Оглушительно тихо

Во сне охотника нет мертвой тишины, но по сравнению с визгливыми криками монстров и хрипящими воплями ужаса, здесь было оглушающе тихо. Тихо до треска в барабанных перепонках. До рези в глазах. Кукла этого всего, конечно, не знала, но охотники так говорили. Те, кто был достаточно разговорчив. Они все, такие разные, были до смешного похожи. Завершив стандартные процедуры, вроде починки оружия и выбора снаряжения для следующих вылазок, они все от чего-то тянули время. И только слепой бы не понял. В некотором смысле слова Кукла была слепа, но она наивно и старательно хотела понять. Как-то охотница с седыми волосами сказала ей, что даже самые жадные до крови и опьяневшие от бесстрашия инстинктивно тянут время перед уходом. Потому что от их пробуждения ничего не меняется и даже самый последний тупица нутром это чует. Бледнокровным не нужен отдых, однако после этого разговора Кукла с интересом начала замечать то одного, то другого охотника у пня посланников. Там не так много воткнутых в землю незнакомых надгробий охотников, завершивший свой путь. Там гуще растут белые, тонко пахнущие цветы, и их слабый запах кружит голову. И в старом, поросшем мхом, пне перешептываются неуклюжие бледные фигуры. В ответ на робкий вопрос, хромой охотник с короткими черными волосами неуверенно и глухо сказал: «Там хотя бы мелкие эти что-то бормочут. Так спокойнее.» Он кричит во сне не хуже Германа, и Кукла, не ведавшая снов, может лишь гадать, что он там видит, в мешанине памяти и боли. Иногда он выкрикивает имена, которые не разобрать, иногда мечется как в горячке, а иногда просто кричит. В этом крике уже не разобрать ни имен, ни слов, только бездонное отчаяние и нечеловеческий, невыразимый ужас. Просыпается он всегда внезапно и резко, оставаясь, впрочем, лежать в тишине, вперив бессмысленный ненавидящий взгляд в сонное небо. Он действительно успокаивается под шепот посланников, подумалось Кукле однажды, и она по-детски обрадовалась, что поняла почти сама. Они действительно все иногда сюда приходили. Что-то тянуло их. Крепко сложенная охотница с длинными каштановыми волосами не спала, она приходила поговорить с посланниками. Ее, кажется, совершенно не волновало, что они не отвечают. Охотница говорила так радостно, но из глаз у нее струились слезы, которых она не замечала и все продолжала рассказывать о чем-то бесконечно дорогом и далеком от охоты. Кукла всегда приходила послушать. Весь ее мир ограничивался Сном. Ничего вне сна она не знала. Седая охотница просто сидела в тишине с закрытыми глазами. А чересчур любопытной Кукле, подошедшей к ней однажды в такой момент, она сообщила, что давно уже не может спать. Да и если б могла, то не стала. На вопрос «зачем тогда», она лишь смеется и говорит, что что-то человеческое даже ей не чуждо: «Когда сижу здесь в траве, слышу тихо шелестящие деревья и чьи-то разговоры, в полуживом состоянии рассудка я почти могу поверить, что это все действительно только сон. В общем, оно так и есть, только от этого не легче.» - она грустно улыбается и замолкает, без сна закрывая глаза. Охотники рассказали Кукле не только о любви, но и об одиночестве, которое она всегда влекла за собой. Все они нестерпимо тосковали по оставшемуся в безвозвратном прошлом и все приходили сюда дать себе эту слабость. Прикормить с израненных ладоней вечно голодную память. С этим монстром ни один из них не мог совладать. Даже Герман, первый охотник, не смог. И когда Кукла будила его от тяжелых, муторных кошмаров, он, кажется, был почти расстроен. Ведь любой кошмар лучше этого сна. Но куда Кукле такое понять. Кто-то в бреду повторял имена, кто-то рассматривал старую выцветшую фотографию - все предавались слабостям по разному и не Кукле было их винить. Она, впрочем, и не собиралась. Хоть к жалости и примешивалась почти что детская зависть. Ей то было не о чем грустить и не по кому лить слезы. Но почему то неприятная тяжесть сковала шарниры и свернулась, там где должны были быть ребра. Почему то слезы лились из кукольных глаз. Охотники ненавидели и любили сон, а Кукла этому у них научилась.