Переговоры

Это не самый херовый поворот из всех возможных — Итану есть, с чем сравнить. Гейзенберг искренен в своих намерениях, хотя это звучит откровенно безумно: ну типа, нет, серьезно, как он себе представляет их «объединение ради спасения Розы»? Почему все вообще вдруг решили, что его дочь — идеальное оружие? Почему это, черт возьми, каждый раз происходит именно с ним и его семьей? Итан честно старается абстрагироваться, но глухая клокочущая ярость жжёт изнутри огнём, и если бы не последние крупицы здравого смысла, то он бы вмазал Карлу по лицу. Возможно, не будь его главной целью сейчас спасение дочери, они с Гейзенбергом нашли бы общий язык. Тот насмешничает отчаянно, смотрит затравленно, порой говорит с нотками восхищенного восторга, такими, от которых волей-неволей, но берёшь и выжимаешь из себя последнее, встаёшь и идёшь дальше. И, как бы не хотелось это признавать, Карл практически живое напоминание о том, ради чего Итан здесь. Механический мастер, через слово зовущий его или по имени, или папашей, говорящий о Розе при любой возможности. Сломанный ребёнок Матери Миранды. У Итана нет времени, нет сейчас сил ни на что, кроме цели спасти Розу, но если бы… если бы только у него была возможность, он бы за шкирку, если надо, потащил бы Гейзенберга из этого ада. Он меньше всех здесь похож на чудовище, и, кажется, действительно является заложником обстоятельств. Абсолютно ебанутый, но с такой жизнью… это, в принципе, даже объяснимо. Итан тоже не святой, у него руки по локоть в крови не только в буквальном смысле. Это… опрометчиво. Карл выводит его из себя совершенно напрасно, и это чертовски плохая идея. Если бы он сказал все то же самое, но с обещанием не вмешивать его дочь, Итан с радостью, если надо, зубами бы выгрыз глотку Миранде. Собственноручно придушил, Гейзенбергу и руки марать не нужно было бы. Но Карла серьезно заносит, а Итан не спал уже дня два, и слишком долго копил эту глухую ярость, так что, когда он оказывается держащим Карла за руку, он все ещё думает о том, что надо было бы все-таки вмазать ему по лицу. Может, окстился бы.  — Последний шанс, — говорит с обольщающей одержимостью Карл Гейзенберг, механический лорд, сильнейшее дитя Матери Миранды.  — Я, пожалуй, рискну, — это звучит почти что язвительно, и Гейзенберг отпускает его руку, практически рыча от ярости, от острого разочарования, и это читается в его жесткой, острой фигуре. Но Итану уже не до того — он падает на встречу с одним из детей Карла, и кто знает, что именно его ждёт там. О том, что он сам слегка разочарован исходом их разговора, Итан старается не думать. Но уже позже признаётся сам себе — им обоим стоило бы остудить голову. Воевать с Гейзенбергом не хочется. Убивать его — тоже. Когда они встречаются в следующий раз, кругом звенит сталь, железо, завод поёт траурную песню, и Итан видит, в каком состоянии нервного возбуждения пребывает Гейзенберг. Это неожиданно отрезвляет, но он банально не успевает ничего сказать — тот слушать больше не намерен, веселый и злой, он великолепен в своём яростном разочаровании в этой жизни, в Матери Миранде, и в Итане в частности. Ему нужно успокоиться, думает про себя Итан. В таком состоянии никакие революции не совершаются. Он же не видит очевидного. Не хочет видеть. А ещё, кажется, вознамерился Итана убить. Вот черт. …Отстреливаться от оргии из бензопил, в которую превратился Гейзенберг, становится все труднее. Итан думает о том, что, не красуйся сейчас Карл, не действуй на эмоциях и не прерывайся на поддразнивания, вряд ли Уинтерсу удалось бы хотя отчасти навредить ему. Но Карл всерьёз вознамерился сыграть с ним честно — ну или почти честно. Их сражение, наверное, выглядит чертовски смешно со стороны. Как бравый солдатик из детского набора сражается с ретривером на полу детской спальни. Или жук пытается побороть наглого кота на подоконнике. Ему почти что не страшно. Вернее, нет, страшно, конечно, но это скорее какое-то яростное волнение. Он не хочет убивать Гейзенберга. Не хочет ему вредить. Самому подыхать нельзя. Проиграть нельзя. Что же делать?  — Ай, это было больно. Серьезно. Хочу ещё! — насмешничает Карл в запале боя, а все, о чем думает Итан… что вообще может дать ему поговорить с Гейзенбергом? Как достучаться до того, кто укрылся за защитой из стали сразу, как получил отказ? Херовый день, чертовски херовый.  — А ты молодец, Итан Уинтерс, даже жаль тебя убивать, — смеётся Гейзенберг, когда гранатой ему сносит какую-то часть его… нового тела. Итан сжимает зубы — у него не так много вариантов. Он или умрет здесь и сейчас, что ему категорически запрещено — Роза, его Роза у Миранды, и он должен спасти ее, его невинная дочурка не должна пострадать, — или каким-то образом на чистой силе ярости и удаче должен убить Гейзенберга. Вот только делать он этого совершенно точно не собирается. Уворачиваться от массивных резаков и летящих кусков металла сложно, теперь, когда у него нет машины, он как на ладони перед ослеплённым азартом боя и глубиной собственной злости на мир Карлом, но Итан выжил в угодьях трёх Лордов, которые отнюдь не были слабаками, и, более того, смог одолеть их, и теперь он… он справится. Задача поменялась, но это может помочь. Ему просто нужно достучаться. Бой бессмысленный и беспощадный, всюду бушует пламя, и продираться через завесы дыма и огня сложно, но он и не такое пережил, верно? Отнюдь не такое. Гейзенберг опешивает, когда Итан вместо логичных попыток увернуться пытается приблизиться, мелькая то тут, то там. Прерывается на середине какой-то витиеватой фразы о Давиде и Голиафе, и в месте, где секунду назад стоял Итан, земля оказывается вывернутой гигантскими зубьями пилы. Как хорошо, что Итан быстро бегает.  — Что ты задумал, Итан Уинтерс? Тебе уже вряд ли что-то поможет. Так прими свою смерть с гордо поднятой головой, ну же, — рычит Гейзенберг прямо над ним. Вспоминается его «Пошёл вон отсюда!». Убить Итана тогда он мог щелчком пальцев. Вспоминается «Ты молодец, Итан Уинтерс!», полное смеха, когда за ним гнались эти проклятые твари по узким катакомбам. Вспоминается «Последний шанс, Итан, ну же». Что ж, сейчас у него есть на это время, потому что банально нет выхода — теперь Гейзенберг шансов ему не даёт. Итан даст возможность себе сам. Где в этой махине блядский Карл, о господи… Попасть на механическое тело оказывается сложнее, чем думалось (думалось, кстати, что это будет «пиздецки сложно», так что на самом деле это оказался просто ад), но у Итана на кону слишком многое, чтобы он не справился с этим.  — Да пошёл ты, да пошёл ты, да пошёл ты, — шипит он себе под нос, пока Карл, отрезвленный самоубийственными действиями Уинтерса, пытается стряхнуть его с себя.  — Если ты решил подорвать меня, Итан Уинтерс, так ты не можешь не понимать, что скорее сам подорвёшься, — грохочет механический голос над ним. В нем уже нет азарта, есть просто злость и непонимание. Отлично. Когда Итан подрывает механический щиток на его теле, голос все ещё грохочет над ним, но слов уже не разобрать — Итан проваливается в мясорубку механического тела. То, что его не разрывает на куски каким-нибудь из внутренних механизмов — чудо. То, что он все ещё жив — чудо. Оставалось надеяться, что у него в кармане ещё много чудес, и удача все ещё любит его. Удары пил сотрясают существо, в котором он оказался — кажется, Гейзенберг психанул окончательно, и уже не разбирает то, что вредит себе же, просто сосредоточив все на том, чтобы вырвать из себя Итана. Иронично, но в громаде, больше похожей изнутри на котельную, стрясаемую землетрясениями, Итан находит Карла по голосу, не искаженному вокодером. Механизмы пронзают его тело, он — их часть, а они — его. Карл неразрывно связан с тем, что защищает его сейчас, однако прорезаться сквозь загородки, подорвать несколько внутренних сочленений, навернуться раз с тысячу, чтобы оказаться с ним лицом к лицу стоит абсолютно ошарашенного вида Гейзенберга. Губы его серьезно сжаты, а за очками не видно глаз, но Итан уверен — ярость в них погашена удивлением. —…Все-таки решил совершить самопожертвование и подорваться вместе со мной, папаша? Так кто же тогда спасёт твою дочурку? — громко спрашивает Гейзенберг. Механическое тело больше не сотрясается ударами. Сейчас, когда Итан прямо перед ним, он может смять его вместе с этой частью цеха как в консервной банке. Клубы пара и искр — единственное, что плывёт и сыпется между ними, Итан перешагивает через трубы, и Гейзенберг напрягается, несколько прутьев арматуры устремляется к ним, ведомые силой четвёртого лорда, однако Итан быстрее. Всегда был. — Да как ты заебал, — выдыхает он. — Какого дьявола, Итан Уинт-?!.. — Карл задыхается на полуслове. Сухие губы касаются заросшей щеки, хватка беспалой руки на плече должна быть практически болезненной. Металл вокруг них ревет, осыпаясь. Арматуры влетают в одну из стенок. Карл Гейзенберг целует его, схватив за загривок, так, что ноги едва держат. Такой способ ведения переговоров… нравится Итану больше.