На пороге заснеженном

      …Юрка позвонил в декабре 1992 года.       - Кузька? Привет. Это я, Юра.       Кузнецов уже давно перестал вздрагивать от телефонных звонков, больше не ждал... Последние два месяца туман его жизни постепенно рассеивался: он погрузился в работу над «Чернилами», почти прекратил напиваться до беспамятства, понемногу восстановил нормальный режим дня. Он искал утешение в общении с новым юным солистом, сам продумывал и воплощал его будущий сценический образ, интуитивно черпая вдохновение из глубин памяти и с висящих по трем стенам комнаты фотографий «Мая» и его обломка – «Мамы».       Когда Сергей поднял телефонную трубку, его сердце рухнуло вниз. «Вот он, этот момент, происходит здесь и сейчас, - он пытался собраться с мыслями. - А я не был готов, только понемногу все начало приходить в равновесие…» Тем не менее по телу словно растекался теплый световой поток. Страха не было. Кузя сам от себя не ожидал, но голос послушался его сразу:       - Привет, Юрка...       - Как ты? Работаешь? – голос Юры звучал непринужденно, но при этом естественно.       - По-всякому, Юрка... Работаю… Создаем новый проект, – своим обычным размеренным тоном сообщил Сергей. – Нашелся очень хороший мальчик. Игорь.       - Лучше меня, что ли? - Кузя словно наяву увидел Юркину лукавую улыбку в этот момент и усмехнулся сам. - Ладно, я пошутил.       Повисла пауза, ее прервал Кузнецов:       - Ну а ты как, Юрка?       - Кузь, я снова хочу работать вместе. Если, конечно, ты хочешь. Мы бы приехали в Оренбург, обсудили. После нового года. Мне еще работать на «Рождественских встречах» у Пугачевой, прикинь. Пригласила меня еще летом.       - Вот как высоко ты забрался!..       - Ага, как же. Слушай, что расскажу. Ее агент озвучил нам условия работы под ее, как это… протекцией. Но там, как обычно, все через постель, блядь, ты представляешь? Прямым текстом не говорили, но дали ясно понять. Когда мне Аркадий это пересказывал, я аж поперхнулся. Ну конечно, Аркадий против. «Даже не мечтайте», - так и ответил им, приколись. Ну дает Борисовна, я просто поражаюсь. Правда, Аркадий говорил, что финансовые условия ему тоже не понравились, но я особо не вникал. Так что «Встречи» отработаю - и в свободное плавание. А концерт пафосный будет, сцена такая красивая, подтанцовка, мы уже репетировали… Алла Борисовна сказала, что на финальной песне, когда все выйдут, я буду стоять рядом с ней, на самом козырном месте, в центре внимания. Ну я постою, что мне обламываться. Правда, находились и такие, кто воротил нос, а они ведь даже не знакомы со мной лично. Ну да бог им судья…       Кузя не придавал значения содержанию слов, которые лепетал Юрка, по-ребячески перескакивая мыслями с одного на другое. Только ощущал на себе терапевтический эффект, которым обладал его добрый, тихий, ласкающий голос.       - Аркадий сейчас ведет переговоры с одной фирмой по поводу контракта на альбом, - продолжал Юра, - условия обещают хорошие. Но и материал нужен соответствующий.       - А что за Аркадий? - спохватился Кузя. – Кудряшов, что ли?       - Ну да, а кто еще?       Кузя почувствовал, что Юра как будто с гордостью объявил, что Аркадий все тот же, и ему даже послышалась интонация оскорбленной невинности. А может, просто показалось. Да и самому Сергею было спокойнее слышать это имя, чем какое-нибудь другое, незнакомое мужское имя, которое мог носить один из многочисленных покровителей, которыми Юра обзавелся на пике своей популярности и которых быстро растерял после распада Союза. Надо признать, популярность его была огромна не только у школьниц, но и в определенных кругах, где о своих незаконных предпочтениях распространялись только среди посвященных.       - Неужели не хочешь, Кузь?       - Есть у меня кое-какие песни... Но тебе могут не понравиться. Я сейчас другие песни пишу, Юрка. Не такие, как прежде.       Кузе доставляло удовольствие произносить его имя в конце каждой фразы, ведь почти четыре года он имел возможность обращаться к своему Юрке только мысленно.       - Мне вся твоя музыка нравится, Кузь. Что-нибудь выберем, если ты хочешь.       В силу своей природной чуткости Юра понимал, что далее казаться беспечным недопустимо, нужно сказать главные слова, и после паузы произнес:       - Если ты меня простишь. Прости... что я тогда обманул твои надежды.       У Кузи подступили к горлу слезы:       - Я давно тебя простил...       Помолчали, после чего Кузя продолжил:       - Не так я себе представлял этот наш разговор, Юрка. Думал, будет тяжело, невыносимо. А оказалось – легко. Как только услышал твой голос, все забыл плохое. Вот бы вечно нам так шутить, делиться новостями, мыслями... И не надо нам никаких обид. Не могу я быть с тобой в ссоре! Ни о чем не думай, приезжай.       Их разговор еще продолжался, и души обнимались через провода телефонной связи.       Кудряшов остановил машину возле загородного дома. По метели они с трудом добрались до места уже ближе к полуночи, а Кудряшову еще предстояло возвращаться в город в гостиницу.       - Заберу тебя утром, - буркнул Аркадий, не выпуская руль из рук.       - Утром – рано, приезжай после обеда. Хотя бы сам отдохнешь с дороги.       - Ты с ним спать собираешься? - прямо спросил Кудряшов.       Юра помедлил с ответом:       - Я не имею права ему отказать.       - А сам хочешь?       - Перестань, - Юра смотрел в пол.       - У тебя презервативы с собой есть? А то на Кузю твоего бестолкового надеяться не стоит.       - Есть.       - Что, заранее купил? – съязвил Кудряшов.       - Аркаш, прекрати, ты ведь сам все понимаешь! - оборвал его Юра с небольшим раздражением, голосом чуть громче обычного.       Каждый раз, когда Юра повышал на него голос, у Кудряшова внутри все падало. Стремительным движением он притянул Юру к себе и жестко, с горечью поцеловал. Юра рассмеялся и уже серьезнее добавил:       - Будь осторожен в дороге, вон как намело.       Юра выдохнул, напоследок подарил Кудряшову теплый взгляд с ласковой улыбкой – так, как это умеет делать только он один, и решительно вышел из машины.       Сергей наблюдал через окно, как засыпаемая снегом машина стояла без движения дольше, чем это было необходимо, различил два напряженных силуэта в салоне и продолжительное сближение лиц.       «Лучше сразу понимать все правильно, - говорил себе Сергей, - его я потерял навсегда, ничего уже не поделаешь. Но сейчас, если повезет, горечь сменится сладостью. Хотя бы дураком себя чувствовать не буду».       Раздался один глухой стук в дверь, отозвавшийся в учащенном биении сердца. Затем незапертая дверь отворилась, и Юра появился на пороге в белом прямоугольнике завьюженной улицы. Он вошел в дом, принеся с собой немного снега на высоких замшевых ботинках, и теперь стоял напротив Сергея. Мягко склонив голову набок, Юра пронзительно взглянул на Кузю, невольно опустил глаза, снова поднял и уже спокойно и прямо направил на него взгляд своих печальных, темно-синих, прекрасных глаз. На его бровях и пушистых волосах лежало несколько нежных снежинок. Юра стоял недвижно столько времени, сколько этого требовалось, чтобы Сергей привык к его новому, повзрослевшему облику.       От Юры не ускользнуло, что и сам Кузя переменился: в глазах навечно застыла грусть, пышные локоны облетели, спина его сутулилась.       - Привет, Кузька, - сказал он навсегда родному человеку.       От звука его живого голоса кольнуло в груди. Они заключили друг друга в объятия. Не сдержавшись, Юра зарылся лицом на Кузиной груди и безудержно плакал, Кузя гладил его по затылку, прижимая к себе и успокаивая, как сына. Юра всегда казался психологически устойчивым парнем, но Кузя знал: что касается сентиментальности, здесь его нервная система была слаба с детства. Наконец Юра нетерпеливо растер слезы двумя руками и поднял лицо. Таким он даже больше походил на себя маленького, нежели на пятнадцатилетнего демона с порочным взглядом, с которым Кузя простился навсегда четыре года назад. Спесь и самовлюбленность давно слетели с него под ударами судьбы. Осталась лишь обнаженная натура, которая, как и прежде, нежно отвечала на тепло и сочувствие. В этот момент Кузя окончательно принял свою судьбу: он будет любить Юрку всю жизнь, какой бы год ни шел.       Дом наполнял мягкий, неяркий свет и жар от камина. Кузнецов провел Юру к столу и предложил перекусить с дороги.       - Я в последнее время не злоупотребляю, но по такому случаю… Водки выпьешь?       - Немного. Замерз.       Пока Юра закусывал, Кузя, не произнося лишних слов, накрыл его левую руку, лежавшую на столе, своей рукой и поглаживал ее пальцами, восстанавливая столь необходимый им обоим тактильный контакт. Они сбивчиво обсудили современную музыку, неясные перспективы угасающей Юриной карьеры, проблемы с репертуаром. Во взглядах, которые они подолгу останавливали друг на друге, было много недосказанности. Но слова не шли в голову.       Снять это напряжение представлялось единственно возможным способом. Юра понимал, что Кузя в замешательстве: можно или нет. Пора было покончить с неопределенностью. Юра нервно растер лицо руками, отодвинулся от стола, стянул через голову футболку, расстегнул ремень, пуговицу и молнию на брюках и встал перед Кузей в полный рост. Его поза говорила: прими это в качестве извинения и делай со мной, что хочешь.       Его красивое тело было прекрасно развито в соответствии с возрастом. От пупка спускалась вниз наметившаяся полоска волос, которую Сергей никогда прежде не видел. Он испытал почти физическое желание узнать, куда она ведет. Не отрывая взгляда, Сергей пересел на кровать и сдавленным голосом попросил: «Подойди ко мне». Юра приблизился. Кузя обнял его, не сдерживая слез, прижался щекой к его животу, поцеловал любимое родимое пятно на левом боку и с чувством бесконечного облегчения произнес два слова: «Ты вернулся».       Затем он потянул Юру за руку вниз и уложил на кровать. Начало было неспешным. Совершенство форм, карамельная мягкость кожи, чувственность и самоотдача в наивысшей степени – все в нем осталось прежним, вопреки опасениям. В совершаемых ими плавных и осторожных действиях они словно видались после тяжелой разлуки, руками и губами заново знакомились, прислушиваясь и медленно сливаясь воедино. Охваченный счастьем и горестью одновременно, Кузя с трепетом вспоминал, как так же, тогда, Юрка нежно отзывался на первые ласки, трогательно приподнимая свое тело, прижимаясь плотнее и жарче. Кузя с трудом осознавал сейчас реальность происходящего: так далек и неосязаем был мираж, что это когда-либо повторится. Поэтому он все сильнее вжимался в любимого человека, опасаясь, что его мечта может снова растаять. Наряду с бесконечным обожанием, в нарастающих резких движениях содержались невысказанные упреки их взаимной вины. А неистраченная нежность изливалась сокрушительными потоками долгих, жарких поцелуев губ, глаз, щек, шеи, ключиц, лопаток и острых позвонков.       Когда страсть и душевная боль были утолены в первый раз, они долго молча курили, не желая нарушать абсолютную тишину ночи. Камин догорел, отдав свое тепло, и дом наполнял только гул метели, бушующей за окнами. Сумасшедшая ночь…       Кузя начал с вопроса, который хотел прояснить сразу:       - Теперь Аркадий вынесет тебе мозг за это?       - Нет. У тебя пожизненное правообладание, будем так считать.       Кузя лежал, уперевшись спиной в изголовье кровати, Юрин затылок покоился на его груди. Так они часто сидели тогда, в лесу, примостившись у подножия старого клена. Кузя в задумчивости приглаживал волосы на Юркином виске. Без особого вступления он заговорил:       - Поначалу ты снился мне каждый день. Я боялся ложиться спать, не хотел тебя видеть. Сильно напивался, чтоб не думать о тебе и не видеть снов, но ты все равно прорывался сквозь забытье. Потом ярость сменилась отчаяньем, но ты перестал приходить во сне. Как трудно было перекачивать эти потоки черной боли, если бы ты знал! Наверное, я готов был умереть от горя, что не сберег тебя и наш «Май». Сашка Прико верит, что я написал те песни для него, я и сам обманывал себя этим. Но все это уже было написано для тебя. Я хочу, чтобы ты знал, и я хочу быть уверенным, что ты это знаешь: все свое творчество я посвящаю исключительно тебе, Юрка, просто помни об этом, если услышишь где-нибудь, когда будешь далеко. А в те дни, когда ты ушел, я вообще не мог ничего писать, кроме как про блядей. Думал, ты споешь когда-нибудь, посмотришь на себя со стороны, это будет моя месть тебе. Но быстро понял: не надо, не твое это. А впрочем, можем попробовать…       Юра отвечал, не оправдывая себя:       - Разин заварил все это дерьмо. Там же бандиты одни. Отказываться нельзя, вот и приходилось... Им деньги уже неинтересны, им впечатления подавай. А в верхушке там одни пидоры, как ты понимаешь... По Разину-то они вдоль и поперек уже прошлись. Аркаша тоже ничего сделать не мог. Все отпаивал меня успокоительными, а потом мне похуй стало, зачерствел.       - Ну ты не зачерствел, надо признать, - усмехнулся Кузя и тут же осекся. – Извини.       Затем продолжил:       - Да знаю я все это. Находились злые языки, завистливые к твоим талантам. Доносили. Хотели уронить тебя в моих глазах. А я все равно любил. И к любви примешивалось сострадание. И раскаяние. Ведь это я виноват перед тобой, со всех сторон виноват. Не только в том… Но и что вытащил тебя на свет божий, и все увидели, какой ты, и охуели.       - Да перестань, Кузь... Мне ж самому сначала по приколу было. Помнишь, как я тебя послал?       - Помню. Да и ты скоро услышишь, что помню, - засмеялся Кузя, - всю обиду в песни выплеснул. Ты только близко к сердцу их не принимай. Но песни вышли чумовые, придет время - еще погудят дискотеки.       - ...А потом ситуация вышла из-под контроля, - продолжил рассказывать Юра, - и Разин озверел вконец. Он же меня с первого дня ненавидит, как ты меня привез. Мы стали ждать, когда мне исполнится восемнадцать, чтобы съебаться от них от всех. Аркаша даже за бабки рубиться с Разиным не стал, паспорт так и не отдали. И фонограммы тоже. Кстати, я сейчас не имею права петь песни «Мая», представляешь, какой парадокс.       - А мы с тобой новые напишем, - пообещал Кузнецов и поцеловал Юру в макушку.       - Приедешь летом к нам в Сочи, в Барановку? У меня в доме оборудована студия. Я уже многому научился, сам сочиняю и записываю. А природа там какая, ты бы видел!       - И что, мы там все вместе, что ли, будем жить?       - Дом большой, места хватит всем.       Оставаясь лежать на Кузе сверху, Юра перевернулся на живот.       - Не переживай, Кузька, все будет нормально!       При этих словах в Юриных глазах загорелись лукавые огоньки. Потом он сполз немного ниже и начал проделывать одну из тех вещей, которыми еще в малолетстве доводил Кузю до состояния эйфории.       - Все помнишь… - пронеслось в Кузином сознании.       Однако те бесхитростные шалости Юра неожиданно сменил на не испробованные прежде искусные ласки, которые требовали от него высокого мастерства. И это внезапное откровение вынесло из головы Кузнецова последние остатки мыслей.       Ближе к рассвету Юра уснул, а Сергею было жаль понапрасну тратить драгоценное время рядом с ним. Он еще долго разглядывал любимые черты, всматривался в прелестный образ, обнимал и наперед впитывал его тепло, наученный горьким опытом, что разлука приходит неожиданно.       Поздним зимним утром Юрка с Кузей, уже одетые, пили кофе, курили и беседовали, в это время раздался громкий стук в дверь и в стекло окна. «Нахуй так барабанить? Больной, что ли?» – с недоумением проговорил Кузя и пошел открывать Кудряшову. Юра, присев у порога, сразу стал обуваться.       - Приветствую, Кузнецов!       Прислонившись к дверному косяку, Кузя возвышался над Аркадием. Кузя первым протянул ладонь, и они обменялись рукопожатием.       - Зайдешь?       - У нас мало времени! - с недовольством отрезал Кудряшов.       - Время... Его всегда мало... - скорее, сам с собой вслух отозвался эхом Кузнецов.       Юра накинул куртку и шарф. Коснувшись своей рукой руки Сергея, Юра одарил его прямым, теплым взглядом и ласково подмигнул.       - Я скоро тебе позвоню, договоримся, когда поедем на студию.       Кудряшов собственническим жестом провел рукой вдоль Юриной спины, мягко, но в то же время настойчиво подтолкнув его на выход.       Провожая Юрку взглядом, Кузя в задумчивости смотрел в окно. Его пальцы непроизвольно касались подоконника, словно невидимых клавиш. В этот момент рождалось нечто потустороннее. Вскоре Юркины следы в пустом дворе замело свежим, чистым снегом.