и рассказывал ему о том, как он любит его, что они переплюнут несчастных Ромео и Джульетту. Читал заученные им стихи о кровавой любви.       — Ты только мой, я тебя люблю больше, чем кто либо другой, — подтрунивал Трэвис к очередной своей тираде.       И в один день, снизошло озарение.       Он не просто любит его до дрожи.       Он хочет быть им.       — Ты знаешь, как ты прекрасен, даже когда в бинтах? Даже, скорее, особенно когда ты в бинтах, — Трэвис рассматривал себя в зеркало и пытался предать краске нужный цвет, чтобы это было похоже на кровь. Ухх… Сложно ведь было самому накладывать себе повязку на глаз. Жаль на два не вышло, но иначе, он бы ничего не увидел. А его ждёт тонкая работа. Фелпс же хочет сделать все аккуратно и чисто! — Сегодня у меня будет небольшая игра. Я так стану похож на тебя! Но не волнуйся, я в любом случае буду любить тебя.       — Трэвис, о чем ты… — опустошенный, лишённый какой-либо жизни, хрипящий голос Сала расходился по помещению. Его руки и ноги все ещё были связаны, на местах, где они иногда особо давили, остались багровые синяки. Волосы были собраны заколкой, но многие пряди торчали в разные стороны, хотя, скорее, просто выпали и уныло лежали на его лице. Все же, голову он не мыл уже очень давно, хоть и каждый день Трэвис трепетно приводил его в порядок. Чистые, поменянные повязки явно не останутся такими надолго.        — Узнаешь, малыш, узнаешь. Только, извини, мне снова нужно, чтобы ты немного помолчал, — во рту опять мерзкий, конкретно осточертевший привкус крови и пыли, заскрипевшей на зубах вместе с другой неизвестной грязью. Сал принял это как должное, уже ожидая, что на этот раз его ждет. Вырываться бесполезно. Снова то шарканье ногами, и Фишер почувствовал, как волосы секунду ничего не держит, а после кожа на голове натягивается. Они были намотаны на кулак.       Резкая боль на секунду привела его в чувство, заставив вздрогнуть и немного зашевелиться, крепче сжимая зубами впихнутую в рот тряпку, казалось, настолько сильно, что ещё чуть-чуть и ему вполне хватит прыти её прорвать и раздробить свои зубы в крошку друг о друга. Повязки стали стремительно пропитываться кровью, а боль от холодного металла перешла дальше, полосуя ото лба к затылку, делая круг, прорезая кожу.       — Я правда попытаюсь быть осторожным, — шептал Фелпс, поддевая прорезанную кожу и идя дальше, в глубину, медленно и мучительно отделяя от головы плоть с волосами. Сал чувствовал, будто от него жизнь уходит, сердце билось в бешеном ритме, а мозг подгонял ему воспоминания из жизни, мелькавшие в голове как кадры фильма, прерываемые моментами агонии. В один момент в сознании все померкло. — Я надеюсь, ты просто отключился. Я почти закончил!       Громко сказано, учитывая то, что работы тут ещё на час, если делать все аккуратно. Но раз уж он отключился… То можно немного упростить себе задачу.       Трэвис упёрся коленями в избитые холодом и испачканные кровью плечи и стал снимать скальп, словно снимает шкуру с какого-то животного. Мертвая кожа отделилась от головы с влажным чмоком, обрызнув Трэвиса парой капель крови, попавших прямо на лицо. Он довольно полюбовался своей работой, сразу подходя к зеркалу.       — Как неряха, — Фелпс держал его на руке так, будто держит парик и расчесывал грязные голубые пряди, больше похожие на сосульки. Не очень опрятно, но зато его! Юноша вновь встал у зеркала и, пару секунд поглядев на себя и на бинты, уже испачканные настоящей кровью, надел чужую, снятую с головы кожу с волосами на себя. Улыбка от уха до уха невольно проскользнула на перепачканном лице.       — Теперь я действительно похож на тебя, — полушепотом произнёс тот, даже не смотря на тело, склонившее безволосую голову вниз, которое, вероятно, никогда его уже не услышит.