***
Через дня два Рейх уже был у входа в дом, который планировал арендовать. Он, честно говоря, потратил на поиски уморительно мало времени. Неровные цифры на скомканной бумаге еле сложил в совершенно чужой и незнакомый номер. Рейх даже не стал звонить хозяину дома. В 21-м веке звонок вместо сообщения считается дурным тоном и прямым вторжением в личный график человека. По данной причине он отправил сообщение: мол, заинтересован в покупке дома. И вот сейчас он стоял у двери затхленького коттеджа. Не сказать, что безвкусно, но определённо старомодно. И так же определённо не то, где ариец хотел бы жить и провести свой отпуск, но на поиски нет ни желания, ни времени. — Извините за опоздание, — рядом зазвучал звон ключей. Рейх кинул безразличный взгляд на предполагаемого продавца, однако явно не ожидал словить на себе такой же холодный и отрешённый. Как будто в зеркало посмотрел. — Вам следует потренироваться на том, чтобы натуральнее сыграть раскаяние, — немец не знал, кто тянул его за язык, но не мог проконтролировать тягу привлечь и зациклить на себе внимание. Конечно, желание отчитать у него всегда имелось, но в порядке вещей было ещё и держать язык за зубами. Особенно в общении с теми, с кем собирается иметь дело. — Вряд ли искренность моих слов тронула бы Вас, — пожал плечами он, непонимающе глядя на фрица сверху вниз. — Лучше пройдёмте посмотрим на хату, — открыв дверь, перенезнакомец-недознакомец зашёл в глубь прихожей, хмуро придержав дверь для покупателя. Дитрих молча следовал за (пока что) хозяином дома, слушая ровный голос, объясняющий что и где находится. Жильё было довольно опрятным, ухоженным, однако совсем не обжитым. Как будто никто раньше и не жил тут. «Наверняка мало проводил времени», — предположил он. — Здесь спальня, а наверху, кстати, есть чердак. Там осталось немного моих вещичек, но это скоро будет решено, можете не волноваться. — Когда именно? — Утро вечера мудренее, наверняка, завтра всё утром в порядок приведу. Дитрих кивнул, по контексту догадавшись, что за смысл несёт первая часть предложения. — Тут всё так убрано. Ощущение, будто Вы здесь и не жили, — снова не сумев проконтролировать собственную речь, поделился немец. — Можно и так сказать. Я ночую на работе, дом — второй офис, — кратко ответил арендатор, подтверждая догадку. По выражению лица говорящего, Рейх сумел уловить ту же озадаченность, которая была у самого, когда он взболтнул то, что не планировал. — Вы только переехали, так? Я ни разу Вас не видел. А город-то маленький… — Все друг друга знают, да, — дополнил ариец. — Я тут новенький. — Значит, кто-то умрёт, — подытожил собеседник, махнув головой в сторону санузла. Дит сконфуженно почесал затылок. — Это ещё почему? — Население нашего городка не меняется от слова вообще. Цифра в цифру. Если объявляется кто-то чужой — умирает кто-то из наших. Если умирает кто-то из наших, то рождается кто-то другой. Так что не удивляйся, если тебя будут сторониться и ночлег не предложат. Рейх не успел отследить за тем, как они перешли на «ты». — И ты бы не пустил? Или не веришь в такие байки? — уточнил немец. Да даже его лучший друг — единственный здешний знакомый — не позволил, не то чтобы какой-то странный славянин (то ли русский, то ли белорус, а может, вообще, поляк). — Верить-то верю. Но я отдаю дом в аренду, а если ты его снимешь, то, получается, пустил, — ответил он. — Как ты заметил, ванная и туалет вместе, но внизу ещё есть один, я показывал. Кран в рабочем состоянии, правда, тёплую воду на втором этаже не жди… Рейх пропустил всё мимо ушей, не сумев сконцентрироваться на словах и растворяясь в гулком баритоне.***
Ещё одна плитка шоколада была доедена. Дитрих апатично оглядел засранный фантиками и крошками печенья диван, переведя взгляд на целующуюся на цветном экране пару. Не то чтобы они вызывали в нём зависть, скорее, отвращение. А в контексте с клишированным и объективно плохо написанным сюжетом, так ещё и недовольство потерянным впустую временем. — Бред, — заключил он, наблюдая за очередным «хэппи эндом» двух людей, влюбившихся с первого взгляда. — Если и чувствуешь такую хрень, то, значит, этот человек активировал твои связанные с прошлым травмы, напомнил человека, травмировавшего тебя, — Дитрих говорил это больше для себя, нежели кого-то другого. А было ли то, что он чувствовал по отношению к тому славянину похожим на симптомы «любви с первого взгляда», ну или «активацию травм»? Вряд ли, конечно, существует травма «Привлекальный мужчина средних лет», но всё ж, а вдруг? Свет внезапно выключился. Рейх рыкнул раздражённо что-то под нос и медлительно встал с дивана, двинувшись в сторону чердака. На кой чёрт он купил этот затхлый дом? «Сам виноват, надо было нормально слушать», — напомнил себе немец. — Это сама, мать твою, природа говорит, что это не твой человек, и держись ты от него подальше, — стуча ногами по лесенкам, продолжил он, вернувшись к теме обсуждения глупости главных героев. — Но нет! — его рука цепко вцепилась в дверцу счётчика, открывая скрипящий металл. — Ты ведь обязана посчитать это любовью с первого взгляда… Фильм посмотрели, называется, — дверца со стуком закрылась, пока немец агрессивно повернулся обратно — к выходу из чердака. Ничто в этом мире не могло разозлить Дитриха больше, чем романтизация чего-либо. Общество постоянно врёт или умалчивает, вырывает из контекста. Никогда! Никогда чистая, искренняя и крепкая любовь не валится с неба на голову. Ничего не может даться бесплатно и так легко. Он стал свидетелем этой «любви с первого взгляда» ещё совсем давным-давно. Хоть и не участником, но Рейх отчётливо запомнил, как его родители жили в полном безразличии к друг другу, не разводясь лишь из-за того, что не хотели травмировать двух сыновей. Хоть и самого Дита ничто не могло спасти от одиночества (ни заполнение едой одной дырки, ни чем-то прочим другого отверстия), он считал, что уж лучше так, чем как его мать: в доме полном людей, тлея от одиночества. То же самое с отцом. Рейх считал это даже даром, пока все остальные жалели заработавшегося карьериста. Немец ненавидел как эти высокомерные рожи супругов, так и хвастающихся направо и налево о своих планах на жизнь парочек, что они нашли свою вторую половинку. Своих «истинных». «Из восьми миллиардов человек им попался человек из их одного города или страны. Того же возраста. Конечно, все мы поверили», — подумывал тогда ариец. — Ауч! — что-то деревянное и тяжёлое неплохо так задело ногу немца. Точнее, наоборот, но всё же. Рейх зажмурился, прижав колено к себе и зажав пульсирующий палец в руке. Что этот ящик, вообще, тут забыл? Разве тот славянин не говорил, что перед его въездом не уберет всё с чердака? Или он просто ослышался? Ариец, ощупав другой ящик рядом, уселся на нём. Единственным источником света на чердаке была только луна. По сути свет должен был включиться везде, но, видимо, здесь перегорела лампочка. Рейх не был особо любопытным человеком, в основном, интересным ему ничего не казалось, однако в данный момент сильно хотелось узнать, чем набит этот тяжёлый ящик-убийца. Дит решил, что лучше от греха подальше уйти со склада, чтобы не пораниться, а утром прийти и осмотреть при дневном свете. Как там арендодатель говорил? — Утро вечера мудренее.***
Утро второго дня в этом доме прошло без происшествий, в какой-то странной дымке. То ли сон не отступал, намекая заторможенностью действий лечь обратно, то ли куча дел давила на заспанное сознание. Так или иначе, Рейх несколько раз прошел мимо лестницы на чердак, занятый тем, что тащил свои чемоданы снизу наверх. Вчерашняя обида на неодушевленный предмет сама собой забылась благодаря занятости нового жителя. К полудню немец позволил себе сделать небольшой перерыв и немного отдохнуть. Сам того не заметил, как ноги принесли его на просторное по своей сути помещение. Чердак днём казался просторнее (как минимум потому что, что-то было видно) и не был таким пыльным, каким его представлял ариец. Справа от лестниц был немассивный деревянный рабочий стол (таких где-то три в этом доме), чуть дальше от стола окно, а напротив него две коробки, стул и в самом конце накрытая белой тканью картина со световыми счётчиками. Сев на, к удивлению, крепкий деревянный стул (как будто тут проводилось больше времени, чем в гостиной, спальне или на кухне), немец задумчиво уставился на объект интереса. Неспешно протянул руки, оставив по краям крышки ящика и приподняв на сантиметра два. Внутри арийца была невидимая для человека борьба. Рейх прекрасно понимал, что не имеет право лезть в чужое личное пространство, и вообще, любопытство это совершенно не его сфера. Обычно он бы просто недовольно поцыкал и даже не смотрел на деревянную конструкцию. Однако была небольшая, но вероятность, что содержанием ящика является что-то связанное с недо-перезнакомцем. С одной стороны это, наоборот, заставляло оттягивать момент истины, ведь, возможно, это нечто приватное для хозяина дома, а с другой стороны это клад. Найти что-то личное о заинтересовавшем человеке, споткнувшись об это среди ночи — удача, не так ли? — Ладно, после обеда посмотрю, чего уж там. Конечно, правильнее было бы самому связаться с ним и отказаться от ролевой игры в взломщика, то ли детектива, но упрямый и как-то не привыкший нести социальную инициативу немец отказался от этого варианта. За две секунды он оказался у выхода и оглядев прикрытую одеялом коробку, несильно хлопнул дверью, спустившись на второй, а оттуда и на первый этаж.***
Дитрих шустро проскакал по лестницам, энергичнее и менее осторожно (хотя должно было быть наоборот), чем вчера, зашёл на территорию скрипучих досок. Не то чтобы его сильно волновало состояние пола, ведь задерживаться он тут намерен не был, но чувствовал захлёстывающий стыд за то, что ничего из этого не заметил в день «экскурсии», хоть и ему всё честно, даже излишне честно показывали. Три небольшие записные книжки, старые выпуски газет аж с семидесятых в удивительной сохранности, несколько рубашек (и ремней) оказались всем содержимым одного большого и другого некрупного ящиков. Ну и картина в углу чердака, так же покрытая белым покрывалом, как и коробки. До неё Рейх ещё не добрался. Да и до блокнотов его руки дошли не после обеда, а через ещё один день с половиной угрызений совести и интереса. Это всё было чертовски странно. Начиная от того, что чердак был более заселённый остальной жилой части дома, заканчивая тем, что маловероятная находка стоящей информации вызывала столько волнения, восторга, стыда и другой гаммы эмоций совершено разных спектров. Сергей Белов* оказался журналистом маленького городка. В основном, в этой тихой местности ничего не происходило, и русскому (писал он на немецком при этом) не оставалось ничего, кроме того, чтобы писать отзывы про фильмы или книги, ну и он сочинял небольшие рассказы. Этим детским и не очень рассказам была отведена четвёртая записная книжка, спрятанная под газетой 1874-го года. Не сказать, что Рейх ожидал большего от записей, однако теневая его сторона сильно надеялась наткнуться на источник информации о самом Сергее. Дитрих отложил книжонки на подоконник круглого окна. Что есть, то есть. Встав с места, он двинулся в сторону холста. Без дальнейших раздумий, немец коснулся прохладной складчатой ткани, перекинув её назад, на заднюю сторону холста. Это определённо был портрет маслом. И при этом это был такой знакомый стиль. Мягкий, в светлых тонах: как будто видишь долгий, сладкий сон, от которого просыпаться совсем не хочется. Пройдясь взглядом по острым (даже стиль художника не смог смягчить чёткие черты) чертам лица, Шварц смущенно уткнулся взглядом в пол, покрывшись румянцем. Если бы не видел русского в лицо, то наверняка бы подумал, что артист просто передал его внешность через собственную призму виденья. Рейх перевернул холст — деревянной стороной к себе, чтобы найти инициалы художника. В левом нижнем углу ютилась небольшая надпись латинскими буквами: «F.R». — Фабьен Риччи, — щёлкнуло в голове. Сколько же совпадений. Немец всё равно был уверен, что это портрет, написанный Фабьеном. Стиль и инициалы говорили громче подозрений о том, что это слишком неправдоподобно.***
— Какие люди! — итальянец дружелюбно улыбнулся из-за барной стойки, приветливо помахав рукой. Рейх натянул слабую улыбку: как бы то эгоистично не звучало, он пришел не за общением и не для того, чтобы спросить у близкого друга самочувствие, а чтобы угодить своей жажде сведений о Белове. Не более. Ему не хотелось общаться с кем-то (кроме Сергея) и из дома выходить ему было тоже впадлу. Он бы с большей охотой остался дома смотреть фильмы и читать отзывы русского об этом фильме, в очередной раз влюбляясь в его мышление, слог и образ. Рейх точно знал: нужно просто встретиться и всё пойдет как по маслу. Они предназначены друг другу судьбой. Иначе немец не мог объяснить хоть и характерное различное, но духовное единство. И нет, это была не любовь с первого взгляда. Немец не полюбил незнакомца слепой любовью. Он пригляделся: узнал получше, даже если и не самым легальным и культурным способом. Это намного глубже, чем влюблённость и желание — нечто на совершенно ином уровне. Звучит пафосно, да, но Рейху это было совершенно неважно. Всё что и кто важно и важен — Сергей и их скорейший контакт. — Привет, Фабьен, — не сразу поздоровался Дитрих, зашагав к приятелю. — Ой-ё-ё, парень, это что за мешки под глазами? Ты что, не спишь ночью? Не нашел где ночевать или что? — Фабьен завалил его вопросами, перекинув полотенце через плечо. — Ой, а это что у нас? — Рейх демонстративно глянул в пустую баночку, предназначенную для чаевых. — Отсутствие чувства такта? — хохотнул он. Честно говоря, большую часть ночных часов он проводил за телевизором, стараясь посмотреть как можно больше фильмов, чтобы было что обсудить с русским. — Прости, — он пустил короткий смешок. — Всё же нашел крышу над головой? — Да, не волнуйся, — успокоил немец, несмело переведя взгляд с художника на витрину. Прямо как в тот раз, когда только приехал в этот город. Прошла лишь неделя, а столько всего изменилось в жизни Дитриха. Один только факт существования русского с ним на одной планете грел внезапно найденную душу и делал его вечера менее одинокими. — Извини, я пришёл не за тем, чтобы поболтать или спросить, как у тебя дела. Риччи показательно пожал плечами: — Валяй. Аж интересно стало, в чём причина твоих бессонницы и беспокойства. — Ты недавно рисовал портрет жителя этого города по имени Сергей Белов, да? — Да, было дело. Но «недавно» говоря — месяц так точно есть, — подтвердил он. Рейх вздохнул, собираясь задать следующий вопрос. — Вы знакомы? — Весь здешний народ с ним знаком, — ответил Фабьен. — Он немало сделал для этого города, вмешиваясь в по сути очень маленькую в мировых масштабах власть мэрии, будучи обычным журналистом*. Так что, все у него в хороших отношениях. — Да? — немец на миг подавился воздухом от очередной волны восхищения и обожания. Он сильно боялся, что Сергей такой идеальный только потому что это его образ в голове, но оказалось, что он и в самом деле был таким чудесным. Рейх знал это с самого начала, даже если развидел в русском эксцентричную натуру, а не простого добрячка, как другие. Что ж, рыбак рыбака видит издалека.***
После похорон Рейх чувствовал целый букет смешанных, но однозначно негативных эмоций. Поднимаясь на чердак, он не мог отделаться от зависти и сомнения. Чердак встретил его всей своей вечерней от заката светлостью и уютом, однако Дитрих не мог оценить его по достоинству, понимая, что никогда не поднимется сюда с русским, чтобы не в одиночку исправлять свет или собирать вещи для переезда. Немного ранее, всего несколько дней назад эти сценарии дуэтной дневной рутины вызывали отторжение, и немец был вполне счастлив, когда пришло упоение и волнение от возможности этих событий. С Беловым, конечно же. Сейчас же он был премного благодарен, если бы к нему вернулись былые безразличие и нередкая неприязнь. Но тяжесть утраты ассоциировалась только со счётом того, сколько раз бы Шварц успел до старости сказать русскому «Я люблю тебя» и наоборот. Рейх сел, если не рухнул на стул напротив портрета. По сути своей это были страдания по человеку, с которым ариец пересёкся всего раз в жизни и в чей образ безвозвратно влюбился, если не полюбил. Но немец почти без сомнений, если не учитывать один фактор, был уверен в том, что они совместимы. И нет, это были не гороскопические учения. Это была совместимость по мышлению, общему мнению о мире (оно было разным, но гармоничным), по целям в жизни, да даже по отношению к детям! (На самом деле, у него были подозрения, что русский хотел бы детей, когда услышал, что свои короткие детские рассказы он читает городским детям, однако это было лишь увлечением. Сергей, как выяснилось позже, не имел никакого желания читать сказок родным детям, которых и не планировал заводить в свои 32 года) Этим самым сеющим сомнение фактором была излишняя — на фоне пассивного в социуме Рейха — активная помощь другим. Все запомнили русского, как очень приятную и полезную для общества персону без преувеличений, как это бывает обычно, лишь бы не сказать плохого о мертвом. Но Дитрих собирался измениться, он уже изменился. Так что то, что жизнь, лишившая всех радостей в виде чувства насыщения и интереса, дала надежду, почти мгновенно её отобрав, было крайне несправедливо! Помнится, все похороны он провёл молча, не проронив слезинки, завистливо впитывая рассказы каждого жителя о том, сколько лет и сколько событий они успели пережить вместе, ведь они все не раз видели его улыбку, не раз слышали его голос, и, возможно, кто-то из них когда-то с ним обнимался, ходил за руку и спал, пока всё, что оставалось немцу, — это раз за разом вспоминать единственную их встречу. Рейха передёргивало от злости, зависти и ревности, сжигающих его тело чуть ли не на физическом уровне. Сейчас, осунувшаяся тёмная тощая фигура на стуле впервые за долгое — очень долгое время горько плакала, захлёбываясь в чувстве вины и горе утраты. Грёбанная история о «стабильном числе населения» совсем некстати всплыла в памяти. «Это совершенная глупость!» — успокаивал себя он, выплакиваясь в одну ладонь, а другой неуклюже поглаживая чёрную копну волос. — «Быть не может, чтобы эта байка, точнее, я стал причиной его смерти!» — продолжил Шварц, ощутив неуместный укол возбуждения в паху. Всё тело напряглось за считанные милисекунды, заставив его обладателя от чего-то трусливо поджать ноги. Рейх запаниковал, не понимая причины такого нетипичного для печали рода напряжения. Он стиснул предплечья руками, не контролируя выброс небольшого количества стресса через дрожь. Через несколько мгновений, немец стыдливо огляделся, попытавшись встать, чтобы прикрыть окно шторами, однако парализованные ноги пригрозили ему болезненным падением, как только он напряг их, опустив на пол и чуть надавив. Благо, Рейх сидел не прямо напротив окна, а чуть сбоку, чтобы не препятствовать попаданию света на картину. Шварц зажмурил глаза, уверив себя в том, что быстро со всем разберётся и больше никогда не вспомнит, что реакцией собственного тела на смерть любимого человека была эрекция.* Недолго думая и желая как можно меньше времени потратить на самоунижение в своих и глазах Белова-портрета, он несмело расстегнул ширинку брюк, инстинктивно снова поджав ноги под себя. Руки в это время были заняты тем, чтобы поскорее дотронуться до красной головки и приласкать агрегат в 0,5 футов*. Плавно ведя ладонью вверх-вниз и распределяя смазку, Рейх глубоко дышал в такт своим движениям и совсем несильно покачивался на стуле от перевозбуждения. Было стыдно и в прочем, кроме моральных болей, он ощущал странную смесь отвращения и удовольствия в виде жара, духоты, покалываний во всём теле, головокружения и влаги в паху. Русский смотрел с картины безразлично, но Шварцу показалось, что он заметил промелькнувшее омерзение, то ли разочарование. Конечно, немец понимал, что скорее всего, его обманывает пелена слёз, однако это не помешало ему нетерпеливо завести рукой по всему члену и откинуться на спинку стула, размякнув от истощающей эякуляции. Еле взглянув на Сергея из неудобной позы с запрокинутой головой, он, накрыв глаза рукавом, отчётливо чувствуя, как становится мокрой рука от впитывающихся слёз. Надо было хотя бы накрыть картину полотном.***
Немец тихо наблюдал за сменяющими друг друга картинами на экране телевизора. Он, конечно, мог бы потратить время на то, чтобы снова приняться за чертежи домов и зданий, однако на это совсем не было сил и желания, да и надобности тоже. Отпуск на то и отпуск, чтобы лениться и делать, что хочется, как это делает большинство ненавистных арийцу людей на протяжении всей своей жизни. Однако что же делать, если сам не знаешь, чего же хочется поделать? Одним нажатием остановить видеоряд на стареньком телевизоре не удалось, так как функции таковой не имелось. По этой причине Дитриху приходилось быстро читать и перелистывать страницы записей Сергея о тех или иных фильмах, стараясь по возможности вникнуть в каждое слово и при этом слушать на фоне разговор вдовы и полицейского. Чем-то эта вдова, ради которой погибший пожертвовал жизнью, напоминал его. Правда, с полицией у него никогда особо контакта не было. Не нарушал никогда правил. Никогда и не хотелось. Казалось, в прошлых жизнях натворил чего-то там точно незаконного и карму получил такую, что лучше бы и не делал. Так что ощущение было, будто всё уже давным-давно испробовал. Не за чем красть, убивать, насиловать или заниматься мошенничеством, абсолютно бессмысленно. Рейх выключил телевизор, разлёгшись на прохладной думке и уставившись на чёрный экран. По сути он должен был быть благодарен за то, что случайным образом шёл тот фильм, о которых есть записи, но и кино вскоре надоело. Всё, что не касалось Белова или касалось косвенно — например, фильмы — уже не радовало. Немец чуть ли не спал с этим портретом под его рассказы*, заменяющие ему колыбельную и читая его комментарии вместо новостей. Всё остальное не имело смысла и не вызывало в нём ничего, кроме скуки. Возможно, это всё звучит очень неприятно и печально, но Рейх был доволен. Минуты духовной близости с Беловым, когда они вместе смотрели что-то и любовались закатом на чердаке стоили всего этого спектакля. Он был готов играть его роль добродетеля на публике, чтобы восстановить утрату городка, к которой привел, и под конец дня с чистой душой сесть напротив русского и знать, что будь русский жив, то всё обязательно получилось бы. А тоску и угрызения совести по поводу того, что его добрые поступки лицемерны и направлены только на свою выгоду в виде спокойствия, Шварц довольно легко гнал прочь кратковременным самоудовлетворением, которое редко несло особо сексуальный характер. Но обязательно это было всё проворачивать напротив Сергея. С прикрытым холстом весь акт никакого эффекта так и ни разу не взымел. Рейх полежал ещё немного, потянувшись в сторону журнального столика с газетами. Новые выпуски городского издания (которые были куплены ради приличия: мол, интересуется всем происходящим) были перемешаны с теми старыми, которые были найдены в ящиках. Немец прошарил рукой, пытаясь найти одну из вторых, и под руку попался пятый выпуск. Один из самых первых выпусков нового издания обыкновенных ежедневных новостей: кто умер, почему повысили цены на продукты, когда празднуется годовщина новой построенной больницы и всякое такое. Дитрих не особо увлечённо прошелся взглядом по первым строчкам, натыкаясь на небольшое изображение церкви и на другой странице двух полицейских. Неужто что-то интересное произошло? Фриц внезапно поменял свою позу, изменив лежачую на сидячую, и чуть прищурил глаза, вчитываясь в мелкие буквы. — «После смерти профессора Роберта его безумная сожительница изолировалась от всех, отказывая близким погибшего вручить обратно его вещи, оставленные в квартире», — вслух прочитал Рейх. Видимо, не настолько он и законопослушный гражданин, каковым себя считал. Как минимум потому что сейчас сидит в доме умершего, в его рубашке и с его записями в своем распоряжении. На деле же он должен был это отдать семье русского или церкви, а не оставлять себе. Его семья имеет больше права забрать эти вещи себе, чем какой-то незнакомец.***
Дитрих наблюдал за поздними закатными лучами солнца, еле освещающими прохладное помещение. Проведя пальцами по застывшим масляно-красочным рельефам холста, немец уткнулся взглядом в колени. Он хотел бы посидеть так ещё немного, но нужно было идти по нужным координатам. Если его поймают, то значит, так и нужно. Рейх не особо верил в судьбу до встречи с русским, но сейчас не особо ей противился. Ему нечего делать на этой земле без Белова и, определённо, скоро придётся пойти за ним. А вот когда это «скоро», немец решил оставить этой самой судьбе. Всё было нормально до этой чёртовой газеты. Глупые случаи совпадения; глупые люди, не имеющие способности к глубоким, искренним чувствам; глупые шифры*. Все эти глупцы виноваты в смерти Сергея, не только Дитрих. Рейх виновато прикрыл картину полотном, тяжело вздохнув и зашагав к входной двери на первом этаже. Он так и не смог заменить им Сергея. Не был столь ответственным, спокойным и альтруистичным. Лишил эту местность светлого ума. Вряд ли кто-либо иной тут пёкся или будет печься об уровне жизни горожан так, как это делал Белов. Застегнув пальто, немец выключил свет в прихожей, забрал вырезку с адресом и несильно хлопнул дверью. Холодный воздух снаружи резко обдал кожу, покрыв её мурашками. Стоило бы потеплее одеться. Рейх снова глянул на листок — в принципе, не так далеко. Не сдохнет же от минут пятнадцати ходьбы пешком. Ариец неспешно бродил по довольно освещённым, но пустынным улицам. Горожане предпочли посидеть дома, поужинать всей семьей или со второй половинкой, нежели бесцельно блуждать в холодную погоду. Однако Рейх, конечно, не относился к этому числу людей и уже доходил до какого-то пустого электронного рекламного щита. Дитрих зажмурился от внезапного щелчка и потока света. Каково же было увидеть себя на огромном щите, объявляющего о розыске. Немца словно парализовало, ноги с корнями вросли в землю, даже через асфальт. Неужели из-за одного маленького случая, из-за каких двух ящиков, о которых никто не знал, Рейха упекут за решетку? Немец замешкался, снова проверил листочек. Совсем другой адрес. Он кашлянул в рукав пальто, успев выдохнуть клубок тепла. Затем с силой сделал шаг назад, поднимая обездвиженные, тяжёлые ноги, и убежал в противоположную от объявления сторону. Конечно, бежать по замёрзшей дороге не такая уж и хорошая идея, однако если сравнить с тюремной жизнью, то всё не так уж и плохо. Рейх пробежал городские дома, в которых постепенно гас свет, и забрёл в кладбище. Несмотря на зимнюю тьму и отсутствие обыкновенного лунного света, меньше всего на свете пугало его кладбище. Все самое страшное было позади, за границами этого места. — 35-й ряд, — Дитрих потёр ладони, покопавшись в карманах и найдя перчатки. Надо было бы раньше их надеть, но мысли были забиты несколько другими более пугающими мыслями. — Первая… — он чуть прищурился, дойдя до нужного ряда, чтобы прочесть выгравированное имя. — И единственная могила в этом ряду. Вот и Сергей, — Рейх перевозбуждённо и словно на улице не минусовая температура, а жара, сняв одну перчатку, смущённо прильнул внутренней частью ладони к холодной могиле. «Наконец-то встретились вновь», — прошептал немец, присев рядом с русским и прижавшись к ледяной наощупь глыбе. Немец не помнил, сколько времени прошло, однако всё ещё пытался отмахнуться от странных наваждений в виде полицейской сирены. Неужели нельзя не мешать отдыхать вместе с любимым человеком? Сергей заботливо прикрыл ему глаза, а следом и уши, не получая в ответ сопротивлений со стороны немца. Он лишь прижался поближе, надеясь поделиться и при этом отобрать немного тепла. Белов тихо выдохнул, заменив свои руки на раскрасневшихся ушах ладонями самого Дитриха и снял шинель с себя, укрывая брюнета, а следом прижимая к себе. Наконец-то по-настоящему встретились вновь.***
Над дверью зазвенел колокольчик. Фабьен даже не стал смотреть в сторону двери: кто еще, кроме Дитриха припрётся так рано утром? — Один сладкий раф, амико? — улыбнувшись и подняв голову, предложил он. Улыбка медленно сползла с лица. Это совсем не его знакомый. Кто-то совершенно новый в этом городе. — Кофе без кофеина, пожалуйста.