Фотография 9х12

С тех пор, как Кутх явился Сергею во сне и предложил стать его аватаром на земле, прошло три недели. За это время Разумовский успел побывать в итальянской тюрьме, которую Чумной Доктор – il diavolo russo – держал в страхе, принять предложение Кутха, сам сбежать во время собственной транспортировки из Италии в Россию, уложив всю охрану, рассориться окончательно со своей второй личностью, и пожалеть обо всём содеянном сотни раз. С тех пор, как Чумной Доктор перестал тревожить Серёжу своими навязчивыми идеями о перестройке общества, об очищении людских душ огнём, о том, что Игоря Грома следует убить, добить окончательно, раздавить, как червя, дышать, казалось бы, должно было стать легче. Однако оглядываясь назад и видя кровавый путь, как шлейф, тянущийся за ним, Серёжа ощущал лишь пустоту – сосущее чувство одиночества, беспомощности и разбитости. Он ведь всего этого не хотел. Он не хотел убивать всех тех людей, не хотел становиться убийцей. В отличие от Птицы, Кутх знал о понятии личного пространства, и при лучах дневного света Разумовский был предоставлен своим собственным мыслям, которые пожирали его и выматывали, водя по кругу. Каждый день Серёже приходилось сталкиваться со своими сожалениями, бороться с чувством совести, с ощущением одиночества. Он настолько отчаялся, что несколько раз даже кричал в воздух, обращаясь к Птице, но даже та не явилась к нему, затаив обиду. Птица знала, из-за кого и по кому кричал Разумовский, и этот кто-то ей никогда не нравился, потому что всегда путал её карты. Серёжа проклинал – громко и яростно, тот день, когда Птица появилась. Орал, что не появись она, то, возможно, все те люди были бы живы, Олег – был бы жив. Олег. Олег, который почти всегда был рядом, который никогда не задавал вопросов и, пожалуй, даже заботился о Серёже многим больше, чем о себе самом. Раньше Серёже льстила такая забота, затем – раздражала излишняя гипер-опека, сейчас же – он бы отдал многое, чтобы отмотать время назад, чтобы повернуть всё вспять, чтобы Олег оказался жив, оказался рядом. Чтобы всё это оказалось одним большим длинным кошмаром, и когда Серёжа откроет глаза, Волков будет рядом. Снова спросит: «опять мучают кошмары?», а он молча потянется к нему и крепко обнимет, глотая солёные слёзы счастья. Служение Кутху было единственным, на что Разумовский еще считал себя годным. У него больше не было желаний, не было цели – сплошные сожаления, которые жрали его, как черви. Кутх не просил многого – большинство его поручений Серёжа находил весьма мелкими, и они не требовали от него особых усилий. Кроме того, они казались слегка бессмысленными, или же это пока Разумовский не видел между ними никакой логической связи. Единственное, что еще как-то питало интерес Сергея, была личность Кутха. Он начинал собирать информацию о нём еще в Венеции, и теперь достраивал его портрет, расклеивая новую стенку – факт за фактом. Иногда Кутх говорил с ним во снах. И один из этих разговоров произвёл на Сергея особенное впечатление. Кутх сказал, что все те вещи, которые Сергей сделал до этого, были всего лишь приготовлениями для чего-то большего. Он говорил про три измерения, которые ограничивают человечество, и что гораздо ценным является четвёртое – время. Серёжа никогда не рассматривал всерьёз теорию о кротовых норах и прочих подобных вещах, поэтому ему было трудно уловить суть монолога бога. - Твой потенциал ограничен твоей жизнью. Её началом. И её концом. – Пояснил Кутх. – Как мой аватар, ты сможешь перемещаться в определённые временные точки – якоря. Кутх потребовал от Разумовского найти фото, сделанное им или на котором запечатлён он сам в определённый отрезок времени. По счастливому стечению обстоятельств этот снимок оказался в свободном доступе в интернете, сделанный в 2015 году для обложки журнала. - Тебе нужно будет сосредоточиться на изображении, сфокусироваться на нём. Отчисти свой разум, и тебе откроется истинная сила. Когда ты окажешься в нужное время в нужном месте, сделай то, что я тебе скажу. Первые несколько раз у Серёжи не получалось ровным счётом ничего, сколько бы он ни сверлил фото взглядом. И если сосредоточиться было весьма плёвым делом, то отчистить голову от посторонних мыслей было задачкой не из лёгких. Наконец, когда Разумовскому начало казаться, что ещё немного, и он прожжёт дыру в фото, когда он был на грани забросить эту затею, на фото стали появляться всполыхи – сначала несколько линий-помех, как если бы экран ноутбука начал рябить, затем – фотография начала источать свечение, которое постепенно становилось всё сильнее и сильнее, пока не заполонило собой всю комнату. Ослеплённый, Разумовский зажмурился, а когда открыл глаза, то услышал мужской голос: - Отлично! Сергей, давайте сделаем финальный снимок с пиццей, вы не против? В своём интервью вы сказали, что… - … что вы любите пиццу с ананасами, - озадаченно произнёс Сергей конец фразы за фотографа. Он находился в своём офисе «Вместе» на последнем этаже. Это был тот самый день, тот самый фотограф, та самая пицца, которую держала в руках ассистент фотографа, девушка в вопиюще красном пиджаке, который никак не сочетался с её синими туфлями – подумал в тот раз Разумовский. - Неужели это… как это… Серёжа обернулся вокруг себя, пытаясь понять, как именно это могло произойти. - Сергей? Что-то не так? - Нет-нет, - торопливо отозвался Разумовский. – Давайте сделаем перерыв пару минут. – Он вежливо улыбнулся фотографу. «Когда ты окажешься в нужное время в нужном месте, сделай то, что я тебе скажу» - так вот, что имел в виду Кутх под «в нужное время в нужном месте». Очень быстро после первых двух таких скачков в прошлое, Серёжа осознал, что силы, которыми наделил его Кутх, были весьма ограниченными, пускай и позволяли изменять некоторые вещи в прошлом. Стоило одному звену в цепочке измениться – одному человеку умереть, не успеть на бизнес-встречу, пролить на рубашку кофе, получить повышение по работе, и вся картина в настоящем менялась: падали акции одних компаний и взлетали другие, целые жизни семей рушились, вплоть до того, что мэром Санкт-Петербурга стал не Беглов, а Надежда Тихонова из Справедливой России. Сергея невозможно было оторвать от экрана ноутбука, когда он жадно впитывал в себя новости, вчитывался в каждую строчку, пересматривал интервью для разных каналов, выстраивая целые цепочки событий, которые привели к такому результату. Способность была ограничена временными и физическими рамками. Серёжа не мог выбраться за пределы определённой сцены, к которой была прикреплена фотография-якорь. Одно событие, один день – не больше. После этого состояние обнулялось, и Разумовский снова оказывался в своём пристанище с фотографией в руках. Серёжа очень быстро пришёл к мысли, что если бы у него была такая сила еще раньше, до всего, то он мог бы вершить целые судьбы, изменить весь этот чёртов мир, переписать историю, стать мэром города сам, затем – выбиться в президенты и достичь своей первоначальной… Серёжа остановился в тот момент, когда среди всех бумаг, в которых он купался в попытке найти нужную запись, в его руки угодила фотография. Девять на двенадцать. С наивной подписью – «на память». Пятнадцатое июня две тысячи десятого года. На фотографии было двое. Он и Олег. Им по двадцать один – Серёжа только-только закончил университет, сдав экзамены экстерном. Олег – вернулся с задания, вернулся надолго – Серёжа помнит, как сейчас, на всё лето. На Волкове была красная футболка с эмблемой его любимой музыкальной группы – Ария, Разумовский сам был в фиолетовом, с длинными волосами, убранными в небольшой небрежный хвост. Олег улыбался на камеру, взгляд его был полон жизни. Серёжа медленно опустился на стул. Дрожащими пальцами он провёл по столь родному лицу, которое в последний раз видел заставшим в ужасе, предсмертной гримасе. Это было последнее, что Сергей видел. Внутри всё замерло и затихло. Он даже не помнил, когда в последний раз Олег улыбался. Серёжа провёл ладонью по своему уставшему лицу, стирая слезу, покатившуюся предательски по щеке. Следующая соскользнула с подбородка и приземлилась прямо на фотографию, которую Разумовский принялся в панике вытирать. Это было последнее, что у него осталось от Олега. Это фото и целая тонна груза вины перед ним и сожалений об упущенном времени. - Я так сильно… тебя… - Хриплым, дрожащим голосом произносит в пустоту Серёжа, прежде чем рыдания сковывают его, заставляя склониться над фото и закрыть лицо ладонями, пытаясь заглушить нарастающую истерику. Я так сильно тебя любил. Ты бы знал. Больше, чем всё на этом свете. Больше, чем дело всей своей жизни, чем Марго, чем все те награды, которые получил, больше, чем все шёлковые халаты мира, чем китайскую вермишель, пиццу с ананасами, больше, чем кого и что бы то ни было. И если бы я только мог вернуться назад… Серёжа замирает. Фотография плывёт перед глазами из-за слёз, поэтому он наспех вытирает их обеими руками, положив фото на колени, как будто стоит ему помедлить хотя бы еще мгновение, и эта мысль, вспышкой промелькнувшая в голове, вот-вот погаснет и больше никогда не вернётся. Если бы он только мог вернуться назад, в две тысячи десятый год, в тот день, он бы… Серёжа оглядывается по сторонам, как будто Кутх или Птица могли стоять поодаль и наблюдать за ним, ждать, когда он оступится в своём слепом повиновении. Однако даже будь так, у Разумовского появилась маленькая надежда – настолько маленькая, что он даже почти что не верил в её реальность сам. Он мог вернуться в тот день, когда Олег еще был жив, воспользовавшись своей новой силой. Он мог попытаться повернуть всё вспять, предупредить Волкова обо всём и дать ему указания, как поступить. Он может всё исправить, и если у него выйдет, то… Серёжа одёргивает себя на мгновение. Ему нужен тщательно проработанный план, он должен сделать для Олега коридор в пространстве и времени, дать чёткие указания, чтобы история не повторилась. Нужно всё тщательно спланировать и обдумать, учесть все возможные переменные, последствия и возможности, нужно… Смотря на столь родное лицо здесь – прямо перед ним, Серёжа понимал и чувствовал, что у него нет столько времени, а даже если и будет, даже если Кутх позволит ему его слабость, простит её и позволит воспользоваться способностью не во имя его Цели, то Разумовский попросту не сможет дождаться. Сейчас, когда Волков казался так близко, так рядом, стоило лишь протянуть руку, Серёжа понимал, как сильно хочет увидеть его – не на фотографии, а перед собой, во плоти. «Я иду к тебе» - решительно мысленно заявил Разумовский и, спустившись на пол, в ворох бумаг, он перехватил фотографию поудобнее, погружаясь в неё и мысленно, и визуально. Комната вокруг перестала существовать для него, серые стены отошли на второй план, весь беспорядок из заметок, записок и рисунков, что он учинил сам, был уже не важен. Все лишние мысли вылетели стаей птиц прочь, и среди них осталась лишь одна, бьющаяся в голове в такт с ударами сердца: Олег. Олег. Олег. Олег. Серёжа крепко зажмурился, когда яркий солнечный свет поглотил всё вокруг. И застыл, боясь открыть глаза, чтобы узнать: получилось? - Ну вот и всё, теперь ты не будешь жаловаться, что у нас нет нормальных фото вместе. Серый? – От столь родного мягкого голоса по спине бегут мурашки. Разумовский открывает глаза, позволяя Петербургу десятого года обступить его со всех сторон. Перед ним – Олег. Живой. Смотрит на него так, будто тот снова начал объяснять ему что-то по программированию и алгоритму работы «Вместе». - Ты чё такой? - Я… - Серёжа запинается. Волков выглядит моложе, чем в их последнюю встречу, ведь воспоминание, запечатлённое на фотокарточке, было из далёкого прошлого. Разумовский не знает, что сказать и не может оторвать взгляда от Олега. Живого. Внезапно подаваясь вперёд, Серёжа крепко обнимает Волкова со словами: - Олег, я так скучал, так скучал, прости меня, пожалуйста, ты же знаешь, что я никогда бы… я бы никогда… - Сбивчиво тараторит он, уткнувшись носом в ворот его красной футболки, вдыхая запах его кожи, ощущая его дыхание через ткань – то, как вздымается и опускается его грудь. Живой. Живой. Он живой. И пускай сейчас он ничего ровным счётом не поймёт, Серёжа уже не может замолчать. Останавливается он лишь когда Олег, сбитый с толку, мягко отстраняет его и кладёт ладони на его щеки, заставляя посмотреть себе в лицо. - Эй, меня не было пару месяцев, и я никуда не уеду всё лето, ты чего? За что простить? Ты мне о чём-то еще не рассказал? – Он пытается поймать взгляд Разумовского. Серёжа – отводит свои глаза, трётся щекой о шершавую ладонь, впитывая в себя каждый момент, каждое прикосновение, прежде чем поцеловать Олега в ладонь. - Я помню. Я помню, что ты не уедешь. – Повторяется он. – Прости, что был так холоден к тебе. – Серёжа кладёт свои ладони поверх ладоней Олега. – Прости. - Если тебе от этого будет легче, то я прощаю, хотя и не то чтобы понимал, за что. Это всё из-за нашего последнего разговора на набережной? - Да. Из-за него, - охотно соглашается Серёжа, ощущая, как на сердце становится легче и спокойнее в присутствии Волкова. Из-за разговора на набережной, когда они поссорились. Серёжа не хотел отпускать его в горячую точку. Серёжа боялся потерять его навсегда, что Олега убьют. В итоге Олега убил он сам. Своими руками. - Тогда я не злюсь. Всё на этом? - Да, - Серёжа кивает головой. Он чувствует небывалый прилив сил и эмоций, который не испытывал уже давно. – Ой, подожди! У меня кое-что есть для тебя. Чуть не забыл. Ведь именно в этот день он сделал ему тот самый подарок. Высунув кончик языка, Разумовский скользнул ладонью в карман штанов и достал оттуда подвеску с головой волка и клыком. - Вот, это тебе. Ммм, мне сказали, что это оберег-талисман. Ну знаешь, в твоих горячих точках всякое происходит и всё такое, - Серёжа махнул рукой. Кажется, в прошлый раз он что-то такое, но поумнее говорил. - Серый, ты… - Олег протянул руку и, положив кулон на ладонь, с восторгом посмотрел на него. – Мне нравится. Правда. Спасибо. – Серёжа был готов убить, если понадобится, чтобы увидеть эту улыбку ещё раз. И ещё раз. Как можно больше раз. – Наденешь его? Вместо ответа Разумовский молча забрал кулон обратно и, подтянувшись, обнял Олега за шею, чтобы защёлкнуть замок цепочки. Попутно мимолётно коснувшись губами шеи Волкова, затем – его уха; Серёжа хотел было отстраниться, однако вместо этого ощутил, как одна рука Олега обнимает его за талию, прижимая к себе, а вторая – касается его подбородка, цепляя за него большим пальцем, заставляя раскрыть губы. В следующее мгновение Серёжа почувствовал вдумчивый поцелуй на своих губах. В тот момент вокруг замерло всё – не только время, мысли в его голове, но и весь мир, всё, что когда-либо существовало в том дне и в дне, где он сидел на полу в холодной серой комнате в ворохе бумаг. Не было ничего. И было всё – в одночасье. И этим всем был Олег. Серёжа отозвался на поцелуй всем собой, целуя жадно, жарко, как никогда до этого и никогда после – он-то знал точно. Он и не мог даже припомнить, когда сердце было готово выпрыгнуть из груди вот так же, как сейчас, когда они целовались так отчаянно. Там, в Венеции, между ними снова проскочила искра, но тогда всё было иначе – Серёжа не мог отделить себя от Птицы, не мог поставить Олега выше своих целей, ведь Олег – был средством для её достижения. То было тогда. Тогда Волков был лишь слоном на игровой доске, которым можно было пожертвовать. Тогда это был не он, это был не Серёжа, это был сухой размен, месть, безумие Чумного Доктора, ведь он бы никогда, ни за что, Олег же знал… - Я никогда его больше не сниму. – Шепчет Олег ему в губы, и Разумовский знает, что так и будет. Олег не снимет его до самого конца. - Мне нужно тебе так много рассказать. – Щурясь от ласкового солнца, тихо произносит Сергей. – Но не здесь. – Нежиться в объятиях Олега хорошо, но Серёжа вспоминает, зачем он здесь. У него не так много времени, чтобы попытаться всё исправить. Он не до конца даже уверен, что сможет, что это сработает, но даже если так… Нет. Он обязан спасти Олега. - Ты должен слушать меня внимательно, - серьезно говорит он, накрывая ладонь Волкова своей, когда они устраиваются на летней веранде кофейни на улице Рубинштейна. Весьма символично и даже иронично, если подумать, но эта маленькая деталь помогает Разумовскому держать себя в руках и помнить. Помнить. Помнить о том, что должно исчезнуть из воспоминаний раз и навсегда. - Олег, пожалуйста, слушай и не перебивай меня. Это очень важно. Когда Серёжа заканчивает свой пересказ их будущего, проходит полтора часа времени. Олег сидит молча, и Разумовский даже не может понять по его лицу реакцию. Он ни разу не перебивал, как он и просил – лишь пару раз задавал уточняющие вопросы, подтверждая, что слушает. - Что ты скажешь на счёт этого всего? – Осторожно спрашивает Сергей. – Пожалуйста, я не спятил и не сошёл с ума. Я знаю. Это слишком много, но ты должен поверить мне. Потому что я не могу тебя потерять снова. – Он крепко сжимает ладонь Волкова в своей, но не ощущает ответной хватки с его стороны. Вместо этого Олег выпутывает свою руку и откидывается на спинку стула, отдаляясь и всё так же молча смотря то на Сергея, то на скатерть, то куда-то вдаль, пытаясь сложить всё в одну картину. - То есть, ты хочешь сказать, что в будущем ты сам, лично, убиваешь меня выстрелом из пистолета? - Технически, пятью выстрелами из пистолета, но… Да. Ты прав. - За какие такие заслуги? – Срывается вопрос с губ Олега, и Разумовский опускает взгляд на ту же скатерть, не зная ответа и сам. Кажется, Волков правильно трактует его молчание, потому что добавляет: - И теперь ты пытаешься всё исправить? Рассказав мне о таком? - Послушай, Олег, я не… - Серый. Даже если принять весь твой рассказ за чистую монету, если допустить, что я тебе верю, то я не могу понять всего одной вещи. Зачем? Что ты хочешь изменить? Ты хочешь сказать, что причиной появления Чумного Доктора стал мой отъезд в Сирию? Хочешь сказать, что если бы я не помог тебе, не дал тебе хороших исполнителей, то не случилось бы всего, что случится в… где там? Венеции? Думаешь, что если я не уеду, если не стану наёмником, всего этого не произойдёт? Или ты хочешь, чтобы я надел бронежилет в тот день, когда тебе приспичит сыграть в шахматы? Тебя послушать, так это я вина всему, что с тобой случится. Так может легче убить меня прямо сейчас? – Серёжа не понимает, почему Волков так резко меняется в поведении. Он почти что уверен – Олег бы никогда такого не сказал. - Ты не понимаешь, Олег… - О, я-то как раз всё прекрасно понимаю, - Волков наклоняется ближе, опираясь на стол, протягивает руку и пальцами скользит по рыжей прядь волос Сергея. – Ты просто маленькая рыжая шлюха! – Он с силой дёргает за волосы, заставляя Разумовского склониться к столу, чуть было не впечатавшись в него лицом, заставляя ощутить, как страх захлестывает его с головой, перехватывая дыхание. Вцепившись пальцами в стол, Сергей вырывается и, вставая, отшатывается назад. Олег открыто усмехается, вальяжно закидывая ногу на ногу и с интересом смотря на него. - Ты! – Серёжа не смотрит на то, что на них оборачиваются люди в кафе. – Не смей! Не смей надевать его лицо! - А то что? Тебе же так нравится это лицо, так почему бы и нет? К тому же, твой Олег действительно был... неплох. Пока ты его не убил. - Заткнись! – Прошипел Сергей. – Это сделал ты, а не я! - Ой, да брось, - "Олег" подпирает голову двумя пальцами и усмехается. – Мы сделали это вместе. Если бы ты этого не хотел, этого бы не произошло. Но у нас была цель. А сейчас ты настолько жалок, что цепляешься за призрачные надежды. Ты действительно думаешь, что сможешь исправить прошлое? Ты правда считаешь, что твой лживый бог даст тебе такую силу? - Он мне её дал! Свали нахрен из моей головы! – Подобные перепады настроения Олегу-Птице не нравятся, поэтому он хлопает ладонью по столу и повышает голос в ответ: -Ты вроде был умным мальчиком, Серёжа, а так не научился отличать плохое от хорошего, правду от лжи, реальность от своих снов! Оглянись вокруг! Разумовский замирает в страхе, боясь поступить так, как ему велено. Медленно он поворачивает голову в сторону остальных столиков на веранде, и видит, как на них обращено с десяток лиц – безликих: без глаз, носов и ртов, как будто их кто-то стёр, оставив один овал, обрамляющие его волосы и уши. - Н-нет, н-не может б-быть! – Серёжа пятится, пока не упирается в перила, которые ограждают летнюю веранду. - Ты внутри своего очередного сна, Серёжа. Ты – в своей голове. Я сделал для тебя красивую сказочку, и я могу продолжить показывать её тебе, если ты вернёшься. Вернёшься ко мне. К нам. Ведь только вместе. – Птица, наконец, перестаёт прикидываться Олегом и оказывается рядом, опираясь на перила, по обе стороны от Разумовского, смотря ему в лицо, раскрывая чёрные, как смоль крылья. – Лишь вместе мы можем существовать. Нам ведь было так весело вдвоём, разве нет? – Ледяная ладонь касается щеки Сергея, и именно в этот момент он резко вскакивает на своей постели, жадно, урывками хватая воздух ртом, пропуская через свои лёгкие. - Нет! - Выкрикивает в панике Серёжа, хватаясь за тюремный комбинезон. За окном было темно - лишь полная луна светила через толстые тяжёлые прутья на решётке. Серёжа всё ещё был в тюрьме. Не было никакой Птицы, не было Кутха. Были лишь холодные стены камеры на одной из которых висела единственная вещь, фотография – девять на двенадцать, которую Сергею позволили оставить при досмотре. На фотографии было двое. Он и Олег. Им по двадцать один – Серёжа только-только закончил университет, сдав экзамены экстерном. Олег – вернулся с задания, вернулся надолго – Серёжа помнит, как сейчас, на всё лето. На Волкове была красная футболка с эмблемой его любимой музыкальной группы – Ария, Разумовский сам был в фиолетовом, с длинными волосами, убранными в небольшой небрежный хвост. Волков улыбался на камеру, взгляд его был полон жизни. Это было последнее, что у него осталось от Олега. Это фото и целая тонна груза вины перед ним и сожалений об упущенном времени.