Здесь и сейчас.

      Вслед за поднимающейся луною всегда ступает и ночная прохлада, неторопливо окутывая зябким шлейфом ветерка.       Однако, даже при свете звёзд ему сейчас неимоверно жарко.       Тацуми улыбается невинно, словно нежнейший ангелочек с масляных картин; Тацуми издает грудной смешок, краткий и тёплый, как летнее солнце.       У Тацуми глаза ни разу не блестят, как при чтении исповеди богу, наоборот — словно два драгоценных аметиста, они будто бы стали даже темнее, глубже, отдавая непривычной для него аурой, светом явно неказавшейся.              Улыбка на его лице ниточкой тянется шире и с виду слабые руки нежно проскальзывают под ткань чужой одежды; подушечки пальцев мягко касаются горячей кожи и для начала плавно приподнимаются вверх, задирая ткань сильнее, а затем опускаются, стягивая чёрный низ.              У HiMERU дыхание становится рванее; у Тацуми руки холодные, но их прикосновения заставляют его ощутить невероятный жар по всему телу и вокруг, словно они угодили в самое пекло нижнего мира — ибо из них двоих святым является один, да и тот без промедления всё сильнее опускается в пучину сладкого греха, забываясь насовсем.              HiMERU, однако, не теряется и так просто инициативу отдавать не собирается; он горячо выдыхает прямиком в лицо «этому чертовому Кадзэхае Тацуми» с дерзостью, не разрывая зрительного контакта между ними, с секундами всё больше глазами будто бы пытаясь того обжечь.              Вероятно, подобное пламя Тацуми и задевает, отчего он на мгновение осекается, и HiMERU в тотчас без толики нежностей впивается ему в губы, нарочито грубо и бесцеремонно, даже в подобных действиях не лишаясь своей неприязни к визави. HiMERU на укусы не скупится, с жадным желанием вредя каждому миллиметру нежной кожи губ Тацуми и получая некое удовольствие, улавливая слухом тихое постанывание. Он не дает права сделать хоть малейшее движение в ответ, а если чувствует попытку противится, то напор усиливает, рукой вцепившись в весеннего цвета волосы.              Слышится смачный звук словно бы надкушенного персика — и грубый поцелуй резко прерывается всё по той же инициативе HiMERU, однако удивление али растерянность на лице Кадзэхаи Тацуми увидеть ему не дано; Тацуми спокоен, хотя брови его хмуры, но руки уже блудом занимались с нарастающим энтузиазмом — бедра HiMERU сжаты крепко, на что тот неопределенно фырчит, парой движений ног абсолютно оставаясь без нижней одежды.              Теперь очередь Кадзэхаи — сил вполне достаточно, дабы перевернуть потерявшего бдительность партнёра и занять позицию сверху, теперь укрепляя своё доминирование, которое HiMERU передавать ему явно не хотелось, даже совсем. Лицо, веющее постоянным спокойствием и доброжелательностью, вновь озаряется той же обманчивой улыбкой, и HiMERU неприязненно кривится; сразу же мчится схватить того посильнее и сжать ему подбородок до ощутимой боли, да лишь руки цепко оказываются схвачены этим ласково называемым «святошей», отчего теперь HiMERU оказывается в движениях ограничен.              — HiMERU-сан. — Тацуми наконец подает голос, однако такой ровный и пугающе добрый, что и его партнёр слабо удивляется, но выдает только сильное недовольство, — Позволь мне дальше повести, — мурлычет он уже у чужого уха, опаляя его томным вздохом, от которого мурашки пробежались табуном. Кадзэхая касается его кожи кончиком носа и ведет медленную линию вниз, после чего вдруг резко и быстро начинает внезапную дорожку укусов по всей изящной шее HiMERU, с похожей жадностью и увлечением их оставляя один за другим.              HiMERU от жарких губ и блуждающей по телу руки чувствует, как внутри всё бурлит и вскипает, подобно чайничку с обжигающей поверхностью — он готов обжигать в ответ, страстно желает жечь Кадзэхаю Тацуми и жалить его беспощадно, словно целый рой пчёл, не давая ему подступиться к своему сладкому мёду ни на йоту ближе, чем он есть сейчас, иначе дальше снизойдет до ядов.              Однако, невзирая на подобное, Тацуми продолжает идти вперед настойчиво и уверенно, отдаваясь процессу всё больше и сильнее; он намерен дойти до конца и получить желаемое, вкусить долгожданную тягучую сласть, которую он узрел у HiMERU, завлекавшего к себе с улыбочкой, искусно пряча скрытые шипы и заставляя Кадзэхаю Тацуми отречься от своего святого и полного невинного света пути на одну «лишь» тёмную ночь, которая навсегда останется только между ними двумя, вне зависимости от развития событий или исхода. Таково их одно негласное правило, которому они беспрекословно подчинятся во имя общего блага, даже если и HiMERU блага Тацуми не очень-то и желал, однако иных вариантов никак ведь и не было, а наряду с первым правилом могло бы пойти и второе — причины наступления сей грешной ночи, они были лишь известны им одним и никому-либо ещё, даже, вероятно, и друг-другу, отчего остается плести бесконечные догадки и помыслы, различной степени пристойности и возможности.               Но до поры размышлений далеко, даже совсем — их нечестивая ночь ведь только сейчас началась и бессмысленными мыслями её заполнять вовсе не стоит, наоборот, правильнее всего отдаться некрасивым желаниям.              Здесь и сейчас.