Фиаско

      В пятнадцать лет мне очень хотелось влюбиться. Сейчас от этого чувства я готов лезть на стену, а на фалангах пальцев правой руки появляются следы от собственных зубов.       Это невыносимо.       Встаю и прохожусь по своему номеру. Пресс-конференция после этой чертовой победы прошла, все разошлись по номерам. Вик плакала, не переставая, а Томас тут же бросился звонить родителям. Все были так рады этой победе, а я о ней даже не думал. Да, конкурс, ну и что? Каждый год появляется новый победитель, многих уже даже не помнят. Кто победил в 2013? Я не помню. Пройдет год, будет новый победитель, новые звезды и кумиры. Дело все не в этом, и, в общем-то, плевать на эту победу, если бы не одно но.       Дами.       Я продолжаю ходить по номеру, наматывая круги. Я единственный, кто не бросился ему на шею сразу же после объявления результатов. В ушах шумело. Я сел на корточки, закрывая глаза руками, пока все плакали и не верили цифрам на экране. Я тоже не верил. А потом на эмоциях, чувствах, когда статуэтка, которая нахрен никому не нужна из нас на самом деле, оказалась у меня в руках, я поцеловал его.       Я, блять, ненавижу себя за это.       Я резко встал с кровати, снова прошелся по номеру вперед-назад. Резко выдвинул ящик в тумбочке. Нашел резинку для волос. Пока завязывал волосы, руки тряслись. Я единственный, кто был трезвым все выступление и потом, поэтому я не мог списать все на алкогольное опьянение.       И самое ужасное, что он это понял.       Что еще хуже — мы ведь друзья. Чертовы друзья со старшей школы. Да, мы могли иногда целоваться на сцене, чтобы вызвать одобрение зрителей и поклонниц, но это все было не так. Это все было в шутку, я никогда даже не задумывался об этом, но в этот раз все было по-другому.       Он смотрел на меня совсем не так, как раньше.       Я развернулся, подошел к зеркалу возле шкафа и ударил по туалетному столу рукой. Косметичка Вик подпрыгнула, черная подводка вывалилась и покатилась по столу.       Я не должен был этого делать. Но каждый раз, смотря на Дами, я понимал, что я пропал.       Когда это началось? В старшей школе? На первых репетициях? На первом концерте? Не только мне, но и всем нам всегда казалось, что Дамиано обладает какой-то нечеловеческой энергией. Каждый, кто был с ним знаком, отмечали его харизму, обаяние. Жесткий, властный, серьезный — он был прекрасным солистом и фронтменом группы, которая и появилась только благодаря ему. Но мы в какой-то момент стали воспринимать его спокойно. По крайней мере, я. Конечно, я понимал, что он красив, когда помогал ему накрасить ногти, глаза и уложить волосы перед концертом, в то время как Вик и Томас дурачились или снимали смешные видео в сторис. Чем старше мы становились, тем больше Дами притягивал меня и пугал. Я никогда не мог понять, что у него в голове. Безбашенный на сцене, абсолютно невозмутимый в жизни. Он всегда был тактильным, поэтому когда я стал замечать его частые ко мне прикосновения, я не придал этому значения. Я знал, что Вик влюблена в него, но кто бы ее за это осудил? Невозможно, зная Дамиано, не влюбиться в него.       И, кажется, это произошло и со мной.       Он слегка отстранился первым после поцелуя, хотя потом целовал Томаса. Дами всегда говорил, что парни его не привлекают, хотя сам привлекал их. Когда мы прилетели в Роттердам, нам хотели дать каждому отдельный номер, потому что мы казались всем местными звездами. Никто тут не знал, что в самом начале нашей карьеры мы останавливались в самых дешевых отелях, с одним номером, и спали вчетвером на одной кровати. Никто из них не знал, что Вик иногда разговаривает во сне, а Томас может храпеть. И что Дами часто спит голым. Это и стало первой причиной, почему я отказался от общего номера. — Хочу высыпаться перед репетициями, — сказал я, и Дамиано вдруг посмотрел на меня подведенными глазами. Они были абсолютно черными и не выражали ничего. Меня пугало это и завораживало. Я заселился в номер, Вик — через стенку от меня, а Дами закинул руку на плечо Томасу и с улыбкой сказал: — Ну, тогда мы будем отлично проводить время вдвоем. Если захочешь присоединиться — ты знаешь, где наш номер.       И подмигнул мне. Я знал, что он шутит, но внутри стало мерзко. Вик подошла ко мне и сочувственно обняла. — Это все не так, — ответил я, вырываясь из объятий. Волосы спутались от долгого перелета. — Я тоже себя так убеждала, — тихо сказала она и ушла к себе, отдыхать после перелета. Я постоял в коридоре пару минут, но Дами не вышел из своего номера. А потом я поцеловал его. Это был не первый наш поцелуй, но первый, который инициировал я. Все время, что шло голосование, он смотрел только на Томаса, поворачивался к нему и шутил свои тупые шутки. Делал вид, что исход конкурса его никак не волнует, хотя мы все знали, что это не так. Дами переживал больше всех, поэтому и напился, пока все страны голосовали друг за друга. Я не пил ни капли, но каждый раз, когда я смотрел на Дами, подносившего к губам бутылку, в животе у меня все противно скручивалось.       Я сделал еще пару шагов по номеру, не в силах остановиться. Стоило мне только сесть на край постели, как я тут же вскакивал. Я сделал вид, что ничего не произошло, Дами — тоже. Но рука все еще горит и подрагивает от соприкосновения с его шеей, и я только чудом не уронил награду. Если бы она разбилась — мне было бы все равно, потому что я уже ощущал куски осколков у себя где-то внутри. Гребанный Дами.       Я старался не встречаться с ним глазами на конференции. А он был пьян и эпатажен, впрочем, как всегда. Дикий взгляд, размазанные тени и порванный концертный костюм — я не мог отвести взгляд от него. Многим могло показаться, что он играет на публику, но я знал, что он такой есть. Свободный. Фриковатый. Ненормальный. Настоящий лидер. И я понял, что я потерпел фиаско. — Господи Боже мой, — тихо сказал я, опираясь руками на стол и лбом прикладываясь к холодному зеркалу. Вся гостиница уже спала. Было почти утро. Дамиано ничего не сказал мне, уходя к себе в номер, просто хлопнул меня по плечу, как старого друга. Для него это ничего не значило. — Ненавижу тебя, — тихо сказал я, но понимая, что это не так. Можно ненавидеть Дамиано Давида, но нельзя его не любить. Эти два чувства соседствовали, и это было отвратительно. Я чувствовал себя отвратительно. Мне хотелось напиться и выблевать все то, что я чувствовал, но единственное, что мне хотелось на самом деле — это снова его поцеловать.       Меня покрыла дрожь, когда я представил, что могло бы за этим последовать. Стало стыдно, липко и странно. Я убрал волосы с шеи, проводя по ней руками. И жарко и холодно одновременно. Одновременно все чувства в одной пульсирующей точке, когда я думаю про Дами или нахожусь рядом с ним.       Я не влюблялся в парней никогда. Я не влюблялся вообще до этого ни разу, и случайный секс с фанатками где-то после концертов казался мне далеким и неправильным. Точно ли это было? Нет, не так. Точно ли мне это было нужно или я просто хотел убедить себя в этом? Ответов у меня не было.       Я сел на кровать, потом без сил откинулся на спину, поднимая руки над головой, как будто бы в сдающемся жесте. Мне было плохо. В груди что-то щекотало, крутилось, не давало покоя. Я не мог спокойно реагировать на то, что Дами остался в номере с Томасом. Будь проклято это Евровидение. Это выступление. Эта победа. Мы победили сегодня, но я — проиграл.       Я пролежал так несколько минут, не в силах подняться. Я думал о Дами. Невозможно не думать о нем. Он приковывал к себе все внимание. Он заходил в комнату, и все расступались. Он заполнял собой все пространство, он был везде и всюду, он мог расположить к себе любого человека, подстраиваясь под него и меняясь. С кем-то скромный разговор, тихий голос, легкая полуулыбка. С другим — громкий смех, шутки и эпатаж. Он был везде. Повсюду. Никто из выступающих не остался равнодушным к Дами. Мы все были его тенями, но мы это понимали. Вик всегда улыбалась и говорила, что мы можем менять состав группы и никто этого не заметит, потому что в группе была одна главная составляющая. На интервью и в обычной жизни Дами всегда вел себя довольно спокойно — был вежлив, обходителен, а свои шокирующие штучки оставлял только для сцены. Он был замкнутым. Закрытым. Говорил многое, но не всегда искренне. Он притягивал к себе своей неприступностью и это меня просто убивало.       Я стал проваливаться в какой-то вынужденный от усталости сон, даже не меняя позы на кровати. Опустил руки по бокам от себя. Под закрытыми глазами — кружащиеся белые точки складываются в образ Дами. Черные глаза. Тяжелый взгляд. Слегка потекший тональник, тонна макияжа на веках. Обкусанные губы, особенно верхняя. Улыбка, открывающая все зубы и десны. Холодная, четкая, твердая красота. И сегодня я сам поцеловал его.       Я стал засыпать, когда в дверь кто-то постучал. Я решил, что это пришла Вик. Ей часто не спалось после эмоциональных горок, и она часто приходила ко мне. Я относился к ней, как к сестре. У нас было много общего всегда, а теперь стало еще больше. — Входи, — ответил я, не открывая глаза. Дверь открылась и закрылась, на пару секунд пуская в комнату свет из коридора. Каблуки процокали по паркету. Я открыл глаза и приподнялся на локте. Сердце остановилось. — Я думал, это Вик, — сказал я, откашливаясь. — Я думал, ты спишь. Дами смотрел на меня, не моргая. Тени и подводка потекли от слез после победы. Он еще больше размазал это рукой, и теперь черные подтеки доходили почти до щек. Голый торс. Из одежды — только клетчатые брюки и каблуки. Я отвел взгляд. — Можно? — он указал рукой на край кровати, и я подвинулся. — Выглядишь, как шлюха, — сказал я, потому что не мог молчать и надо было ввернуть какую-то тупую фразу, которыми мы всегда обменивались. Дами улыбнулся, но глаза оставались серьезными. Он никогда не улыбался глазами. Откровенный, пошлый на сцене — в жизни он был закрытым и сдержанным. И никто не мог знать, какие демоны скрывались в его прекрасной голове. — Спасибо, — ответил Дами, закидывая ногу на ногу. Тесные брюки сидели как вторая кожа. Я тоже сел, складывая руки на груди, как образцовый школьник. Мы помолчали. — Ну, — Дами похлопал себя по карману, вытаскивая пачку сигарет. Он курил с тринадцати лет. Я тоже начал из-за него. Он протянул мне раскрытую ладонь, и я подал ему зажигалку, — мы выиграли. Натянули всю Европу. Охереть, да? Его тихий, слегка надтреснутый, будто всегда простуженный голос звучал слишком громко у меня в ушах. Я кивнул, и тоже потянулся к пачке, но Дами слегка ударил меня по руке. — Ты чего? — Зачем вторая? — он улыбнулся и протянул к моим губам руку, с зажатой сигаретой между пальцами. Блеснул черный лак на коротких ногтях. Он поднес сигарету к моему рту. Дыхание сбилось. Я перехватил фильтр губами из рук Дамиано. Он по-прежнему смотрел мне прямо в глаза. Слишком интимный жест. Мы и до этого курили одну сигарету на двоих, но никогда — из рук друг друга. Я положил свою ладонь на его руку, и Дами отпустил сигарету. Я зажал ее зубами, поджег. — Итак, какого хера ты решил строить из себя оскорбленную невинность и свалил с пресс-конференции раньше остальных? — Я немногословен, — я пожал плечами, и Дами пошевелил пальцами, намекая на то, чтобы я отдал ему сигарету. Он зажал ее в зубах так же, как я, и лег, опираясь на локти, — это ты вечно болтаешь со всеми. — Да, я неплохо работаю языком. — Я заметил, — холодно ответил я, доставая из пачки еще одну сигарету, уже себе. Поправляя за ухо выбившиеся из хвоста волосы, заметил, что руки дрожат. Я хотел, чтобы он ушел. А через секунду — чтобы остался. — Вообще-то, — Дами потянулся к импровизированной пепельнице на тумбочке, — я не пихал тебе язык в рот. — Какая жалость, — я сглотнул, смотря, как в такой позе низкая посадка брюк сползла еще больше, открывая ямочки внизу спины. Он делает это специально. Самое ужасное, что он делает это специально. Я не успел закурить, но глаза уже защипало. — Могу это исправить. — Ты за этим и пришел? — Дами потушил сигарету, повернулся ко мне. В комнате было темно, и из-за этого глаза его на остроскулом лице казались еще чернее, еще ярче. Я был даже трезв, но ощущал себя как под приходом. Бэд трип, не иначе. — Мне показалось странным твое поведение, и я пришел поговорить. Какого черта, чувак? Мы сегодня вошли в историю, — быстро проговорил Дамиано, и глаза его заискрились. Он был диким и необузданным. Страстным. Вдохновляющим и вдохновленным. Ненормальным. Его энергии хватало на огромные залы, на толпы из тысяч человек. Этой маленькой комнаты ему не хватало. Когда он говорил, он часто, задумавшись над какой-то фразой, если особенно говорил на английском, касался кончиком языка то одного, то другого уголка губ, словно пытался там найти ответ и схватить его языком. — А в кого сегодня вошел ты? — не удержался я от колкости, и черные, накрашенные брови Дами изогнулись еще больше. — Что? — Ничего. — Ты ревнуешь, что ли? — Господи, конечно, нет, — я закатил глаза. Подводка с водной линии попала в глаз, прямо в белок, и я стал тереть глаз, чтобы размазать это все по лицу. — Эй, ты так заразу себе занесешь. — Ты же так всегда делаешь, — сколько бы раз Вик ни пыталась научить нас пользоваться всякими средствами для снятия макияжа, что Томас, что Дами смывали это просто руками и водой. — Поэтому я самая главная зараза. Эй, посмотри на меня.       Я послушался, и повернулся лицом к Дами. Обеими руками он взял меня за лицо, вглядываясь. Уставшие глаза, уставшая кожа. Он выглядел старше своих лет, но я знал, что иногда он бывает настоящим ребенком. Он всмотрелся мне в зрачки. — Ты как будто меня на наркотики проверяешь, — пошутил я. И Дами закатил глаза. Под нижними веками пролегли морщины, в них застыла подводка. — Нам всем это не помешает, — ответил я, и он цокнул языком. Быстро блеснул розовый кончик в слегка приоткрытом рту. Мне захотелось залезть туда. — Подними глаза наверх и поморгай, — скомандовал Дами. Иногда он вставлял в одно предложение и итальянские, и английские слова, путая грамматику, но так было даже забавнее. Я сделал, как он сказал. Сердце перестало стучать, оно прилипло к грудной клетке и замерло. Я ощущал себя подвешенным к потолку, и кое-как откашлявшись, сказал: — Если ты пришел говорить про поцелуй, то. — Какой поцелуй? — Дами слегка улыбнулся. Он брился прямо перед выступлением, но легкая небритость уже стала появляться у него на лице, очерчивая губы. — Слушай, я. — Этот?       И тут он резко поцеловал меня, притягивая меня к себе за шею так же, как сделал это я. Мы стукнулись зубами. Он больно дернул меня за волосы. Я отстранился первым. На губах был вкус никотина и его слюны. — Зачем ты? — А ты зачем? — переспросил он, снова касаясь языком уголков рта. Я не смог этого вынести.       Через секунду я уже сам целовал его. Сердце снова завелось, начало работать. Дамиано открыл рот, и я соприкоснулся с его языком.       Я почувствовал себя ужасно пьяным.       Дами целовался, как безумный. Я часто видел, как он делает это с другими. Пускает в ход зубы, язык. Он толкался им мне в рот, проходился по деснам, зубам, слизывая с них остатки вразумительных слов. Дамиано притянул меня к себе за шею, рука поднялась выше, к голове, и сдернула резинку с волос. — Нахер, — тихо произнес он, царапая зубами мне губы. Кожа у него под ключицами покраснела. Я почувствовал, как он резко потянул меня за волосы, наматывая их на руку, — и это я выгляжу, как шлюха? Он кусал мне губы и тут же зализывал их языком. Он был пьяным. Сумасшедшим. Волосы упали на глаза, стали щекотать ресницы и мне, и я потянулся, чтобы убрать их, но Дами резко перехватил меня за руку. — Нет.       Я не стал спорить с ним. Он еще раз потянул меня за волосы, заставляя откинуть голову и переместился губами на линию челюсти. Он не целовал. Он почти кусал, а потом лизал это место, заставляя кожу становиться мокрой, скользкой, холодной от едва уловимого ветра. Левой рукой он вдруг сжал мое горло. Я поперхнулся. — Что ты?.. — Смотри на меня, — сказал Дамиано, сильнее давя пальцами мне на горло, и сдвигая руку так, что большой палец оказался прямо на кадыке. Я послушно кивнул. Дами улыбнулся небрежно — как и делал все в этой жизни, и стал медленно подниматься с постели. — Смотри на меня. — Да.       В голове все помутилось. Не хотелось думать о постороннем. Я надеялся только на то, что он закрыл дверь и нам никто не помешает. Сердце трепыхалось в груди, как загнанная птица. Его пальцы все еще на моем горле. Дамиано встает с постели и тянет меня за собой. Если бы он сейчас стал дьяволом — а дьявольского в нем хоть отбавляй — и потянул меня за собой в пекло — я бы не сопротивлялся. — Тш, ни звука, — Дамиано прикладывает палец к своим губам, полушепотом, полуcвистом заставляя меня содрогнуться. Он направляет меня своей рукой, чуть сильнее сдавливая шею, но при этом поглаживая пальцем кадык. Я понимаю, что он хочет сделать. Я понимаю, что я тоже этого хочу. Мысли соединяются, сходятся и в голове взрывается фейерверк.       Я послушно опускаюсь на колени перед ним. Дамиано улыбается, но лишь одним углом губ, прищурив глаза, которые превращаются в черные щели. — Хочу быть твоим рабом, — тихо произношу я строчку из песни, которую мы написали вместе. Мы написали ее вместе с Дами, нанизывая слова по строкам, моя-его-моя-его. — Хочу быть твоим господином, — шепотом отзывается Дамиано, и я восторженно вздыхаю.       Его рука на моем горле ощущается как тугой чокер. Я пытаюсь показать ему взглядом, чтобы он убрал руку, и Дами кивает, перемещая ее мне на голову. Запутывается пальцами в волосах. Смотрит прямо, жестко, и опускается на край постели, широко разведя ноги.       Каблуки слегка постукивает по полу, прямо в такт моему сердцу. — Я не заставляю, — просто говорит и он, роняет фразу, как одежду на пол, и это заводит еще сильнее, чем любой его приказ, который я мог только себе вообразить. — Меня бы ты и не смог заставить, — в его же манере дерзко отвечаю я, и хватка на волосах становится еще сильнее. Он тянет меня на себя, почти вплотную приближая к низу живота. Я захлебываюсь собственной слюной.       Я никогда этого не делал. Представлял, думал — но на практике ни разу. Кажется, что дело совсем несложное, но передо мной не просто парень — передо мной тот, кто заставляет меня рассыпаться на части, чувствовать себя наэлектризованным, взвинченным, горячим. Дамиано еще сильнее тянет меня за волосы — почти что больно. Голос опускается до скребущего по нутру шепота. — Я ждал нашего выступления почти два часа, хочешь, чтобы я снова ждал? — А если и да? — я поднимаю на него глаза. Знаю, что он не любит, когда ему перечат — обычно все ложились перед ним без лишних слов. Тонкие губы его сжимаются в еще более тонкую линию. Скулы напрягаются. — Ты сам это начал. Ты сам полез меня поцеловать. — Ты ведь безотказный, — улыбаюсь я, — разве нет? — То, что я сплю со всеми не значит, что я не могу отказать тебе, — голос Дамиано ровный, спокойный. Он словно сообщает мне прогноз погоды. Это и бесит, и заводит одновременно. Он еще сильнее тянет меня за волосы, и я мог бы дернуться, встать, но я не хочу. Я намеренно вывожу его из себя. — Я ведь могу и уйти. — Ты сам пришел. — Потому что ты поцеловал меня. — Это ничего не значит. — Но сейчас ты передо мной на коленях, — Дамиано приподнимает резкие брови, — это тоже ничего не значит? — Абсолютно.       Я осторожно кладу руку ему на молнию брюк. Дамиано лишь сильнее вздыхает, чуть больше разводит ноги и каблуком ударяет в пол. Я чувствую, как он возбужден. Как напрягается бедро под моей ладонью. Вижу, как длинные, в комьях оставшейся туши, ресницы откидывают тень на кожу. Колечко в носу подрагивает от того, как он тяжело дышит. Я подыгрываю ему, и вздыхаю так, что это больше похоже на стон. — Если ты не хочешь, то скажи сразу, иначе, — голос Дамиано срывается, вибрирует. Носовое произношение заставляет меня дрожать. — Я не говорил этого. — Итан.       То, как он называет меня по имени, делает меня ватным. Дами тянет меня к себе за волосы, а другой рукой вдруг касается губ. Все пространство возле нас густое и плотное. Я чувствую воздух. Я чувствую столько, что в меня уже не влезает. Я только здесь, в этом моменте.       В его глазах — черти. Он приподнимается на постели, окольцованными пальцами приспускает узкие, как вторая кожа, брюки. Перед глазами цветные точки играют рок. Я не знаю, что делать и как правильно себя вести. Губы чешутся, и я просто наклоняюсь и касаюсь ими его разгоряченной кожи. Дамиано стонет. Я никогда ни от кого не слышал, чтобы кто-то говорил, что Дамиано Давид может стонать не только в песнях. Но его стоны — лучшая песня, с которой мы бы выиграли не одно Евровидение. Он кладет руку мне на голову, но не тянет за волосы, а лишь слегка давит, чтобы я наклонился еще сильнее. Собственный член стоит, натягивая концертные брюки, но я сосредоточен только на Дамиано. Тяжело дышу, прохожусь языком, как будто делал это сотню раз. Жесткие волосы царапают язык, растравляют меня еще больше. Я высовываю его еще сильнее. Вспоминаю, как на награждении коснулся языком награды, стеклянного микрофона. Но это — моя лучшая награда из всех возможных.       Я пытаюсь сделать все возможное и невозможное. Губы горят от соприкосновения с жесткими волосами, живот Дамиано напрягается, он откидывается на постель. Через несколько секунд я чувствую запах сигарет — Дами закуривает, ерзая по постели, и продолжая одной рукой играться с моими волосами.       То, как я себя чувствую сейчас — невыносимо. Все годы молчания, странных дружеских отношений сводятся в эту минуту к одной точке — я перед ним на коленях, его член давит мне на стенки горла, черная подводка течет по щекам. Мы оба грязные, с перепачканными лицами, неряшливые, дикие — но, мне кажется, что я люблю его, и я бы отдал все награды за эту минуту.       Я впервые думаю о том, что люблю его, но эта мысль не пугает меня. А когда я отрываюсь от Дами и он поправляет мне волосы — понимаю, что это взаимно. Он не умеет быть нежным, но его грубость прекрасна. Он притягивает меня к себе за шею, тянет на себя. Мои губы ощущаются в два раза больше. Во рту — сожаления от невысказанных слов, смазка с привкусом никотина и раздраженный язык. Дамиано поднимается с постели, он тяжело дышит. Грудь высоко поднимается, выступают острые ребра. Он кажется ненастоящим, сотворенным кем-то из другого мира. Непостижимый и непостигаемый. Он помогает подняться и мне. Мы смотрим в глаза друг другу, а потом Дами резко разворачивает меня к себе спиной и обе руки кладет на шею. Я прикрываю глаза. — Мои руки идут твоей шее намного больше, чем любой из чокеров, — шепчет мне на ухо Дамиано, и его голос искушает, будто он — Мефистофель, а я — Фауст. Не вырываясь, не говоря ни слова, я отдаюсь его рукам. Дами дышит мне куда-то в шею, в ухо, слегка кусает плечо. Прижимается грудью к моей спине и начинает подталкивать меня вперед, к столу с зеркалом. — Хочу, чтобы ты смотрел.       Мы останавливаемся у стола, я упираюсь руками в его край. Косметика катится на пол, потому что Дами резко прижимает меня, сотрясая гладь стола. — Будь послушным, — говорит он и спускает руку по моей груди к животу и ниже. Я не могу устоять на месте и ложусь грудью на стол. Под пальцы попадает тюбик подводки, и я сжимаю его до покрасневших костяшек. Сердце стучит сквозь зубы. — Ты еще можешь отказаться, — слышу я его голос и чувствую, как все во мне вибрирует. Я слегка поднимаю голову, встречаюсь взглядом с Дамиано в зеркале. Он кажется ненастоящим. Дьявол. Я хочу повернуться к нему, но он отвешивает мне пощечину — звонкую, ощутимую. — Смотри через зеркало.       Дами наваливается на меня всем телом, прижимая к столу. Одной рукой обхватывает меня за живот, другую — подносит к губам. Через мгновение два пальца с короткими черными ногтями оказываются во рту, и я даже издаю какой-то звук, невнятный, от этого зрелища. — Нравится? — Дамиано небрежно начинает касаться языком пальцев, то выталкивая их, то снова глубоко всасывая. — Нет, — вру я, и снова ложусь грудью на стол. Подводка в руках теплеет, я поддеваю ногтем крышку, открываю ее. Подводка густыми каплями вытекает мне на пальцы. — А если так?       Все происходит так быстро, что я не успеваю среагировать. Дами быстро дергает меня на себя, прижимает так сильно, что это почти похоже на удар, и два его пальца, мокрых, скользких, теплых из-за собственной слюны, оказываются у меня в брюках. Он тянет эластичную ткань, матерится сквозь плотно сжатые губы, и, наконец, разрывает ее, как порвал свои собственные после выступления.       Я делаю вид, что пытаюсь вырваться, но его пальцы слишком близко от входа. Я кожей чувствую его кольца. — Хочешь вырваться? — Нет.       Он улыбается на мой ответ. На острых скулах в момент улыбки появляются ямочки. Все последующее — происходит как в бреду. Грязный, извращенный, пошлый Дамиано старается держать себя в руках, но его внутренний зверь не может сдержаться. Он рычит, оставляет укусы на моей шее, плечах, больно хватает за волосы, и эта боль на грани фантастики. Я смотрю на нас в зеркало, на то, как он двигается позади меня, во мне, и стараюсь держаться за зеркало, чтобы не потерять равновесия.       Это неприятно и прекрасно. Это больно и волнительно. Это нежно и грубо.       Он пытается контролировать себя, то замедляя движения, то осторожно направляя свой член, но его энергия не может успокоиться. Я чувствую, как он двигается во мне, и в момент, когда он только коснулся меня внутри, я чуть было не потерял сознание от лавины эмоций, от боли до закушенных в кровь губ.       Дамиано и сейчас ведет себя, как на сцене — резко, импульсивно, страстно. Он прижимается носом к моему плечу, тяжело дышит, хватает воздух ртом, но, когда отрывается и смотрит мне в глаза через отражение — в его взгляде настоящая преисподняя.       Я не думаю о своем удовольствии; невозможно думать об этом, когда рядом он. Но каким-то образом я кончаю, и не знаю, произошло это через вечность или через пять минут. Правая рука испачкана в подводке. Дамиано кончает следом, наваливаясь на меня всем телом, почти пригвождая к этому столу, распиная и заставляя себя чувствовать тряпкой. — Ты как? Хриплый голос Дами вытащил меня из моих мыслей, я растерянно развернулся к нему, моргая, и пытаясь осознать до конца, что произошло. Получалось плохо. Он потянулся ко мне, взял меня за лицо обеими руками и быстро поцеловал. — Ты хоть понимаешь, что сейчас произошло? — Два лучших друга детства потрахались? — язык не слушался, я перешел на английский. Дамиано закатил глаза. — Надо было отправлять заявку на Евровидение еще несколько лет назад.