Яблочный огрызок

      Маленький толстый шемленский мальчик, укутанный в мамину шаль, сидел на ящике с товаром, жевал яблоко и глядел, как его матушка торгуется с покупателем, пытаясь выскрести побольше серебришка за коровью грудину. Затем ему надоело и он помчался играть с другими детьми, бросив едва надкушенное яблоко там, где сидел. Табрис сразу положила на это яблоко глаз.       Она высунулась из-за башни пивных бочек. Желудок давал о себе знать. Одно-единственное яблоко, да и то погрызанное, вызывало целую бурю чувств. Табрис давно не рисковала таскать продукты с прилавков: если ее схватят, так не бить будут, а убивать. Последний раз она ела вчера, когда ей повезло спереть крепкий кусок ветчины из плохо закрытого погреба. Настало время завтрака — только недавно распахнулись городские ворота — и мамочки, какое ж яблоко было аппетитное! Табрис облизнулась, воодушевленно пошевелила ушами, закинула косы за спину, пробралась на карачках до заветного ящика и протянула руку.       Как раз в это время торговка плюнула в спину покупателю, заплатившему, чтоб его за ногу, медяками, вытерла потный лоб рукавом и увидела, как из-за ящика вслепую тянется, ощупывая воздух, чья-то наглая лапа. Возмущенный вопль «Стража, воры!» зазвенел на всю округу. Перепуганный покупатель, прижимая к груди свою говядину, ускорил шаг. Табрис успела схватить яблоко и спешно отползла назад, за винные бочки. Вот зачем тут, сердито думала она, так орать. Велика потеря — яблоко, которое твой пацан пожевал да выплюнул. Чего бы не поделиться.       Городская стража, по-видимому, с ней не была согласна. Вынырнув из-за бочек, Табрис оказалась с одним из стражников нос к длинному носу. Табрис мгновенно разогнулась, увернулась и бросилась бежать со всех ног, не разбирая дороги и размахивая яблоком в руке. Вслед ей неслось «Стой, мерзавка!» и злосчастное «Эй, это же она…». Узнали. Значит, все, дело труба. Табрис бросила яблоко и припустила с удвоенной скоростью. Драные ботинки были ей велики и мешали бежать. Мелкий ножик в ножнах из-под боевого кинжала хлопал по бедру. Сердце стучало, как большой военный барабан. Вырвиглазно желтое сырое осеннее утро едва успело растянуться над городом; людей на рынке было немного и затеряться в толпе было невозможно.       Бежать-то куда? Табрис с кем-то столкнулась, кто-то ее обругал, кого-то обругала она, шемленские дети заулюлюкали ей вслед. Она плохо знала денеримские улицы; упрется в тупик — тут ей и конец. Оставалось надеяться, что стражники в доспехах не будут долго за ней гнаться; Табрис ринулась к городским воротам, чуть не попала под конские копыта, пробежала под брань караванщика между двух повозок и, пока стражники у ворот ковырялись латными перчатками в носах (или что они там еще делают на посту), оказалась на мосту через ров.       Тут-то Табрис и поняла свою ошибку. Одна стрела свистнула над ее головой, вторая — почти у самого уха, третья. Или это были арбалетные болты, Табрис не видела. На открытом безлюдном пространстве по ней стреляли как охотники по зайцу. Надо бежать зигзагами. Надо всегда бежать зигзагами. До конца моста — а дальше свернуть с дороги, дальше будет легче. Лоб и спина вспотели, несмотря на то, что утро было стылое. Табрис поскользнулась в луже, дернулась влево, вправо, напоминая себе уже не зайца, а тряпичную куклу на ниточках. Шемлены убьют и не почешутся, разве что тело в ров выкинут. И за сына эрла, которого ты зарезала, дорогуша, и за это яблоко, чтоб оно провалилось. На повороте дороги, бесконечно далеко впереди, показались телеги. Если успеть с ними встретиться, стражники побоятся стрелять.       Протяжно взвизгнула стрела. В ухо хлынул звон. Арбалетный болт — все-таки болт — воткнулся под ребро с чпокающим звуком, с которым сапожник протыкает шилом подошву. Тело как будто рассекли пополам. Табрис взвыла, споткнулась, но удержала себя в руках — ей оставались считанные десятки шагов до конца моста — кинулась зайцем куда-то в сторону. Можно было чувствовать, как болт колышется в ране. Табрис скосила глаза: нет, не навылет. Она думала, будет больнее, но смутно догадывалась, что это только начало.       Добежав до того края моста, она скатилась под откос холма и попыталась на бегу нащупать этот проклятый болт. Пальцы наткнулись на липкие потеки крови. Деревья, казалось, рассыпались перед глазами. Табрис не могла оценить, была ли за ней погоня; бежать она не могла, впрочем, тоже и просто рухнула в кучу листьев, вздрагивая, как в лихорадке.       Сначала Табрис подумала: все-таки хорошо, что не навылет. Потом — что плохо, что не навылет. Она еще раз пощупала толстое древко болта. Дышать было трудно, но после такого бега всегда трудно дышать. Табрис попыталась потянуть за древко, но терпеть это было невозможно. Понимание, что в теле застряло нечто чужеродное, причиняло едва ли не столько же неудобства, сколько собственно тупая, пульсирующая боль, становившаяся въедливо острой, стоило двинуть древко.       Табрис растерялась. Теплые струйки крови щекотали бок. Табрис раньше думала, крови будет больше. Наверное, сам болт торчит там, как затычка. Табрис потрогала его еще раз. Затем решилась, достала ножик и дрожащими руками перепилила древко, взвизгивая, когда ненароком шевелила наконечник. Теперь из раны торчал не оперенный конец болта, а убогая криво спиленная палка. И что дальше? Табрис глотнула воздух пару раз, а затем, не имея ни капельки понимания, что же ей дальше делать, упала лицом в листья и заревела. Плакала, она впрочем, предусмотрительно тихо, шмыгая носом в кучу листьев. Стражники не бежали за ней, но с них станется пойти поискать ее в лесу.       Лежала она так, как ей казалось, очень долго; затем услышала шумный шорох. Это был точно не гремящий железом стражник. Табрис вжалась в землю и прислушалась. Мелкой трусцой четыре лапы бежали где-то совсем рядом. Сердце упало в пятки. Ну конечно. Они пустили собаку.       Сил бежать больше не было. Табрис приподнялась на руках. Сейчас на нее накинется собака. Собака загрызет. Будет больно. (Под ребром в страшно горячей плоти трепетало, казалось, маленькое второе сердце, Андрасте, лишь бы это поскорее закончилось.) В руке еще был зажат маленький ножик. Если получится вонзить его в нос или в глаз собаке, можно выиграть время, подняться и убежать. Табрис храбрая, ловкая, страшно везучая, у нее получится… все получится…       Собачий бег остановился. Шуршание. Было слышно, как мужской голос звал пса. Табрис, прижимая руку к боку пониже обломанного болта, медленно села, скрючившись от боли почти пополам. Она могла рассмотреть собаку за деревьями. Породистая псина, большущая, как ломовая лошадь. Напрягая зрение, поодаль можно было видеть бродящего между деревьев шемлена. Табрис зажала нож в руке. Пес бодро трусил прямо к ней, разметая листья мощными лапами, и вдруг оглушительно залаял. Табрис выругалась. Заткнулся бы ты, о Андрасте. В нескольких шагах от Табрис — слишком большое расстояние, чтобы покрыть одним прыжком — пес остановился, тикая хвостом, поводя ушами и напряженно нюхая воздух. Табрис опустила взгляд, чтобы ненароком не посмотреть собаке в глаза. Снова лай. Табрис зарыла руку с ножиком в листья. Если она могла надеяться справиться с собакой, то с собакой и человеком — дела хуже некуда. Она всхлипнула. Перед глазами мутнело.       — Да где там тебя носит, а? — шемлен подошел. — Кончай пугать белок и пойдем… кровь Андрасте…       Табрис сдула с глаз выпавшие из кос волосы и исподлобья поглядела на шемлена. Он был в походном легком доспехе, с мечом на перевязи за спиной. Не стражник, оказывается. Просто проходимец с противной собакой. Пес перестал лаять и глазел на хозяина, высунув слюнявый язык и как бы спрашивая «Хорошая находка, а?».       Нормальные люди не ходят по лесам с собаками. Впрочем, кто их поймет, что у этих шемленов на уме. Этот тип подошел на шаг ближе и окинул взглядом окровавленную рубаху Табрис:       — Ну и ну… Ты кто такая? Эй, не бойся. Давай я тебе помогу.       Он придвинулся еще на шаг. Табрис стиснула ножик в руке. Шемленский мужчина к ней не подойдет. Пусть только попробует. Она их знает, этих шемов. Они все сначала «давай помогу», а потом… помогут так помогут. Шемлен протянул ей руку:       — Ты можешь встать?       Табрис промолчала. Давай, думала она, подойди и одним глазом у тебя станет меньше. Собственное лицо казалось очень горячим. Постоянно приходилось смаргивать слезы. Сквозь эту мутную пелену Табрис пристально рассматривала доспех, пытаясь найти слабые места. Шемлен цокнул языком:       — Дай угадаю: ты глухая, да?       Пес озадаченно тявкнул. Шемлен отмахнулся:       — Да-да, сам знаю. Пойдем, у нас лекарь есть. Я могу взять тебя на… — он наклонился к Табрис, — руки…       Табрис примерилась, собрала оставшиеся силы в кулак, укусила запястье протянутой к ней руки и подпрыгнула, целя точно в глаз. Раздался изумленно-обескураженный шемленский вопль. Обломок древка дернулся в боку, дыхание остановилось и весь мир щелкнул и рассыпался кучей красок. Табрис прикусила язык, чтобы не заорать. Шемлен отшатнулся — нож чиркнул по скуле — и в этот момент прыгнул громко взлаявший пес, и Табрис не сумела понять, в какой момент оказалась на земле, придавленная его лапами, и как они все трое с шемленом и псом оказались в одном спутанном валяющемся на земле клубке, и почему собака такая вонючая, и кто там еще орет за деревьями, и почему так больно-то, святая Андрасте, что сдохнуть хочется…              — Достаточно, — резко сказала гномка. — Эту комедию я видела. Как все до этого дошло?       — Да так, — вздохнула Табрис, потирая бок, жутко чесавшийся под бинтами. Старая лекарка покачала головой. Шемлен, которого покусала Табрис, сидел у костра, демонстративно повернувшись спиной к гномке, и шумно хлебал походный суп из ничего. Гномка, видимо, была в этой компании главной. Ну и что, подумала Табрис, что у них гномка заправляет. Гномы не так уж плохи. Занудные, конечно, но обычно не злые и не дерутся, если, конечно, убрать руки от их товара. Табрис пошевелила пальцами ног, торчащими в дырах башмаков. — Не знаю.       — Я имею в виду, зачем ты полезла драться? — уточнила гномка.       — Не знаю, — повторила Табрис, хотя она прекрасно знала. Некоторым людям просто надо объяснять, что нельзя совать руки куда не следует. — Но ведь не всегда мы совершаем обдуманные поступки, правда?       Гномка окинула взглядом свой маленький лагерь.       — Правда, Табрис. Истинная правда.