***
А ведь мы знакомы, сколько я себя помню, с детского сада, а значит, всю свою сознательную жизнь. Такое впечатление, что ты был в ней всегда, и был её неотъемлемой частью уже тогда. В детском саду тебя всегда ставили в пример для подражания. Послушный и спокойный ребенок, ты был меньше и физически слабее других мальчиков, но, как ни странно, лидер нашей группы Артур, от которого доставалось многим (а мне больше всех), тебя не трогал, словно запрограммированный кем-то свыше, да и наша воспитательница, Андриана Юрьевна, возилась с тобой больше, чем с остальными. Примерно тогда я понял: с тобой что-то не так. Чуть позже я узнал, что ты серьезно болен и обижать тебя нельзя. Я очень тебя жалел, а моментов, когда ты ни с того ни с сего начинал плакать, я боялся. Я наперед знал, что будет дальше: воспитательница с трясущимися от страха руками и медсестра, которая дежурила в нашей группе, пока не приходила твоя мать, чтобы забрать тебя домой. И хорошо, если на следующий день ты возвращался, бывало и так, что я не видел тебя неделями. Я до сих пор помню, какими вкусными конфетами ты меня угощал, как тихонько отзывал меня в сторону, чтобы сунуть в карман лакомство со словами: «Ешь быстрее, пока Артур не видит. А то отберет ведь». И смотрел на меня своими голубыми глазами, которые в контрасте с черными волосами казались еще светлее. Когда ты мне впервые предложил эти конфеты, я даже постеснялся сознаться, что не люблю их, но почему-то они показались мне самыми вкусными.***
За черными окнами лежит мир, затопляемый ночью, город спокойно засыпает, как куча черных скал. Больница кажется мне каютой корабля, что плывет в темном неизведанном море вместе со мной, с моей печалью, болью и сковывающим ужасом чего-то неизбежного. Без малейшего лучика света и отблеска грядущего. Вот еще мгновение — и мы скроемся в темной гортани этого каменного монстра, пропадая и растворяясь, утратив надежду. От недосыпания у меня кружится голова, но и спать я не могу. Боюсь. Боюсь проснуться и понять, что все кончено… Мое горе, моя печаль, все больше меня сковывают, как бы я ни старался их стряхнуть. Они пытаются полностью меня поработить, взять в плен, ведь я теряю единственного и любимого человека. И мне так жалко становится моего любимого, какой-то непосильной для души давящей жалостью, будто что-то рвется внутри меня. Не сдержавшись издаю тихий всхлип и с силой нажимаю между ключиц, лишь бы не разреветься. Мне самому странно от того, как я судорожно пытаюсь ухватить то, что сейчас безвозвратно уходит. Не могу, не хочу, не позволю! Он не посмеет бросить меня одного!.. Я лихорадочно пытаюсь придумать хоть какое-то будущее без Андрея, но не могу. Не получается. Из попытки воссоздать что-то светлое, прихожу к самому темному. Нет, я правда не смогу без него, лучше мне умереть первым. От этих мыслей хочется кричать, орать или разбить что-нибудь. А еще лучше рвануть прямо сию секунду с обрыва, только бы не видеть всего этого. Только сейчас я осознаю, как сильно я люблю Андрея, и насколько я привязан к нему. Впервые в жизни в моей голове пустота, ноющая боль в груди с каждым вдохом разрастается все больше. Горло опять перекрывает судорога, в глазах стоят слезы, и я, не видя ничего перед собой, замираю на месте, а сморгнув, бросаю взгляд на стеклянную стену, сквозь которую палата Андрея видна как на ладони. Хочется верить что это иллюзия или чья-то злая шутка, но мечты разбиваются о реальность, как стая птиц о небоскреб. У постели юноши недвижимо и покорно сидит его мать, держа его руку в своей. Она любит его так же, как и я. Или нет. Никто не сможет любить больше такой мамы, как у него… Добрая душа… Одному богу известно, что пришлось ей пережить за эти годы, сколько выстрадать ради здоровья родного человека. Мне невообразимо стыдно перед этой женщиной, ведь я когда-то обещал беречь ее сына и не обижать. Но не уберег и обидел. Из-за меня он здесь. Вина захлестывает сильней. На энергетическом уровне я вижу, как утекает его жизнь. Он на грани. Еще немного и тонкая струна порвется. Я все это чувствую и понимаю. «Не может быть, — бьется в моей голове, — этого просто не может быть. Я не верю. Этого не может случиться». Мой мир трещит, практически рассыпается на осколки, разрывая острыми краями сердце. Мама Андрея предлагала мне дежурить у его палаты по очереди, но я отказался. Я должен быть здесь, а она пусть отдохнет. Она женщина, ей сложнее. Она мать, ей невыносимей. Вот сейчас она уйдет на несколько часов домой, а я буду сидеть с тобой, любовь моя, пока не начнет клонить в сон, а мой организм не потребует очередной дозы кофе или энергетика. Мне так много нужно рассказать тебе, родной, и я уверен, что ты меня услышишь. Я очень надеюсь, что ты меня слышишь, иначе ведь быть не может.***
В школе мы с тобой оказались по разные стороны баррикад. Я был сам по себе, а ты… тебе было еще сложнее. Намного сложнее, чем мне. Чтобы не стать гонимой овцой, как я, и не испытать на себе издевательств Артура и его друзей, тебе постоянно приходилось ломать себя, переступать через собственное мнение, терпеть унижения, не имея права ничего возразить влиятельным одноклассникам. Частые приступы выматывали тебя, не выпитая вовремя таблетка грозила носовым кровотечением, страшной головной болью и даже потерей сознания. И пусть мы делали вид, что не являемся друг другу даже приятелями, я чувствовал между нами особую незримую связь. Изгой и серый кардинал, которого не обижали лишь потому, что это грозило ужасными последствиями для тебя и жалобами твоей мамы в вышестоящие инстанции. Я не виню тебя за дружбу с Артуром и его прихвостнями. Без их покровительства ты не выжил бы. Именно благодаря тебе я понял значение пословицы «Держи друзей близко, а врагов еще ближе». Интересно, догадывался ли Артур о твоей ненависти, спрятанной за беззащитной улыбкой ребенка, бесконечно доверяющего всем вокруг и не подозревающего о существовании зла. Я знал, что это лишь маска, и тебе нельзя показывать своих истинных чувств и нервничать, иначе рухнет твой выстраиваемый годами мир. Уже тогда я знал, что мы связанны невидимой, но крепкой нитью и нам сама судьба велела держаться вместе. Ты всегда помогал мне. Защитить меня от Артура в открытую ты, конечно, не мог, но вместо этого ты разрабатывал гениальные планы, чтобы я пострадал как можно меньше. Не зря за высокий интеллект и пытливый ум тебя по окончанию школы наградили золотой медалью. В отличии от Артура, ты ее заслужил. Когда меня избила компания Артура, ты отвел меня в медпункт, хотя и сам очень рисковал — узнал бы кто-то из обидчиков, тебе пришлось бы несладко. Ты единственный не бросил меня в парке и даже провел домой, не упрекал и ничего не требовал взамен, даже не вспоминая об этом постыдном для меня случае. Когда я решил уйти из жизни, ты снова был рядом. Никто, кроме тебя не замечал моего состояния, ты один слышал сердцем мой немой крик о помощи. Именно тогда ты сказал мне очень мудрые слова: «Нет ничего дороже жизни. Глупо просто так с ней расставаться. Я за свою каждый день борюсь. Неизвестно, сколько еще я протяну. А ты сам не подозреваешь, насколько счастлив. У тебя есть неоценимый клад — твое здоровье». Спасибо тебе, мое солнышко, за твою опору и поддержку, за все, что ты для меня делал… Я обязан тебе многим. Если бы не ты, меня бы уже не было. А перед выпускным я понял, что люблю тебя.***
Я сижу рядом с Андреем. Я даже за руку его не могу взять, ведь мои пальцы мелко трясутся, и я боюсь неосознанно навредить ему. В глазах опять стоят слезы и яростно просятся наружу, но я плотнее сжимаю зубы, сдерживаясь изо всех сил. Так нестерпимо, бесконечно больно. Я до безумия люблю этого юношу. Мне кажется, что тень смерти уже обняла его за плечи, черты лица сделала ярче, подчеркнула скулы, но не смогла отнять красоты. Врач говорит, что надежды нет. «Сколько?» — только и могу выдавить из себя, и сам себе удивляюсь, насколько противно звучит мой голос, став вдруг дрожащим и крякающим. «День, максимум два, — пожимает плечами врач, — у него несовместимые с жизнью травмы. Он и так долго держится, удивительно, как он вообще еще жив». Мой бедный мальчик так отчаянно борется, цепляясь за жизнь… Может, чудо всё же произойдет, и он придет в себя? Вот едва заметно дрогнули веки, а рука Андрея слабо шевельнулась в моей. А, нет, показалось. От отсутствия сна у меня скоро начнутся галлюцинации. Да и плевать. Я не хочу без него… ничего не хочу… Побудь еще немного со мной. Не уходи, дождись хотя бы, пока вернется мать. О черт, как же подло я сейчас рассуждаю… И мне вдруг становится противно от самого себя, какая я тварь. Это я угробил его, если бы не я, Андрей жил бы. Я не знаю, что мне делать с осознанием этого. Прости меня, прости… С неожиданным приливом нежности я глажу волосы любимого, целую в лоб, затем утыкаюсь лицом в его неподвижную руку и тихонько плачу. Мое сердце словно вырвали и выбросили в сточную канаву. Оно больше никогда не будет прежним без Андрея.***
После школы мы с тобой стали неразлучны. Первый поцелуй, признание в любви, первая близость — все это я помню, как сейчас. Нам было без разницы, куда и зачем мы идем, и что будет дальше. Главное, что вместе. Мы ведь знаем друг друга тысячу лет и больше никогда не расстанемся. Своей любовью я старался сгладить все горести прошлого и окружить тебя заботой. Мой добрый ангел, мой ангел-хранитель. Мне так хотелось хоть немного облегчить твои страдания, чтобы приступы случались как можно реже, чтобы тебе не было так больно. Мы так много вместе пережили и понимали друг друга без слов на каком-то астральном уровне. Мой храбрый и сильный мальчик, ты так мужественно переносил болезнь, никогда не жаловался и не ныл. Я многому у тебя научился. С тобой я стал сильнее. Артура ты так и не смог простить. Ты намного тверже и увереннее, чем я, и знаешь себе цену. А вот я забыл все обиды, оставил в прошлом школьную травлю и даже смог с ним подружиться. Он ведь изменился, и нам с ним больше нечего делить. Ненавижу свой мерзкий амёбный характер. С Артуром я до сих пор тихий и молчаливый. Будь я другим, я не предал бы любимого. Я не держу зла на Артура, он тоже чувствует свою вину. Я это вижу. Он даже пришел в больницу сдать кровь, только тебе это не нужно, тебя это уже не спасет. Я крепко по-дружески его обнимаю, боясь расплакаться на его плече, как маленькая девочка. И снова стыд овладевает мной: а вдруг ты сверху увидишь нас, и это убьет тебя окончательно… Какой абсурд… А я ведь знал, как ты ревнуешь меня к Артуру, как нервничаешь, когда я с ним общаюсь. Тебе было обидно за меня. Выходит, ты любил меня больше, чем я сам себя? В тот день у тебя просто сорвало крышу, когда ты нас увидел за безобидным, казалось, занятием. Это уже потом до меня дошло, что чаепитие — действие достаточно интимное, если его совмещать с просмотром смешных и бессмысленных видео. Это была последняя капля в чаше твоих многочисленных огорчений… «Я долго терпел ваши объятия при встрече и на прощание. Но сегодня, Костя, ты переступил границу, после которой не будет больше ничего. Если бы я вернулся позже, вы бы точно поцеловались», — это был голос твоего истекающего кровью сердца. Как же я корю себя за то, что позволил тебе пойти на курсы в автошколу. С твоей болезнью это очень опасно. «Глупостей не говори, — улыбнулся ты своей лучезарной улыбкой, держа в руке новенькие права, — у меня же не эпилепсия. А на гипертонию запрета нет. Но если ты так боишься, я обещаю садиться за руль только с тобой». Человек в гневе и отчаянии часто нарушает свои обещания, не думая о последствиях. Почему я не остановил тебя тогда? Если бы я знал, что все так обернется, я запер бы тебя в комнате. Я же физически сильнее тебя… В больнице мне сказали, что за рулем у тебя случился приступ. Посреди трассы, на высокой скорости. Лишь по счастливой случайности больше никто не пострадал. Слабое утешение.***
Сереет окно, наступает утро. Открывается дверь палаты, и после утреннего осмотра в коридор выходит врач, высокий, седой и с кустистыми бровями. Мать Андрея его откуда-то знает. И не мудрено — ее сын много времени проводил в больнице. Доктор сжимает руку женщины и смотрит в глаза. И я без слов понимаю его: «Он не выживет?» — «Нет…» — говорят честные глаза врача. Он вздыхает и уходит, а мать Андрея провожает его через весь коридор молящим взглядом, вроде бы этот человек уносит с собой жизнь ее Андрея. Потом она поднимает глаза на меня. Блестящие от слез и такие же, как у Андрея, выразительно-голубые и очень красивые. Она бросается ко мне и беззвучно рыдает у меня на груди. Я обнимаю ее не только как мать своего парня, но и как хорошего друга, и будто сквозь сон соображаю, что в моей голове вертится мысль: «Не плачьте, тётя Алёна, не все пропало. У вас же осталась дочь». Какая подлость… Кто может заменить Андрея? Внезапно происходит то, что в состоянии почувствовать лишь мать. Она сломя голову бросается в палату, а я без сил падаю в кресло и закрываю глаза ладонями. Челюсти сводит, холодный пот заливает лоб. Я сижу так долго. Неужели конец? Но тетя Алёна молчит, не плачет. А может, ему легче? Вдруг дикий сумасшедший крик матери подбрасывает меня на кресле. Ноги почти не держат меня, но я бегу к нему. Я мчусь, не разбирая дороги, бьюсь руками в стеклянную стену и наскакиваю на тётю Алену, что в истерическом припадке заламывает руки. Я всё понимаю. Вот он, конец… Я пытаюсь ее успокоить, говорю какие-то слова, которым и сам не верю, а сам иду в палату. Зачем? И сам не знаю. Всё равно его больше нет. На больничной койке, среди белых простыней лежит мой любимый, мой Андрей. Бледный, как стена, с тенью смерти на лице. Уже не дышит. А приборы показывают, что сердце больше не бьется. Я опустошен, обездвижен и могу смотреть только на прямую линию на мониторе. Я даже не замечаю мотающихся туда-сюда медработников. Мой мозг жадно ловит детали этого кошмарного момента, который теперь навсегда высечен в моей душе. Мне страшно. Я больше не выдержу. Мне хочется уйти из больницы прочь. Я слишком долго был сильным.***
На улице я вдыхаю утренний воздух, еще относительно чистый и свежий. Город спит, но природа уже просыпается. Возле больницы цветут кусты жасмина, источая вокруг неповторимый приторно-сладкий аромат. Я люблю май именно за эти цветы. Но теперь все будет по-другому. Этот запах будет напоминать мне о наших с Андреем несбывшихся мечтах.