Борджиа и Святой

«Я твой внук, Франческо.» «От семени Чезаре?» - спросил Родриго, лишь теперь в полной мере разглядывая незнакомца и отмечая до боли знакомые черты. Черты, связанные с любовью и болью, что сильнее, чем от ран любого из оружий. Черты некогда любимого сына, Хуана. Черты Борджиа. «От семени Хуана.» - послышался ответ и умирающий понтифик осознал правду, которую уже понял. И осознал, что умирает с невероятно оглушающей ясностью. Впрочем, это он уже тоже прекрасно понял. Святой… Неужели? Вот уж не думал Родриго, что закат жизни даст ему возможность поражаться и радоваться! Но…Борджиа и святой? Перед глазами уже не было ни неродившегося внука с чертами Хуана, ни расписанного потолка опочивальни, ни плачущей Ла Беллы, прижимающейся к нему в последний раз с той нежностью, какой не было между ними уже давно. Хатива. Испания. Яркое солнце просвечивает сквозь листву, плод апельсина с наслаждением брызжет во рту, а корочками они с братом кидаются друг в друга. Педро Луис. Как много это имя значит для него. В его жизни было два дорогих сердцу Педро Луиса – сын и брат. И обоих он потерял. Откуда-то издалека доносится звук работающих ножниц и, обернувшись на него, Родриго натыкается взглядом на блестящие темные глаза с неловким любопытством разглядывающие его. Аслан Гассет – сын слуги отца и мусульманской пленницы, за последнее мальчишку не поносит только ленивый. Но Родриго Борджиа как-то все равно, он лишь задумчиво смотрит в пристальные глаза Аслана, а на следующий день зовет его играть в прятки. И смуглый Гассет соглашается. Солнечная Испания сменяется хмурым и кровавым Римом. Кровавым от испанской крови. Чужеродной Вечному городу крови Борджиа. Родственники Родриго, которыми так любил окружать себя ныне покойный Каликст III, в миру Родриго Борджиа, погибают на улицах от рук разъяренных горожан, кого-то отсылают прочь, как любимого брата Родриго. Педро Луис уезжает, но Родриго остается. Чтобы однажды сменить своего дядю на престоле Святого Петра и чтобы никогда больше не увидеть своего брата. Ваноцца Каттанеи хороша, хороша настолько, чтобы получить имя La Rosa, но все ее прелести меркнут перед ее главными ему подарками – маленькими телятами Борджиа. Хуан – первый из их общих детей и первый из них кому суждено уйти в землю. Чезаре – мальчик ангельской красоты с такими холодными, дьявольскими глазами. Родриго видел в сыне жажду жить и побеждать с самого младенчества. Холодные, змеиные, пронзительные глаза Чезаре стоят у него перед глазами и на пороге смерти. Где-то, в глубине души, он всегда боялся своего сына. И наверно поэтому рад, что Чезаре нет у изголовья умирающего отца. Лукреция…слишком много. Слишком много всего – чувств, боли, любви и ненависти. Ненависти не к ней – отнюдь! Когда речь заходит о Лукреции, ненависть может быть лишь к себе. Едкая, всепоглощающая, требующая саморазрушения ненависть, которая яростными ударами плети обрушивалась на его спину, оставляя жгучие кровавые полосы всякий раз, стоило ему хоть на миг почувствовать столь обжигающее, неестественное и…будоражащее чувство возбуждения. Возбуждения к ней, к собственной дочери. Светлому ангелу с именем добродетельнейшей из женщин, под чьим ликом скрывается коварная искусительница, истинная Борджиа, не меньшая, чем он сам, Хуан или Чезаре. И даже так, она сумела сохранить свою чистоту, сумела остаться самой добродетельной в их нечестивом семействе. Сумела стать лучшим человеком, таким, каким ее отцу и братьям никогда не стать. «Я всегда буду оборачиваться.» - нежный голос Лукреции дрожит в его ушах и сейчас. Сколько бы он отдал за то, чтобы она всегда оставалась рядом, была тут сейчас, в этот момент. Сколько бы он отдал, чтобы она никогда не возвращалась из Феррары, никогда не окунаясь вновь в этот водоворот нечестивых интриг и душный омут собственной семьи. Сколько бы отдал, чтобы сжать ее в своих объятиях, вновь ощутить этот дразнящий аромат ее волос, примкнуть губами к шее и освободить от одежды, завершая свой послужной список грехов постыдным актом кровосмешения. Но этого не будет. Родриго Борджиа в последний раз ощущает легкий стыд, за собственную греховную страсть к дочери, легкую, потому что скоро, в любом случае, встретиться с Создателем. И ответит за все уже окончательно. Она была светом, тьмой, пороком и добродетелью – всем. Ваноцца, Джулия, матери Изабеллы, Педро Луиса, Иеронимы – никто из них не смог бы даже сравниться с Лукрецией. Даже ее собственная мать. Иеронима, Изабелла и Лаура рождали в его душе нежность и пылкую привязанность, но ни одна из них не занимала место в его сердце и мыслях настолько прочно. Не одна из них не вызывала в душе Родриго такое утешение, слабую уверенность в том, что он хороший человек и такое вожделение. Будь Лукреция не его дочерью, наверняка могла бы стать любовью всей его жизни. Впрочем ей она и была. Его единственной так и не сбывшейся мечтой. За сестрой слабо маячил брат. Гофредо. Самый младший из его сыновей и самый неприметный. Педро Луис был старшим из его сыновей, Хуан был тем, кто давал ему надежды, Чезаре было невозможно не любить, не бояться. Но Гофредо… Какое-то время Родриго предпочитал думать, что Гоффи – сын делла Ровере, может чтобы оправдать собственное равнодушие к сыну? Так или иначе, но Гоффредо – князь Сквилачче и послужит прославлению рода Борджиа. И может когда-нибудь простит отцу его равнодушие. Сколько времени отобрали у его жизни эти воспоминания? Минуту, или час, а может целую жизнь? Родриго Борджиа не понимает, не способен ничего понимать в принципе, потому что перед глазами разгорается сияющее зарево, обещание новой жизни, не такой, какую описывают в Священном Писании, но другой. И Франческо Борджиа с совершенно беззлобной улыбкой Хуана, протягивающий ему руку, чтобы стать проводником, спутником своего прадеда в этой новой,не похожей на старую жизни. Святой Борджиа. Борджиа – святой.