***
на его плечи падает свет — солнце едва взошло. ласковые лучи гладят алебастровую кожу, цепляются за шрамы, за трещины. сейчас они потухли, черными провалами в пустоту рассыпались по спине и плечам. в мягком полумраке комнаты его кожа почти светится. чайлд сидит на разворошенной кровати и смотрит. чжунли замер у приоткрытого окна — смотрит на солнце, едва приподнявшееся над дрожащей линией горизонта и не щурится. золотые глаза непроницаемы. — доброе утро, — его голос тихий, почти осторожный шепот. их первая ночь закончилась пару часов назад и чжунли смотрел, как неровно дышит во сне его человек, как дрожат рыжие ресницы, как приоткрытые губы шепчут что-то о тьме. он бросает взгляд через плечо. у чайлда встрепаны волосы, падают на глаза, липнут ко лбу, влажному от дурного сна. чжунли хотел бы заглянуть в его голову и убрать ласковой рукой кошмары, да только под поверхностью этого океана шторма. не пробиться. не поднырнуть. — ты не ушел, — голос со сна хриплый. чжунли хочется поцеловать его. чайлд до дрожи в костях родной. за два года пролез под кожу, ребра раскрыл, забрался за сердце и поселился там. — нет, — садится рядом. одеяла шуршат. руки ласковые, горячие. чайлд гладит их и сплетает пальцы. тянется целовать, но замирает на полпути, засмотревшись в янтарную глубину. чжунли улыбается криво — углом красивого рта. целует сам. невесомо, невинно. за грудиной болит. вчера они катались по этой кровати, вцепившись друг в друга как два бешеных пса. чайлд до крови изгрыз ему губы. сегодня чжунли хочет нежить его в ладонях, целовать каждую веснушку на скуластом лице. на чжунли ни клочка одежды. чайлд гладит его поясницу, целует острое плечо. под одеждой не заметно, насколько тот худощавый. в ладонь толкаются лезвия лопаток. длинные пальцы сжимаются крепче. это капкан. ловушка из ребер захлопывается, болит так сильно, что чайлд прячет глаза. вчера чжунли вытянул сердце из своей груди и отдал его. не ему. не чайлду. вчера чжунли втолкнул его руку себе под ребра, цепко держа за запястье. внутри было тепло и сухо, словно в мягкой, обитой бархатом шкатулке. что-то слева бешено пульсировало и толкалось в руку. «вытащи и его, если так болит. только смотри не пожалей потом.» чайлд тогда сжал кулак, а потом укусил этот болтливый рот, до крови, до удивленного стона. «ненавижу.» — ненавижу, — повторяет чайлд и ловит дрожь чжунли кончиками пальцев. бог сгибается рядом с ним, обнимая себя за ребра одной рукой. чайлд обнимает его за плечи. тянет к себе. чжунли податлив, как глина. его щеки мокрые. лихорадочный жар. — чайлд… — шепчет бог. чайлд гладит горячий затылок. — мой корабль отходит в полдень, — шепчет на ухо. чжунли молчит. за окном шумит город. торговцы деловито снуют по своим делам. волны тяжело ворочаются в заливе. шелестит листва. в ли юэ осень. бог целует чайлду костяшки пальцев. его ресницы слиплись. солнце вызолачивает кончики прядей, заставляя его сиять. бог загребает горстями рыжего счастья, дышит им, прижимается лихорадочными губами. любит его так, что в груди ломит.***
в гавани полный штиль. воздух тяжелый, пахнет гарью и пеплом. чжунли кажется, что фальшивое небо сейчас раздавит его. ли юэ горит. ли юэ горит, ли юэ затоплен, а их бог мертв. чжунли сжимает кулаки так сильно, что ноют кости. гнозис в груди трепещет, пульсируя в такт сердцу. гидра вздымается из воды и чжунли чувствует ее ярость. то, что осталось от осиала ненавидит. то, что от осиала осталось — огрызок. кусок старой боли, изодранный о скалы и пустоту. чжунли почти его жаль. минуты текут сквозь пальцы. чжунли дышит на счет четыре. его позвоночник — готовая порваться струна. нефритовый дворец падает с таким грохотом, что чжунли кажется, будто его голова сейчас разорвется. мир замирает.***
«время богов прошло». чайлд смеется. маленькая шахматная фигурка над ладонью***
«ненавижу».***
что-то ломается. трескается, рушится, рвется, лопается. чжунли устал. его сердце колотится в кулаке тартальи и болит. «вытащи». глаза у чайлда влажные, зло смотрят из-под рыжей челки. океан и сотня штормов.***
чжунли запрокидывает голову, подставляя горло под чужой жадный рот. чайлд кусает его до крови, глотая чужой полувсхлип. одеяла шуршат, когда чайлд втискивает бога в кровать. они оба молчат, только чжунли иногда постанывает. то ли от боли, то ли от похоти. трещины сияют золотом, раскрытые огненные пасти. чайлд цепляется за них пальцами, расцарапывая кожу. чжунли стонет каждый раз, когда чайлд оказывается глубже. его голова кружится и все горит. чжунли обнимает чайлда коленями покрепче и цепляется за простыни. чайлд долго кончает внутри архонта, подрагивая над ним, жмурясь до кругов под веками. чжунли завороженно смотрит на его искаженное лицо. свет фонарей золотит кожу снежнийца, загоревшего в ли юэ за два этих долгих года. два года? две секунды для бога. хватило, чтобы прикипеть намертво. чжунли обнимает чайлда, упавшего ему на грудь. целует за ухом.***
— останься? — спрашивает чжунли в последний раз, держа его ладонь. пристань полна людей, шума и гомона, сосредоточие жизни. чайлд качает головой. — еще увидимся, — и отнимает руку.***