Покаяние

Каждый шаг по выкрошившимся каменным ступеням разрушенного святилища Селунэ давался Элиону с трудом и звучал в ушах подобно громовому раскату. Слишком громко. Слишком пугающе. Слишком… много бессонных ночей стояло за этим полуночным визитом. Нелепые попытки сбежать от себя с треском проваливались одна за другой, превращая ночи в пытку сожалением, раскаянием и ненавистью к… себе самому. Как будто мало ему треклятого иллитидского подарка, соратников, бесящих порой до дрожи, ослепляющего и лишающего воли страха перед завтрашним днём. В отравленные ужасом и соблазнительными видениями ночи вплёлся еле слышный голос, повторяющий одно-единственное слово — «Лжец». Невозможно обмануть Богиню, как ни старайся, нельзя укрыться от всевидящих глаз и спрятаться от вездесущего присутствия той, которую, казалось бы, виртуозно надул, изобразив то, чего на самом деле не было. Не было? Или… или всё же было — обжигающе-жарким сполохом пронзило тьму мечущегося в панике рассудка и тут же исчезло, оставив на губах медный привкус собственной крови? Полуэльф, не помнящий собственных родителей, никому не нужный ребёнок, умудрившийся выжить в грязных лабиринтах Внешнего города и прибившийся к селунитам в отчаянной попытке найти в объятиях Богини тепло и любовь, которых никогда не знал. Молодой, но уже подающий надежды жрец Лунной девы, осенённый её милостью и встречающий каждый рассвет с робкой надеждой на то, что чёрные дни безрадостного детства навсегда остались позади, а впереди — только свет и… щупальце наутилоида, разом перечеркнувшее будущее. Лицемер и лжец, не оправдавший ни божественных, ни собственных надежд, неудачник, окончательно запутавшийся в самом себе и отчаявшийся найти выход. Жалкий проситель и трус, пугающийся стука собственного сердца и дрожащий, словно пляшущая по пыльной стене тень. Ничтожество по имени Элион, хрипло и тяжело дышащее после подъёма по крутой деревянной лестнице, ведущей от подземного форта в храм, и всё ещё надеющееся, что проделал этот путь не напрасно. — Что привело тебя сюда в столь поздний час, моё сладостное дитя? — негромкий и вкрадчивый голос Абдирака удавкой перехватывает горло и с пересохших губ не срывается ни звука. И даже выдержать нечеловечески пристальный взгляд полупрозрачных глаз жреца не хватает сил, голова опускается вниз, словно её наклоняет невидимая могущественная рука самой Девы-Боли. — Ответь же! — звучит резко, словно удар тяжёлого бича, тело прошивает разрядом дрожи, а ноги подгибаются сами. — Покаяние, — выдавливает из себя Элион, глядя в пол, такой холодный и близкий сейчас к нему, рухнувшему на колени, — истинное, а не… — договорить не получается, но нужды в этом нет — сильные пальцы жреца цепко хватают за подбородок, вздёргивая голову вверх, а губы произносят одно-единственное слово: — Ложное? — Да, — отвечает Элион одними губами, окончательно теряясь в холодном немигающем взоре уже даже не служителя, но самой Ловиатар. — Будь это действительно так, — медленно цедит слова Абдирак, — Ловиатар не даровала бы тебе своё благословение, ибо солгать ты мог только мне, но не Ей и… не себе. Будь это так, ты не пришёл бы сегодня сюда, снедаемый жаждой истинного покаяния, поскольку в прошлый раз Ловиатар всё же коснулась твоей души и тела. Так чего же ты на самом деле желаешь, дитя? Покаяться во лжи или наконец-то познать истину, которую отверг, испугавшись осуждения своих недостойных спутников? Посмотри же в глаза Богини и ответь не мне, но Ей — зачем ты здесь? — слова бьют без промаха, безжалостно обнажая затаённые страхи, в которых Элион боялся признаться сам себе. — Готов ли ты действительно отдать Ей всю свою боль или станешь вновь разыгрывать жалкий спектакль, не нужный даже тебе самому? — Готов, — почти по буквам говорит Элион и каждый звук короткого слова царапает горло, словно рыбья кость. — Великолепно, — звучит в ответ, а следом с губ жреца срывается приказ: — Избавься от ненужных одежд и предстань перед Ловиатар таким, как пришёл в этот мир! — повернувшись к Элиону спиной, Абдирак подходит к алтарю, на котором разложены его инструменты, и начинает медленно перебирать их, не говоря больше ни слова. Металлический лязг бьёт по натянутым нервам Элиона, а пальцы дрожат и путаются в застёжках, страх накатывает удушливой волной и стекает каплями пота по обнажённой спине. Острое желание развернуться и бежать без оглядки из залитого кровью святилища вдруг охватывает полуэльфа и тут же гаснет в осознании простой истины — чем дальше он убежит, тем дольше придётся возвращаться. Холод каменных плит обжигает босые ступни, а кожа становится гусиной, хоть в жаровне жарко пылает пламя. Бросив на пол штаны, Элион нерешительно замирает, не смея спросить, относится ли бельё к ненужным одеждам, и тут же читает ответ в пристальном взгляде Абдирака, устремлённом на его бёдра. Одной вопросительно приподнятой брови жреца оказывается достаточно, чтобы щёки вспыхнули смущением, а руки потащили вниз последнее, что отделяло Элиона от грани, за которую в прошлый раз он так и не решился ступить. — Твоя покорность достойна награды, дитя, — внимательный взгляд Абдирака скользит обнажённому телу Элиона, а пальцы нежно поглаживают отлитый из чёрного металла ошейник — холодный и тяжёлый даже на вид, оскалившийся множеством шипов, готовых вонзиться в шею при каждом резком движении и даже громком крике. Комок прокатился по горлу полуэльфа, а в мозгу ярко вспыхнуло: …Вот Астарион осторожно и нежно обнимает его, чтобы через мгновение вонзить в подставленную шею клыки, глухо рыча, словно изголодавшийся зверь. Прикосновение горячих губ, ледяная острота клыков, запах собственной крови, шумное дыхание и довольное ворчание насыщающегося вампира, дрожь, головокружение и… возбуждение, казалось бы, совершенно неуместное сейчас, но становящееся всё сильнее. И последняя отчаянная попытка остановить это, пока воля не ослабела окончательно и жизнь не покинула тело, оцепеневшее в объятиях Астариона… — Ты боишься того, что скрыто в тебе и жаждешь познать себя, — шепчет, касаясь губами уха, Абдирак, умело и быстро застёгивая ошейник, — он не позволит тебе солгать в этот раз, карая за каждый неискренний вопль. — Жрец заходит за спину Элиона и произносит то, чего просто не может знать: — Боль сопровождает тебя с момента появления на свет… Нежеланный и ненужный собственной матери, плод хмельной скоротечной любви, к сожалению, не рассеявшейся без следа, а осевший в лоне и сосущий силы из неё — молодой и красивой. Это был ты, Элион, — спину обжигает болью и полуэльф вздрагивает, сжимая кулаки и отчаянно пытаясь понять — почему слова бьют больнее бича. — Она пыталась избавиться от тебя… Ходила к ведьмам и чародеям, но одни просили слишком много, вторые — отказывались убить дитя, считая его благословением богов. Она проклинала твоего отца — красавца-эльфа, вскружившего голову и исчезнувшего, как только стало известно — шалость зашла слишком далеко, и ненавидела тебя, — ещё один удар — хлёсткий и сильный, но не настолько болезненный, как слова. — Корчась от родовых мук, она клялась больше никогда не верить мужчинам и… солгала. Она оставила вопящий свёрток с треклятым полукровкой на залитой кровью постели и сбежала, как только смогла подняться на ноги. Хочешь узнать, куда? — Нет, — отвечает Элион, прекрасно зная, что жрец всё равно скажет. — В портовый бордель, — смакуя каждое слово, произносит Абдирак, — поломойкой… сначала. За тяжёлый и отвратительный труд платили слишком мало, а ей хотелось носить красивые платья и драгоценности. Разбитое сердце легко исцелить вином, заставить память замолчать и залить остатки совести, — бич свистит снова, Элион вздрагивает от резкой вспышки боли, но не издаёт ни звука. — Она стала настоящей звездой и ни разу… слышишь… ни разу не вспомнила о тебе, — свистящий шёпот жреца режет сердце на части, а по спине стекает кровь — этот удар был сильнее прежних. — Ты был ошибкой, о которой она постаралась забыть, как можно быстрее, и у неё получилось. Правда… обилие вина и мужчин награждают женщин не только синяками, но и постыдными хворями, которые не могут исцелить даже жрецы твоей беспомощной Богини. Твоя мать сгнила заживо, Элион, — холодно и зло цедит Абдирак, хватая полуэльфа за светлые волосы и грубо вздёргивая голову вверх. — И, знаешь, кого она проклинала, издыхая в придорожной канаве? Тебя! — свист бича — удар — боль. — Неправда… — срывается с губ Элиона, потому что слышать это слишком больно, боль телесная — ничто в сравнении с пыткой собственным прошлым. Служители Ловиатар знают это лучше всех в Фаэруне. — Хозяйка таверны услышала крик младенца и была в бешенстве, когда нашла тебя — орущего от голода и обгаженного с ног до головы. Она даже хотела придушить и скормить тебя свиньям, но… — жрец на мгновение замолкает, а Элион ощущает, как бич скользит по израненной коже, словно лаская и заставляя вздрагивать от каждого касания, — дав жизнь пятерым не так-то просто отнять её хотя бы один раз. Она не смогла. Отнесла тебя в приют и оставила у двери, думая о том, что совершенно зря впустила в таверну брюхатую девку, польстившись на несколько монет. Ты обязан жизнью брезгливой жалости трактирщицы, Элион, — свист — удар — боль. — Приют всё же лучше свиной утробы, правда? Полуэльф молчит, стискивает до хруста зубы и молчит, чувствуя, как впиваются в горло железные шипы тяжёлого чёрного ошейника, а следом слышит: — Они ненавидели тебя за форму ушей, нещадно лупили и отнимали те жалкие крохи, что перепадали сиротам. Ты был изгоем даже среди таких же, как ты сам, но… оказался живучим и даже научился кусаться в ответ и защищать свой кусок чёрствого хлеба. А потом… — это звучит уже едва слышно, — ты сбежал, решив, что улица — гораздо лучше приюта, а банда таких же оборванцев — самое то, чтобы выжить. Ты ошибся! — железные крючья бича снова вонзаются в спину, но и это не заставляет Элиона закричать. — Тебя приняли, польстившись на смазливую мордашку и тело, пока ещё очень юное, но уже красивое, — рукоять бича скользит вдоль спины, пересчитывая каждый позвонок, а потом опускается ниже, заставляя полуэльфа дёрнуться и попытаться отодвинуться от беспощадного и слишком много знающего мучителя. Но Абдирак не позволяет этого сделать — хватает за ошейник, дёргая Элиона на себя, прижимается к его спине и полуэльф понимает, что удовольствие, которое испытывает жрец, касается не только души. — Он не был грубым, правда? А то, что атаман вашей шайки сделал с тобой в первую же ночь, тебе понравилось, ты орал так громко, что ему пришлось затыкать тебе рот… и не только рукой, — дыхание жреца учащается, а его напряжённый член красноречиво упирается в бедро Элиона. — Тогда ты впервые ощутил, что боль может быть сладкой, — жрец проводит языком по его спине, слизывая кровь, а скользкая, словно смазанная маслом, рукоять бича нетерпеливо тычется между напряжённых ягодиц полуэльфа. — Ты и сейчас хочешь этого. Сладостной боли, несущей освобождение и дарящей ту единственную радость, которую ты тогда знал. — Неправда, — хрипит Элион, проклиная собственное тело, предающее его сейчас точно так же, как и тогда, много лет назад. — Лжёшь! Тебе так хотелось хоть ненадолго почувствовать себя нужным кому-то и любимым, что ты был готов на всё, чтобы это получить. Ты надеялся, что это излечит тебя от боли, живущей здесь, — горячая ладонь Абдирака ложится на грудь полуэльфа над сердцем, а потом скользит на пах, заставляя Элиона впервые застонать сквозь стиснутые зубы. — Отдай свою боль мне и Ловиатар, прими себя и Её волю, — рукоять проникает внутрь и полуэльф выгибается, уже не пытаясь сбежать и сдержать новый стон. Услышав это, Абдирак толкает его к стене, заставляя упереться в неё руками и нажимает на поясницу, понуждая прогнуться сильнее. — О да, — сладострастно выдыхает жрец, — вот что нравилось тебе больше всего! Это было твоей наградой за удачную кражу! Об этом ты мечтал, следуя за очередным пьяным прохожим с тугим кошельком на поясе, — рукоять движется размеренно и плавно, — это ты считал и продолжаешь считать любовью, которой никогда не знал! — бич входит глубже, карая той самой болью, и Элион дрожит, кусая губы, чтобы не закричать, а мгновение спустя слышит шорох сбрасываемой одежды. Тяжёлый и холодный бич Богини падает на пол, руки Абдирака хватают полуэльфа за бёдра, тело прижимается вплотную, лишая последних остатков воли, а член медленно входит внутрь. — А теперь — кричи, — велит жрец, — Ловиатар желает слышать, насколько сильно ты любишь Её и свою боль! И Элион сдаётся, запрокидывает голову на плечо Абдирака, движется в одном с ним жёстком ускоряющемся темпе и кричит — громко и бесстыдно, чувствуя, как тело горит всё сильнее и уже не принадлежит ему. Боль, карающая и сладкая, разливается по телу и свивается в тугой клубок в паху. Она обрушивается на Элиона горячей волной, и он хватает воздух ртом, задыхаясь и захлёбываясь в удовольствии, подступающем всё ближе. Запах собственной крови, продолжающей стекать по спине, смешивается с запахом его и чужого пота, зубы жреца впиваются в его плечо, вырывая из горла очередной громкий крик и невольно напоминая об Астарионе. Шипы всё сильнее вонзаются в шею, а реальность дрожит и плывёт, растворяясь в жарком мареве сладострастной пытки. Терзающий тело горячий член Абдирака, его пальцы, судорожно вцепившиеся в бёдра, тяжёлое и хриплое дыхание, обжигающее шею, и последний — болезненно-сильный толчок вырывающий из горла крик, эхом разносящийся по святилищу… В дикую смесь запахов добавляется ещё один — запах собственного семени, стекающего по ногам и стене, а боль взрывается огненным шаром внутри и… исчезает, наполняя тело лёгкостью, которой Элион прежде не знал, и покоем, заливающим душу тёплой волной. Ноги подкашиваются и полуэльф сползает по каменной стене, забрызганной его кровью, слыша за спиной: — Богиня приняла твоё покаяние, — в голосе жреца — ничем не прикрытое удовольствие. — А ты наконец-то обрёл себя и принял свою суть, нуждающуюся в боли столь же сильно, как и в любви. Ловиатар благословляет тебя, моё сладостное дитя, — произносит Абдирак и Элион ощущает, как истерзанной спины касается что-то прохладное и почти невесомое, растекается по коже, исцеляя раны и возвращая возможность видеть, чувствовать и думать. — Твой спутник… Астарион знает о боли не меньше, и с радостью одарит тебя ею, стоит только это позволить. — Я знаю, — хрипло выдыхает Элион, медленно поднимаясь на всё ещё дрожащие ноги и поворачиваясь к жрецу лицом. — Спасибо, что помог мне… — Найти себя? — приподнимает бровь Абдирак и снимает с него ошейник. — Благодари не меня, а Её — Деву-Боль, простёршую свою длань над тобой и одарившую Величайшей милостью принятия и полного познания себя. Это Она позволила тебе насладиться страданием сполна, очистила от прошлого и подарила истинное удовольствие, доступное только искренне верящим в Неё. А теперь ступай, дитя, и помни — лишь через боль и страдания мы обретаем счастье. Не забывай об этом никогда. — Не забуду, — срывается с губ полуэльфа, а вскоре он уже шагает прочь от святилища, подарившего так много и указавшего единственно верный путь к себе. Шагает легко, поскольку груз, давивший на плечи столько лет, навсегда остался там — у окровавленного алтаря Ловиатар.