просто почувствуй.

Они заметили это слишком поздно. Когда процесс стал необратимым. Когда шанс на спасение оказался ничтожно мал, потому что никто из них не в силах решить головоломку — его головоломку. — Алло, это служба спасения? Спасите-ка Арсения. Никто не услышал крик о помощи. Не уловил сигнал бедствия, потонувший в грохоте аплодисментов. Никто не спасёт его. Потому что он сам так решил. Он больше не хочет быть спасённым. — Говори, сука, говори, с какого хрена ты это сделал! — орёт Шастун в лицо своему коллеге, схватив его за грудки. Он пытается найти ответ в голубых глазах, в которых раньше таилось столько тепла и света, но видит лишь безжизненный Северно-Ледовитый, и Антона дрожь пробирает до самых костей. Это уже примерно триста пятая — и всё ещё безуспешная — попытка воззвать к эмоциям Попова, с тех пор как они, наконец, поняли, что именно произошло. У Антона под ногами пол проседает и сердце по швам расходится, когда его снова и снова протыкают насквозь ледяные иглы безразличия. Но он не перестанет пытаться. Не перестанет, пока в этих бездонных омутах теплится жизнь. Арсений понимает, что Шаст просто так не отступится, однако его это не беспокоит. Уже нет. Он просто ждёт, когда всё закончится, а потому лишь равнодушно хмыкает и, перехватив руки Шаста, с силой отцепляет их от ворота рубашки. — Связки б поберёг, — усмехается он и невозмутимо опускается обратно на диван, с которого его секундой ранее наглым образом сдёрнули. Шастун скрипит зубами и яростно сжимает кулаки. — Арс, я тебе уебу сейчас! И он бы, пожалуй, исполнил свою угрозу, но Позов вовремя оттаскивает его в противоположный угол гримёрки и усаживает на стул, как маленького ребёнка. Дима знает, что за всей этой злостью кроется самый настоящий животный страх, потому что ему самому пиздец как страшно. Настолько, что все внутренности покрываются ледяной коркой от одной только мысли о неизбежном финале. Но вместе с тем понимает обреченность методики Шаста. Он бы, может, и поддержал такое упорство друга, если б не знал противника настолько хорошо. Арсения криками не проймёшь. Если он «отключился», значит, от него остался только сухой аналитический ум. Непрошибаемый мозг, вступивший с ними в открытую конфронтацию. И он боится, очень боится, что в этот раз упрямство Попова им не переиграть. Но Шастун, видимо, в своё поражение не верит. Вырывается из диминой хватки, бросая злобные взгляды на застывшего мумией Арсения. — Антон, уймись! — рявкает Поз, балансируя на краю психоза. — Кулаками тут ничего не решить. — А вдруг сработает? — огрызается парень, не спуская глаз с Попова. — Пожалеет свою смазливую физиономию и дёрнет переключатель ненароком. — Слышь, Арс? Не жалко будет своей красивой рожи, если я по ней хорошенько проедусь? Арсений и бровью не ведёт, игнорируя явную издёвку Шаста. Продолжает лениво листать ленту в Инстаграм, проставляя на автомате лайки. Дима цепляется взглядом за отражение актёра в зеркале, и его накрывает удушливой волной самой настоящей паники. Бледный. С обострившимися скулами и болезненной синевой под глазами, провалившимися в яму, он едва ли похож на самого себя. Тонкие губы, с которых так часто слетали ёмкие каламбуры, теперь всё чаще сомкнуты. Но самое страшное — отсутствие каких-либо эмоций на лице. Статуи в сравнении с ним кажутся более живыми. Позов не специалист в этом деле, но даже ему очевидно: Попов — ходячий труп. И ходить ему осталось в лучшем случае месяц. — Не сработает, — подаёт вдруг голос Серёжа, и две головы синхронно поворачиваются к нему. — Вы поглядите, кто тут варежку раскрыл, — тут же обрушивается на него Шастун. — Ты ж, блять, даже не пытаешься! Арсений театрально цокает и поднимается с дивана. — От вас слишком много шума, — бросает он через плечо и спешит скрыться за дверью. Антон рвётся к нему с криком «Стой, зараза!», но Дима успевает схватить его за плечи и с силой вдавливает в стул. — Ах, ты ж… — Шаст, ты задрал уже! — не выдерживает Позов. — Видишь же, что ему срать вообще. Каждый раз одно и то же — ты орёшь, он уходит. В чём смысл, а? Антон суживает глаза. Пыхтит, словно самовар надутый. Зыркает на Диму волком. — Я хотя бы пытаюсь что-то сделать. Этот вон давно сдался, — он кивает с презрением в сторону Матвиенко. — Похоронил лучшего друга, хотя он жив ещё. А теперь и ты туда же? Поз собирается что-то ответить, но его прерывает грохот приземлившегося возле них стула. Они оба подпрыгивают на месте от неожиданности и ошарашено смотрят на разъярённого Серёжу, прожигающего Шастуна взглядом, полным кипящей ненависти. — Думаешь, я не хочу его спасти? — раскатистый бас вихрем проносится по комнате. —Думаешь, если б я знал, как до него достучаться, я бы этого не сделал? — А хули ты отмалчиваешься всё время?! Не ты ли в каждом, блять, интервью вставлял, что знаешь его дольше всех? Ну так давай, скажи нам, почему он это сделал? — Это ж, сука, Попов! Ёбаная загадка природы — хуй поймёшь, что в его голове. Зачем он… Матвиенко вдруг сдувается. Весь гнев будто разом выходит из тела, сменяясь тупым отчаянием. Он закрывает лицо руками, пытаясь отгородиться от этого ебучего неправильного мира, и оседает на пол, надрывно всхлипывая. — Мне каждую ночь кошмары снятся, — хрипит Серёжа, силясь сдержать рвущийся наружу поток слёз. — Как он лежит на кушетке, и его простынёй накрывают. И я кричу, зову его, а он не слышит… Дима с трудом сглатывает образовавшийся в горле ком, впиваясь пальцами в плечо Шастуна. Тот дрожит всем телом и часто хлюпает носом. Потому что не железный. Никто из них не железный. Они теряют близкого человека, и ничего с этим сделать не могут, потому что он всё решил за них. И эту тупую боль из сердца не вытащить. Её приходится чувствовать, чтобы жить. Так уж нелепо устроена их Вселенная, что чувства по желанию можно отключить. Дёрнуть проклятый переключатель, и дело с концом. Только вот конец у всех, кто на это решился, один: несколько месяцев пустой жизни, а затем — деревянный ящик и три метра земли сверху. Процедура несложная. За годы эволюции ученые научились контролировать этот процесс. История выучила урок о бездушных тиранах, именно поэтому теперь всё осуществляется под строгим медицинским наблюдением. Человеку вводят специальную сыворотку, блокирующую участок в мозге, отвечающий за эмоции. И всё, что остаётся — найти в себе самое сильное чувство и отрезать его. А дальше — по эффекту домино выключаются все остальные эмоции. С тех пор как сыворотка стала сокращать жизнь испытуемого до нескольких месяцев, желающих избавиться от чувств стало значительно меньше. Но были те, кто, несмотря на последствия, всё-таки шёл на это. Арсений этот выбор сделал. Арсений выбрал не чувствовать. Арсений своими руками вбил последний гвоздь в крышку гроба. За прошедшие две недели Попова дважды увозят из Главкино с обмороками на скорой. Гримёры изводят тонну косметики, стараясь закрасить огромные синяки и мешки под глазами, но все их старания тщетны — Арсений тает на глазах, и никто не знает, как это исправить или хотя бы замедлить. Упадническое настроение вперемешку с липким, опутывающим каждую клеточку тела страхом заражает практически всю команду. Всю да не всю. Антон всё ещё не сдаётся, несмотря на то, что надежда ускользает, словно песок сквозь пальцы. Он продолжает отчаянную борьбу за сердце Попова. К сожалению, не в метафорическом смысле. Потому что оно реально может остановиться в любую секунду, и это сводит Антона с ума. Он не помнит, когда в последний раз спокойно спал, ел и дышал. Он вздрагивает от каждого звонка, каждого сообщения, страшась получить самую жуткую из новостей. Парень чертовски устал. Ему кажется, что он сражается в этой битве один, каждый день бросаясь на амбразуру и натыкаясь на безжизненную пустоту синих глаз, в которых пропал когда-то. И он честно не знает, на сколько его ещё хватит. Но куда страшнее думать, на сколько хватит Арсения…

***

Поз заботливо накрывает курткой Шастуна, свернувшегося калачиком на кушетке возле палаты Арса, и жестом просит Стаса выйти на улицу. Их встречает тёплая февральская ночь. Ветер проказливо путается в ветвях молодых тополей и крохотным снежным вихрем скользит по уснувшим крышам. Шеминов задирает голову вверх, вглядываясь в чернеющий небосвод с бледной россыпью звёзд. «Красиво, — размышляет он, любуясь. — Как можно отказаться от восторга, наблюдая такое великолепие?». — На Шаста смотреть жалко, — говорит Дима, хлопая по карманам в поисках сигарет. — Знаю, — вздыхает продюсер, отрываясь от созерцания звёздного неба. — Но чем мы ему поможем? — Верой, — коротко отвечает Позов, и щелкнув зажигалкой, шумно затягивается. — Дим, я не знаю… Статистика выживших ничтожно мала. — Да в жопу статистику, Стас. Потеряем Попова — Шаста можно хоронить следом. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно, но… Сам всё видишь. Шеминов поджимает губы и нервно чешет заметно поредевший от стресса затылок. Он понимает прекрасно, что Дима прав. Ни для кого уже не секрет, что Антон влюблён в Попова, как мальчишка. Только слепой этого не заметит. Ну и Арсений, которому всё теперь до лампочки. Но достаточно ли любви для спасения того, кто завис на краю пропасти? У Стаса на этот вопрос точного ответа нет. Как и у всех остальных, впрочем. Но и оставлять Шаста одного в этой лодке — последняя подлость. Если уж идти до конца, то всем вместе. — Что ж, ну если Надежда сдохла, давай вызовем Веру. А там, глядишь и Люба подтянется. На его лице появляется подобие улыбки. Дима негромко хмыкает и качает головой. — Не, Стасян, Арса по-любому спасать надо, потому что ты каламбуришь пиздец херово. Они смеются. Наверное, впервые с тех пор, как всё это началось, и в этот момент каждый из них мысленно скрещивает пальцы на удачу. Наутро Шеминов объявляет экстренное собрание, где ставит вопрос ребром: «Спасти долбоёба любой ценой». — Разрешаю делать с ним, что угодно. Подключаем всех — детей, жён, мам, пап, фанатов, весь канал, шоубиз, мать его, планету. Ну вы поняли, короче! Следом Оксана кидает на стол толстенную папку с какими-то печатными листами и вырезками из газет. Видно, что глаза все выплакала за последний месяц, но во взгляде — непоколебимая решимость, и даже сникший совсем Матвиенко заинтересованно вскидывает голову. — Я изучила кучу материалов по этой теме, и всё упирается в два важнейших фактора — время и причина. Мы не знаем, когда именно он это сделал — это нас и тормозит. — Если смотреть по симптоматике, — подключается Дима. — То обычно после первого обморока в запасе остаётся два-три месяца. По кабинету проносится тяжёлый вздох — слишком много вопросов и ничтожно мало времени. — Поэтому куда важнее для нас понять причину, — продолжает после короткой паузы Фролова. Это было самой большой загадкой для всех. Каждый бесчисленное множество раз прокручивал в голове разные варианты, но так и не смог разгадать, что же именно подвело его к краю. Что толкнуло яркого, талантливого, полного жизненной энергии, идей и планов Попова на столь радикальные меры? Что они могли упустить? Где была та черта, у которой его не успели словить? — Ребята, шанс есть. Если поймём, какую эмоцию он отключил первой, то сможем его… — Спасти, — тихо выдыхает Шастун, откидываясь на спинку стула. Впервые за долгое время он чувствует себя не одиноким в своей беде, и от этого в груди зарождается крохотный огонёк надежды. Может быть, вместе у них получится? — Да, — подхватывает Шеминов. — И начать я предлагаю с маленького путешествия во времени. Паша, который, всё это время скромно сидел в углу, многозначительно кашляет в кулак. — Стас, я, конечно, всё понимаю, ситуация деликатная, но умом-то ёбаться ж не обязательно. Комната наполняется разрозненными смешками. — Да ну тебя, блин, — обиженно бубнит продюсер. — Я про то, что у нас пятилетие скоро, и нужно придумать что-то особенное. То, что может Арсу напомнить, ради чего он жил… вёт. Антон старательно игнорирует оговорку Стаса и внимательно обводит взглядом всех присутствующих, фокусируясь на Серёже. Тот слегка приподнимает уголки губ вверх, и Шаст невесомо кивает ему в ответ. В глазах начинает щипать, потому что этот жест для них обоих значит слишком многое — они заключают перемирие ради человека, которого любят. Любят по-разному, но одинаково сильно.

***

До второго «юбилейного» мотора остаётся меньше пятнадцати минут. В павильоне творится сущий хаос. Стас что-то лапочет для импровлога на камеру про ностальгию, и Шаста начинает трясти от осознания важности этого вечера. Волнение, разлитое в воздухе, можно нащупать руками. Пахнет кофе и чаем с жасмином — в точности, как и пять лет назад, и Антон молится всем богам, чтобы это сработало. Чтобы каждая деталь, которую они продумали досконально, хотя бы на миллиметр оттащила Арсения от края пропасти. Он наблюдает искоса, как Арс надевает свой костюм из первого выпуска, и с горечью понимает, что всё это действует на него гораздо сильнее, чем на самого Попова. «Всё такой же красивый, — подмечает Шастун, по привычке залюбовавшись им. — Если не считать, что стоит одной ногой в могиле». От этой мысли внутренности скручиваются узлом, и он интенсивно мотает головой, стряхивая противное ощущение подступающей паники. Он замечает на себе не сразу (потому что успел отвыкнуть) пронзительный взгляд голубых глаз, в которых читается… интерес? Антон нервно сглатывает и, ухватившись за эту призрачную надежду, разворачивается всем корпусом к Арсу, нарушая данное Позову обещание. — Давай ты сменишь тактику и начнёшь его игнорировать? Сыграем на тщеславии. Пусть наш граф почувствует, что все на него забили, — предложил Дима, и Шаст, увидевший в этом зерно здравого смысла, согласился. Но сейчас, когда перед его взором возник Попов, так похожий на себя прежнего, Антона несёт. Он одаривает Арсения самым нежным, самым влюблённым взглядом и делает уверенный шаг навстречу. Попов, заметив это, хмурится и поджимает губы, тут же разрывая зрительный контакт. Шастун замирает на полпути, ощущая, как внутри всё с грохотом падает вниз. Его наебали. Развели, как мальчишку. Арсений просто его проверял, и, похоже, Антон эту проверку с треском провалил. Он ещё несколько долгих секунд прожигает глазами любимый профиль, пока перед его лицом не появляется камера. — Шоу маст гоу он, сука, — выплёвывает он в сторону, а затем навешивает самую фальшивую из улыбок и включается в игру. Перед самым выходом на сцену Серёжа тихо выдыхает ему в спину: «Тох, на тебя вся надежда». Шастун дёргается от неожиданности и разворачивается к нему, даже не скрывая ужас, тенью отпечатавшийся на усталом лице. — Сильно на меня не рассчитывай. Я щас итак сказочно проебался. — О чём ты? Шаст нервно мотает головой, не желая вспоминать свой провал. Дима, подслушав их разговор, отступает на шаг от Арсения и впивается взглядом в Антона. — Харэ ссять кипятком, — выразительно шепчет Дима, отклонившись от Арса в сторону Антона. — Поз, а если у нас не получится? — спрашивает парень, пытаясь отыскать поддержу в глазах друга. — Я без него не смогу… Матвиенко тянется к нему и хватает за руку, несильно сжимая её. — Ты не будешь без него, ясно? У нас получится. Позов кивает в подтверждение его слов, и Шастун шумно вздыхает, прикрывая глаза. «Блять, пожалуйста, Арс, почувствуй хоть что-нибудь». Их оглушает громкий свист и шквал аплодисментов. Они кивают друг другу в качестве ободрения и под привычный грохот отбивки один за другим ныряют за декорации.

***

— Ты вообще что-то помнишь, братан? Ты что-то помнишь? Антон трижды прикусывает язык, мысленно ругая себя за эту фразу. Для тех, кто не в курсе ситуации, она не несёт никакого смысла. Но для Шаста это всё равно что спросить «Ты любишь меня?». Он волнуется слишком сильно, потому что на кону стоит жизнь Арсения. Который, конечно же, невозмутим и напрочь игнорирует повисший в воздухе вопрос. Ситуацию спасает Паша, объявляя Антона по традиции «женой». Зал взрывается смехом, и это действительно превращается в некую машину времени, откинувшую их на пять лет назад. По крайней мере, так себя ощущает Шаст первые две минуты. Постепенно волнение отступает под натиском эйфории. Особенно, когда в моменте с кольцом, Арсений дотрагивается до запястья Антона. Бабочки в животе оживают и, размахивая тонкими крыльями, взмывают прямиком к сердцу. Их взгляды с Арсением встречаются, и на мгновение Антону кажется, что за прозрачной синевой искрами вспыхивают прежние чувства. Он решает подкинуть дров, чтобы разжечь из них настоящее пламя, и предлагает «посмотреть хотя бы один выпуск». И, черт побери, у него получается! — Это, видишь, у него такая причёска — это он Богом избранный… Попов откровенно сыпется, и они почти синхронно сгибаются пополам от приступа смеха. Антон успевает поймать эту улыбку — ту самую, в которую когда-то влюбился. Он перехватывает взгляд Паши, в котором читается изумлённое: «Работает?». Кивает ему незаметно, хотя сам с трудом верит, но, видя хохочущего Арсения, забывает все свои страхи и сомнения. Потому что Арс живой. Яркий. Сияющий, словно тысяча солнц. Настоящий. Сердце Антона заходится в бешеном ритме от осознания, что у них получилось пробиться сквозь ледяную стену. Нужно удержать это состояние. Подцепить хотя бы одну эмоцию и вернуть все остальные. У них появился шанс. И уж он его не упустит.

***

Они понимают свою ошибку слишком поздно. Антон давится слезами отчаяния, пока летит в такси по ночной Москве в первую городскую. Он корит себя за беспечность. За собственную наивность, которая позволила Арсу обвести его вокруг пальца. Обмануть всех их. Он должен был догадаться, что Попов ещё тогда, в гримёрной, разгадал их план. «Хитрожопый мудила», — клянёт его мысленно Шаст, но от этого боль в груди не становится меньше. Наоборот расползается по всему организму, парализуя все внутренности разом. Отхлестать Попова эмоциями. Гениальный, блять, план. Они обрушили на него шквал ностальгии и поверили, что поймали этим его на крючок. Сговорились специально «тупить» в Опоздании и Вечеринке, выбивая из него злость. Пичкали разговорами о семье. Манипулировали Кьярой. Добивали влюблённым Шастуном. Всё продумали. Всё предусмотрели. Кроме одного — он оказался слишком умным и слишком упрямым в своём желании не жить. Антон влетает в регистратуру, не помня себя от ужаса. Спотыкается, поскальзываясь на мокром кафеле, и едва не врезается в санитаров, везущих пациента в реанимацию. Падает на Диму с пронзительным криком «Сука!», и его облепляют со всех сторон несколько пар рук. Он не пытается освободиться из объятий, потому что правда боится рассыпаться, рыдая на плече у Позова. Кто-то гладит его по голове, но он почти ничего не чувствует, кроме тупой, нечеловеческой боли. Антон не знает, сколько проходит времени, прежде чем из палаты выходит высокий седовласый мужчина в круглых очках и медицинском халате. Он тут же кидается к нему, бесцеремонно хватая за локти. — Как он? Доктор тяжело вздыхает и жалостливо смотрит на бледного Шастуна с застывшими дорожками слёз на измученном лице. — Крепитесь, молодой человек. Боюсь, мне вас нечем порадовать. Счёт идёт на часы. Оксана с грохотом валится на кушетку. Матвиенко едва успевает её подхватить, чтобы уберечь от удара о стену. Стас в отчаянии роняет голову на колени, вцепляясь пальцами в волосы. Антон чувствует руку Позова на своём плече, выныривая из ледяной бездны убийственной пустоты, и шепчет одними губами: «Почему?». Он не верит. Не верит, что время на исходе. У них в запасе должен быть минимум месяц. Какого, блять, чёрта? — Это сложно объяснить… — Вы уж постарайтесь, — цедит сквозь зубы Шаст, и врач снова вздыхает, поправляя съехавшие очки. — Понимаете, этот феномен эмоций до конца не изучен. Каждый случай по-своему уникален, и сложно рассчитать исход. Как правило, он, конечно, один. Мужчина нервно сглатывает, бросив беглый взгляд на еле живого Антона, жадно ловящего каждое его слово. — Но конкретно в случае Арсения Сергеевича ситуация приняла неожиданный исход. Его чувства вернулись, что само по себе уже большая редкость, но… — Но? — хором спрашивают Шастун и Позов. — Он их отвергал в течение некоторого времени и продолжает отвергать сейчас. Именно это ускорило процесс. На несколько секунд в коридоре царит гробовое молчание. Из палаты Попова доносится слабый писк приборов. Где-то на втором этаже слышится гул каталки и топот нескольких пар ног. Каждый думает об одном — это их вина. Они заставили его вспомнить, но не учли, что он откажется вспоминать. — А если он их… примет? — нарушает тишину Антон, с надеждой глядя на доктора. — Ну-у-у, — тянет он. — Тогда, вероятно, я напишу диссертацию и, может быть, даже получу Нобелевскую премию. — И да, конечно, Ваш друг будет жить, — добавляет он, встретив недоумение на лицах. — Каковы шансы, доктор? — спрашивает Серёжа. — Только честно. — Ничтожно малы. Но они всё же есть. Всегда есть. Он ободряюще хлопает Антона по плечу и, извинившись, покидает их, разрешая зайти в палату по одному, чтобы… проститься. Шаст очень боится не успеть, но всё-таки оставляет себя напоследок. Он почти теряет рассудок в ожидании, наблюдая, как друзья один за другим заходят и выходят из палаты с красными от слёз глазами. Хуже всех выглядит Матвиенко. — Он даже не реагирует на шум, — хрипит он, вцепляясь в толстовку Антона. — Мне кажется, нашего Арса уже нет. Там лежит не он. Шастун закусывает щёку в попытке сдержать надвигающуюся истерику. Он последний. Последний шанс. И ему нужно выстоять ради Арсения. Ради них обоих. Антон уже хватается за ручку двери, но его останавливает Дима. — Тох, если не ты, то уже никто. Я херовый психолог, но некоторые факты сопоставить могу. Вспомни, когда он последний раз ещё точно был собой. Ответ приходит почти мгновенно. — На корпоративе. Дима многозначительно выгибает бровь, словно подталкивая его к какому-то выводу. Нашёл, блять, время для загадок. — Ну? Что там было? — не выдерживает Позов. — Да ничё, бля, не было, что ты… И вдруг его осеняет. Там была Ира. Ира, размахивающая перед носом присутствующих сверкающим кольцом на безымянном. Оно предназначалось на другой палец, но кто ж знал, что он так просчитается с размером. И это должен был быть вроде как прощальный подарок, но Кузнецова всё совершенно не так восприняла, а время и место было максимально неподходящим для разборок. Так неужели… — Я его убил, — шепчет Антон, сползая вниз по двери. Дима рывком поднимает его обратно с коротким «Пока ещё нет». — Поэтому сейчас ты зайдёшь туда, и вытащишь этого идиота, — шипит он и вталкивает дрожащего Антона в палату без лишних церемоний. Сердце Шастуна сжимается, глядя на увешенного приборами Арсения. С кучей торчащих из его тела трубочек он кажется каким-то мифическим существом. Ну или роботом. Антон гонит из головы дурацкую ассоциацию и приземляется на рядом стоящий стул, сразу же переплетая их пальцы. Пульс Попова мгновенно ускоряется, и Антон понимает, что Дима не прогадал в этот раз. — Арс, ты придурок — это факт, — начинает Шаст с одной из своих легендарных фраз. Длинные ресницы чуть подрагивают, и Арсений с большим трудом открывает тяжёлые веки, натыкаясь взглядом на знакомую таёжную зелень глаз напротив. — Ещё ты мучить пришёл… Шастун позволяет себе слабо улыбнуться и осторожно подносит их сплетённые ладони к губам. Он чувствует холод прозрачной кожи и незаметно ёжится. — Я никуда не уйду, — уверенно говорит он. — И ты не уйдёшь тоже. Попов механически смеётся. — Ошибаешься. Антон наклоняется вперёд и нависает над мужчиной, удерживая зрительный контакт. — Впусти их, Арс, впусти, слышишь?! — молит он проникновенным шёпотом, глядя в потемневшую синюю бездну. Арсений качает головой и вдруг морщится от невыносимой боли. Его тело выкручивает судорогами, и Шастун теряется, испугавшись приближающегося конца. — Нет-нет-нет, Арс. Сука, не смей! Попов продолжает биться в конвульсиях, хрипя от нехватки воздуха. Он смотрит на Антона ошалелым взглядом, и у Шаста ноги становятся ватными. — Господи, пожалуйста, нет… Арс, ты мне нужен слышишь? Не оставляй меня, прошу. Он падает на него, накрывая всем телом, словно это поможет удержать Арсения от шага в пустоту. Эта борьба длится какое-то время, а затем всё прекращается. — Я. Тебя. Очень. Сильно. Люблю, — выдыхает Антон сквозь частые всхлипы, сжимая под собой обмякшее тело. — Очень сильно, Арс. Только спустя несколько секунд он понимает, что это конец. Пронзительное «пи-и-и-и-ип» прорезает образовавшийся вакуум в голове. — Нет… Шастун чуть приподнимается, и его сердце взрывается от невыносимой боли. На лице Арсения — умиротворение и покой. Смерть разгладила огрубевшие за время «болезни» черты Попова, но при этом смяла бессовестно душу Антона. Не спас. Он его не спас. Издав нечеловеческий вопль, Шаст сжимает грудь мужчины в том месте, где ещё несколько секунд назад стучало сердце. Ему мерещится, что под острыми рёбрами всё ещё пульсируют слабые удары. Он будто бы даже ощущает их подушечками пальцев. — А сможешь повторить? — доносится до него сквозь пробки в ушах знакомый бархатный голос, и Антон забывает, как дышать. — Вот ты скотина! — возмущается он, отскакивая от посмеивающегося Попова. — Актёр, блять, погорелого театра! Когда ты вернул их? — Когда Димка, размазывая сопли по моей коленке, сдал тебя, дурака, с потрохами. Антон недовольно цокает и, скрестив руки на груди, приземляется обратно на стул. Он чувствует себя так, словно по нему проехались катком, но вместе с тем он бессовестно счастлив. — Ты хоть понимаешь, что ты мог упустить из-за своей тупости? — с укором спрашивает Шастун. Арсений прерывисто вздыхает и виновато смотрит на Антона. — Прости. Не знаю, чем я только думал, но за эти пять лет я так устал тебя безнадёжно любить, что просто… Он прикрывает глаза, болезненно жмурясь. Шастун тянется к его щеке, нежно дотрагиваясь до неё ладонью. — Эй, Арс, — тихо зовёт он. — Сенька мой. Это никогда не было безнадёжно. Я любил тебя тогда и люблю сейчас. Кажется, даже ещё сильнее. И это никогда не изменится. Ни-ког-да. Антон ныряет в манящую синеву любимых глаз, наслаждаясь струящимся в них теплом и светом. И закрепляет сказанное чувственным поцелуем — их первым, но далеко не последнем свидетельством любви.