Завтра я полюблю тебя снова

— Понимаете, Юнги-щи, слияние двух компаний это все еще достаточно острая тема, и мы стараемся не поднимать ее без необходимости, будто ничего существенного не произошло. Поэтому надеемся на ваше понимание относительно того, что мы будем стараться не называть вас кризис-менеджером среди коллег, чтобы не сеять панику. Юнги, конечно, понимает. Он и сам не любитель расхаживать по офису в безупречно отглаженной рубашке и с нелепой улыбкой спасителя всего сущего, ему предпочтительнее держаться где-то на фоне, сильно не отсвечивать, решить проблему в рамках полугодового контракта и устраниться. За это он любит свою работу, он появляется в жизни одной компании, выполняет задачу и больше не возвращается. Это почти как секс на одну ночь — в идеале, чтобы назавтра о его существовании даже не вспомнили. — А вот здесь у нас оформители и визуализаторы, с ними обычно нет проблем, они, так скажем, все из старого состава и не конфликтуют. С вопросами можно обращаться к нашему арт-директору, вон тому молодому человеку у окна, это Ким Тэхен-щи. Юнги, шагающий за заместителем по коридору, бросает взгляд сквозь стеклянную перегородку на просторный кабинет и едва сдерживает смешок. У этих, наверное, просто нет сил конфликтовать, они все сидят за столами, то ли сильно сгорбившись, то ли все-таки уснув. — Вы уверены, что вам не нужна с ними помощь? — с легкой насмешкой уточняет Юнги. Заместитель неловко улыбается в ответ. — Большой проект, сроки поджимают… — Я понимаю, — говорит Юнги, мысленно отмечая галочкой пункт «переработки» в своем списке возможных симптомов болезни этой компании. По сути, ничего сложного, за почти десять лет работы в этой области Юнги не раз попадались компании, которые имели проблемы с тим-билдингом из-за слияния или резкой смены авторитетов. Люди сложные, Юнги это знает, и насколько ему непросто иметь с ними дело в обычной жизни, настолько же легко ему дается это в работе. — О, а это Чон Хосок-щи, старший менеджер по персоналу, — заместитель тормозит пробегающего мимо парня, тот растерянно смотрит то на него, то на Юнги, — знакомьтесь, это наш функциональный тренер, Мин Юнги. — А! — Хосок кланяется и расплывается в широкой улыбке. — Очень приятно! Вас уже обрадовали, что вы будете сидеть в нашей секции? Мы выделили вам отдельный кабинет, правда, очень небольшой, но у вас будут помощники из старичков. Следом Юнги отмечает галочкой пункт «сепарация». Мда уж, прям с порога. — Мне уже надо бежать, — бегло глянув на часы, говорит Хосок, — а вы сейчас к рекламщикам? — Да, хочу познакомить их до обеда, пока не разбежались. Хосок с заместителем бросают взгляд куда-то в сторону конца коридора и нервно переглядываются. — Ну, может, и неплохо, они еще пока не возобновили боевые действия, — смеется Хосок и, поклонившись, желает хорошего дня и уходит. Заместитель выжидающе поглядывает на Юнги, но он лишь улыбается с привычной вежливостью и помечает еще один пункт под знаком вопроса: «открытые конфликты?». — Простите нашего менеджера, у него юмор такой, наши рекламщики не то чтобы мебелью бросаются… — Все в порядке, это ведь моя работа. — Мы правда надеялись, что обойдется без приглашения кризис-менеджера, но время идет, а становится только хуже. — Мне стоит обратить внимание на кого-то конкретного? — Сложнее всего конфронтация у рекламного отдела, потому что в обеих компаниях был достаточно мощный состав, и когда они объединились, война развязалась сразу же, — заместитель оглядывается, пока они идут дальше, и продолжает тише: — в старом составе главным отдела был Чон Чонгук, в новом — Пак Чимин, оба очень харизматичные, сообразительные юноши, молодая кровь, и, может, именно из-за того, как они похожи, у них и разгорелась эта неприязнь друг к другу. Никто не хочет уступать. В пиковый сезон, как сейчас, когда проектов особенно много, стало совсем тяжело. Когда они заходят в оупен-спейс к рекламщикам, у Юнги отпадают все вопросы. Все и так очевиднее некуда: два состава поделили территорию буквально, оставив широкий коридор между одной группой и второй. Они почти похожи на два враждующих лагеря, у каждого свои флипчарты, свои доски, и Юнги, присмотревшись, замечает, что они даже занимаются разными проектами. Юнги насмешливо подчеркивает пунктик «детский сад». Юнги довелось недолго работать в школе десять лет назад, так что он как никто другой знает, как легко взрослые тащат копинговые стратегии из детства. — Доброе утро, коллеги, попрошу минуточку внимания, — громко произносит заместитель, и тридцать человек как по команде уставляются на него, потом на Юнги. На секунду ему даже кажется, что его зря запугивали, вид у сотрудников спокойный, слегка уставший. — Познакомьтесь с нашим функциональным тренером, Мин Юнги. Прошу оказать ему всяческое содействие. — Надеюсь на наше сотрудничество, — Юнги кланяется. — Чонгук-щи, Чимин-щи, подойдите, пожалуйста. Два парня поднимаются со своих мест, но один из них остается стоять на месте несколько очень долгих неловких секунд. — Чонгук-щи? — неуверенно зовет заместитель. Чонгук смотрит неверяще огромными глазами, и Юнги даже неловко становится. Он бросает беспомощный взгляд на заместителя, но он с той же растерянностью смотрит на застывшего Чонгука. Оглядывается даже Чимин, и как только он с усмешкой бросает: — Ты там перегрелся, придурок? Магия будто спадает. Они все оживают разом, Юнги переводит заинтересованный взгляд на Чимина, Чонгук все-таки покидает свое место и идет к ним, останавливается напротив. Юнги немного неуютно запрокидывать голову, чтобы посмотреть на него снизу-вверх, и еще неуютнее, что эта скала смотрит на него ищуще, будто ждет чего-то. Он не понимает, какого черта происходит, чего он уставился, у Юнги что-то на лице? Юнги заставляет себя улыбнуться, неуверенный, что у него это получается, выдавливает нелепое «здравствуйте», и заместитель тут же приходит на помощь. — Это Пак Чимин-щи, он отвечает за сектор рекламы по части работы с маркетологами, — Чимин улыбается да так солнечно, будто и не выдавил из себя чистейшую змеиную желчь несколько секунд назад. Юнги мысленно ставит напоминание быть с ним настороже. — А это Чон Чонгук-щи, — Юнги снова смотрит на здоровяка, и от его пронзительного взгляда липкие мурашки по телу, — он больше по творческой части, работает в тандеме с оформителями, поэтому если есть вопросы, можно… — Я Чон Чонгук, — вдруг говорит он с легким нажимом. Юнги сдается с нервным смехом. — Спасибо, я уже понял. Никакого злого умысла, просто дурацкая шуточная мысль, что компания наняла рекламного робота, надрессированного только произносить свое имя и светить грудными мышцами, на которых вот-вот треснет рубашка, — но Чонгук его смех воспринимает, видимо, на свой счет, потому что тут же щурится, и его лицо принимает такое темное, недовольное выражение, что Юнги успевает сто раз пожалеть. — А это Мин Юнги, как я уже сказал, он поработает у нас тренером, — щебечет заместитель с неестественной радостью, явно чувствуя повисшее напряжение, — он большой профессионал, я бы даже сказал лучший… — …среди коротышек? — фыркает Чонгук, и его губы кривятся в едкой хамской ухмылочке. Чимин хохочет. Юнги добавляет внеплановый пункт в мысленный список и сразу ставит галочку. «Заноза в заднице Чон Чонгук». *** — Я знаю, что с нашей стороны крайне безответственно возлагать это на вас, но у нас давно проблема с этим учащимся. — Я же сам вчерашний школьник, почему вы уверены, что у меня получится? — Как раз потому, что вы ближе к нему по возрасту, чем остальные учителя, мы надеемся, что у вас получится найти с ним контакт. — Я не знаю, госпожа Сон… — Пожалуйста, Юнги-щи, мы просим вас хотя бы попытаться. У него хороший потенциал, но из-за проблем с поведением он на грани отчисления. Завуч тормозит его перед дверями в медкабинет, и Юнги взволнованно уставляется на дверную ручку, будто она вот-вот повернется, и все демоны вырвутся изнутри, чтобы разрушить ему жизнь. Меньше всего он хотел бы проблем на работе, которую он получил каким-то чудом, даже еще не закончив универ. Но после проекта, с которым он засветился на конференции на третьем курсе, его взяли помощником педагога-психолога в хорошую школу, и ему очень нравилась эта работа, даже когда руководитель сваливал на него проведение лекций и профориентаций. Но возиться с пятнадцатилеткой, который все время влезает в драки, не входило в его планы. Да Юнги самому двадцать два, что он вообще может знать о том, как помочь проблемному ребенку? — Хорошо, я попробую. — Спасибо, Юнги-щи, я удостоверюсь, чтобы о вашем усердии и приверженности делу стало известно вашему декану. Юнги пожимает плечами. Может, он просто хочет помочь пацану, потому что, когда у него были проблемы в школе, ему никто не помог? Когда завуч оставляет его, он тихонько приоткрывает дверь и заходит внутрь. В пустом медкабинете на кушетке, повесив голову, сидит мальчишка и будто ждет своей участи. Смешной, немного нелепый, худой, с непропорционально длинными руками, как у каждого ребенка, чье тело резко ударилось в рост; он поднимает голову и смотрит на Юнги тревожными покрасневшими глазами, нервно сцепляет пальцы. Солнце из окна бьет ему в спину, заливая светом кабинет и накладывая тоскливые тени на его разбитое лицо. Он смотрит, будто воробушек, упавший из гнезда до того, как научился летать, у Юнги до того сильно сжимается сердце, что ему кажется, будто он никогда в жизни не забудет эту картинку, но… — Привет, меня зовут Юнги. — Чон Чонгук, — еле слышно отзывается малой, отведя взгляд. — Вы кто-то из комиссии? — Не, — расслабленно фыркает Юнги, сразу роняя официальный тон, чтобы не спугнуть. — Можно я тебя осмотрю? Чонгук кивает, но все равно спрашивает: — Вы новый медработник? — Не, — Юнги подходит ближе, садится рядом на стул, внимательно осматривая. Он весь в пыли, будто валялся на земле, джинсы на коленях порваны, ссадины у локтей, на подбородке, губа и бровь разбиты. — Мы играем в игру, и я должен угадать, кто вы? — Если хочешь, — улыбается Юнги. И Чонгук наконец-то улыбается в ответ, очень слабо и неуверенно, но все-таки. — Я помощник Ан Сынхена-щи. — Ааа, вы проводили нам профориентацию пару недель назад. — Да? Сорян, я тебя не помню. Желаю тебе никогда не иметь память восьмидесятилетнего деда в двадцать два. Чонгук, когда смеется, так забавно морщит нос, что Юнги улыбается тоже. — И все-таки, — посерьезнев, спрашивает Юнги, — кто тебя бьет? Улыбку махом сдувает с лица Чонгука. Он опускает взгляд вниз, наблюдая за тем, как пальцы нервно выдергивают нитки из краев разрыва на джинсах. — Никто. Я сам виноват. — У тебя руки не тронуты, — Юнги кивает на них, и Чонгук сразу зажимает их между бедер, пряча, — значит, ты даже не отбиваешься. — Потому что в этом нет смысла. Их пятеро, так что если буду отбиваться, то получу еще больше, — Чонгук бросает неуверенный взгляд на Юнги, — а сейчас вы спросите, почему я никому не жалуюсь, так вот я пробовал. Эти пятеро — отличники из хороших семей, конечно все верят им, а не мне. — За что они тебя? — тихо спрашивает Юнги. Чонгук горько усмехается. — Насилие никогда не причиняют за что-то. Им просто нравится надо мной издеваться, зная, что им все сойдет с рук, — он пожимает плечами. — Я, наверно, другой, вот и все. Юнги дает ему выговориться, даже не представляя, почему Чонгук соглашается ему открыться. Может, потому что больше никто не хотел слушать, повесив ярлык «проблемного ребенка», чтобы даже не разбираться, и Чонгук все рассказывает, уставившись в пол мокрыми глазами, как его поджидают после уроков, как он пытался прогуливать школу, чтобы не сталкиваться с ними, как упала успеваемость. Юнги узнает, что у него большая семья, пьющий отец, и мать, работающая на износ, и, даже будучи не любителем прикосновений к незнакомцам, Юнги иррационально хочется его обнять, столько боли в этом маленьком человеке. — У меня есть идея. Давай сделаем так, чтобы ты задерживался после школы, они же не могут караулить тебя вечность? — Юнги снимает рюкзак со спины, достает ежедневник, сверяясь с расписанием. — Почти каждый день идут факультативы до позднего вечера, я понимаю, что это гемор, — Чонгук хихикает, — но подумай об этом. Пустой день только в среду, но ты можешь оставаться со мной в кабинете, помогать с бумагами. — Учителя не согласятся взять меня на допзанятия, все знают, что я плохой ученик. — Это оставь на меня. — А если… перемена? — Просто приходи ко мне, если не можешь остаться на виду у учителей. Договорились? Чонгук уставляется неверяще, пронзительная надежда в его огромных глазах Юнги ослепляет, трезвит на мгновение. А это вообще хорошая идея? Что Юнги вообще в этом смыслит? — Почему вы это делаете? — Мне нужно время, чтобы придумать, что делать с этой ситуацией. — Нет… почему вы это делаете, — говорит Чонгук почти шепотом, — для меня? Юнги не знает. Столько причин, и ни одна из них не главная: потому что попросил завуч, потому что это хороший опыт для работы, потому что Юнги хочет положительный отзыв для универа. Или потому что Юнги просто не хочет, чтобы кто-то, кто угодно, оказался на месте Чонгука. — Меня тоже дразнили в школе, — признается он, неловко пожимая плечами. — И вам тоже кто-то помог? — восхищенно отзывается Чонгук. Юнги смеется. — Нет, я схватил деревянную палку и сломал обидчику руку и сказал, что если еще раз кто-то подойдет ко мне, эта палка зайдет им через запасной выход, — у Чонгука аж челюсть падает, и Юнги сквозь смех добавляет, — но у меня была куча проблем после этого, так что я лучше всех знаю, что так делать нельзя. — Вау… — Никаких вау, мы решим этот вопрос мирно, — Юнги, улыбнувшись, протягивает руку, — ну что, попробуем? Чонгук, расплываясь в широкой, счастливой улыбке, пожимает ему руку. Юнги свою неожиданную смелость подпитывает надеждой в чужих глазах. *** Чонгук не сводит с него взгляда, где бы они ни находились. Юнги сидит на общей планерке в понедельник, чтобы все привыкли к его тихому присутствию в компании, Чонгук сидит в противоположном конце длинного стола, но его взгляд прожигает ему дырку меж бровей. Юнги столько за всю жизнь в зеркало не смотрел, сколько смотрел за пару дней работы здесь, но с ним все в порядке, он выглядит умеренно лохматым как и всегда. Может, у Чонгука такая тактика, чтобы вывести его из себя, потому что на подколки, которыми тот бросался вслед, стоило Юнги пройти мимо, он не реагировал. С Чонгуком будет сложно, он обозначил себе это сразу, как только сел за план, и это не лучшая новость для человека, который должен помирить двух противоборствующих людей, оказавшись в необъяснимой конфронтации с одним из них. Юнги знает, что нет ничего лучше стратегии «говорить словами через рот», но решает выждать и собрать информацию. Единственный случай, когда Чонгук перестает пялиться, это когда он начинает сраться с Чимином. Их побоища выглядит поистине эпично, особенно на планерках, когда остальные руководители отделов пытаются слиться с интерьером и беспомощно стреляют глазами на руководителя. Ким Сокджин выглядит так, будто обожрался этим дерьмом по самые уши, настолько, что начал получать извращенное удовольствие от происходящего. — …если ты, конечно, не просрешь сроки как в прошлый раз, умничка, — усмехается Чимин. — А ты-то на прошлом проекте сроки не просрал, и что же? — Чонгук фальшиво задумывается. — Ой, точно, от нашей рекламы отказались и обратились к конкурентам, молодец, зато король тайм-менеджмента! — Что ты вообще знаешь о тайм-менеджменте? Ты эту херотень лепил из говна и палок две недели, а от нее все равно отказались, так что проблема тут в тебе. — Конечно, ведь твои бездари не предложили ни одной идеи на сраные экологичные подгузники. — Я и не должен был ничего предлагать, — Чимин скрещивает руки на груди, — это был твой проект! — А зачем предлагать, правда, — ухмыляется Чонгук, приподняв бровь, — можно же было просто сфоткать тебя в подгузниках, как раз сойдешь за трехлетку. — Вякни еще что-нибудь, — рычит Чимин, подаваясь вперед, — и тебе понадобится годовой запас этих подгузников, потому что я тебя так отхерачу, что будешь под себя ходить. — Так, хватит, — устало вздыхает заместитель. Сокджин, навалившись на подлокотник, с усмешкой фыркает: — А я-то все думаю, когда вы уже потрахаетесь. — Даже будь я пидором, у меня скорее член отсохнет, — с отвращением отзывается Чимин. Чонгук почему-то не отвечает и снова смотрит на Юнги. Ну, замолчал и на том спасибо. — Кроме этой драки в песочнице, еще есть вопросы на обсуждение? — спрашивает Сокджин. — Тогда давайте сворачиваться. Я попрошу вас предельно сосредоточиться на работе, впереди Чусок, проекты будут сыпаться один за другим, у нас нет времени на пререкания, — он смотрит на Чонгука с Чимином, и те пристыженно кивают. — В пятницу мы дружно идем выпить, — потом смотрит на Юнги, который делает вид, что это была не его идея, — поэтому постарайтесь добить висяки, чтобы спокойно уйти на выходные. Все собираются на выход из зала совещаний, Юнги тоже запихивает в ежедневник листочек, на котором рисовал нелепые карикатуры на орущих друг на друга Чимина с Чонгуком, но голос за спиной тормозит его неуверенным: — Юнги-щи. Юнги разворачивается, видя перед собой Чонгука, кроме них в комнате совещаний никого не осталось. На Чонгуке ни следа от хамской псины, в которой он прячется все время, взгляд почти смущенный, и Юнги теряется совсем. Да какого хрена происходит? Он то клацает зубами, стоит ему пройти мимо, то превращается в школьника перед признанием. — Я могу тебе чем-то помочь? — осторожно спрашивает Юнги. — Что? — отзывается Чонгук, растерянно моргая. — Ты остановил меня. У тебя какой-то вопрос? Чонгук уставляется удивленно, смотрит долго, — Юнги неуютно от его взгляда, он не хочет думать, что ему вообще неуютно рядом с ним, — потом коротко посмеивается, горько и как-то даже… разочарованно. — Блять, поверить не могу, ты серьезно, — качая головой, говорит он. Юнги недоуменно отзывается: — Прошу прощения? — Да пошел ты, — фыркает он, задевая его плечом по пути на выход. Юнги оглядывается, наблюдая, как он возвращается к себе, делая небольшой круг, чтобы с психу скинуть по пути органайзер с ручками на столе Чимина. Чимин сгребает ручки со стола и швыряет ему вслед, орет что-то неразборчивое из-за эха, но Чонгук даже не оборачивается. Хорошо, ладно, Юнги не нужно выстраивать добрососедские отношения с каждым здесь — у него в конце концов контракт на полгода. И он пришел сюда не за тем, чтобы набиваться кому-то в друзья, ему нужно примирить всех остальных, а потом исчезнуть так, чтобы его даже не вспомнили, но легкое раздражение кислит на языке. Он не собирается дружить с Чонгуком, но можно же получить просто человеческое отношение? Чонгук цепляется к нему, будто целью всей своей жизни выставил докапываться чаще, чем Юнги вдыхает. Юнги его считывает легко, как ребенка, — кроме того, за что, собственно, Чонгук его так невзлюбил, — и на все подколы Чонгука, который цепляется с методичностью влюбленного хулигана в младшей школе, реагирует абсолютно невозмутимо. И бесит этим Чонгука до пелены перед глазами, потому что Юнги знает, что, как только он вступит в ответную конфронтацию — он проиграл. В пятницу вечером они набиваются в небольшой ресторан, который Юнги всегда выбирает, когда нужно организовать срочный алкогольный тим-билдинг. Приятная, почти домашняя атмосфера, еда и напитки за счет компании — и сотрудники так быстро уносятся в синюю даль, что по пути теряют доспехи дикобраза и начинают общаться друг с другом по-человечески. Юнги, который подсаживается к каждому столу, чтобы как новый сотрудник поблагодарить за теплый прием и отвесить трогательный тост, ловко подталкивает сидящих в стадию «ты-меня-уважаешь?» и возвращается за стол к своим самым неприступным экспонатам. Некоторые из враждующих рекламщиков уже обменяли топоры войны на бутылки соджу, но те, что держатся ближе к начальству, конечно, общаются только со своими. Ничего-ничего, Юнги не торопится. — Вы хоть расскажите о себе, Юнги-щи, — улыбается Чимин, подпирая кулаком щеку, — а то ходите везде как угрюмая тень апокалипсиса, а мы о вас ничего не знаем. — Вроде договорились же говорить с тенью апокалипсиса на ты, — Юнги насмешливо приподнимает бровь, отпивая пиво из бутылки, и Чимин хохочет. С ним проблем не будет, они разговаривают на одном языке, надо только понять, что именно его так накаляет в отношении Чонгука. Юнги привычно ловит взгляд того на себе и вздыхает мысленно. Если в его отношении вообще возможно не накаляться… — Прости, мне сложно привыкать к новеньким. — Да ладно, зачем же так официально, я так, помучаю вас немного тим-билдинговой мутью и оставлю в покое. — Дай угадаю, — Чимин, сидящий рядом, переводит взгляд на Чонгука, сидящего напротив, и язвительно салютует бутылкой, — это из-за нас, да? — Да нет, — Юнги пожимает плечами, — меня много компаний нанимают, чтобы настроить климат в коллективе, это обычная практика. — Давно работаешь? — Лет десять, наверно. — Подожди, это тебе сколько лет? — Чимин ошарашенно хлопает ресницами. Юнги смеется. — Мне тридцать три. — Черт, я думал ты так, сопляк только из универа вышел. — Спасибо, зато честно, — смеется Юнги, и Чимин хохочет, очаровательно заваливаясь на стол. — А где ты раньше работал? Голос Чонгука дергает так резко, что Юнги вздрагивает. Он смотрит в ответ, непонимающе сощурившись — Чонгук ждет ответ, слегка ухмыляясь, будто вопрос с подвохом. У них тут что, у обоих комплекс маленького начальника, проверка на компетентность? Юнги отпивает пива, чтобы дать себе паузу и остыть — он не хочет болтнуть лишнего, потому что Чонгук своим поиском слабых мест потихоньку начинает бесить. — Я работал в школе. Недолго, год где-то. — А чего ушел? — Да не помню уже. Я не помню, что вчера делал, а ты спрашиваешь, что десять лет назад было, — смеется Юнги, чтобы сбавить напряжение, но Чонгук выглядит, будто от этого только сильнее злится, потому что выдает язвительно: — Что, приставал к маленьким мальчикам? А нет, не потихоньку. Чонгук начинает изрядно бесить. Юнги неотрывно смотрит на него поверх бутылки, пока пьет с издевательской медлительностью, чтобы Чонгук без подсказок догадался, где Юнги видел эту бутылку в Чонгуке. — Не знаю насчет твоих предпочтений, но я не педофил. Чимин со своими ребятами заливаются, то ли над подколкой, то ли над тем, что уделали Чонгука, но тот на них даже не смотрит. У него глаза загораются мстительной радостью — все, началось, — и отстреливают искрами куда-то под ребра Юнги. — То есть то, что ты по мальчикам, ты не отрицаешь? — Чонгук наваливается на стол, глядя сквозь насмешливый прищур. — А ты с какой целью спрашиваешь, м? — хмыкает Юнги. — Находишь эротичной бутылку в моей руке? — Не знал, что ты любишь взаимодействия с посторонними предметами. — Я тоже не знал, что тебя кинкуют маленькие мальчики. Юнги не замечает, как вокруг их стола скапливаются люди, как на его ремарку поднимается восторженный свист, Юнги слишком пьян — алко-турне по столам не прошло мимо, — и видит только глаза Чонгука, горящие какой-то буйной дурью на смеси счастья и ненависти, такой кипучей, что предвкушающе печет почему-то у него внизу живота. — Ты сильно не проецируй, у нас, знаешь ли, не приветствуют заднеприводных, — тянет Чонгук. Юнги не успевает прикусить себя за язык, только слышит слабое эхо, орущее где-то вдалеке стойстойстойстой…. — Тогда как тебе удалось удержаться в этой компании? За столом поднимается гогот. Чонгук ухмыляется. Юнги не замечает, как сам развязывает войну. *** — …и я, конечно, понимаю, что вы ждете окончания моего контракта еще сильнее, чем я, — в большом учебном зале поднимается смех. О, Юнги умеет быть очаровательным, когда ему очень надо, — но у меня есть последняя просьба для вас. Возьмите у меня со стола анкету, когда будете уходить, чтобы я понял ваши предпочтения, и на дальнейших тренингах, возможно, бесил вас поменьше. Рекламщики, которые еще пятнадцать минут назад смотрели на него с кровавой пеной ненависти у рта, заметно расслабляются. Юнги от этой новости легчает тоже, приятно найти за две недели хоть какую-то лазейку, как обращаться с людьми, которые друг на друга волком смотрят. Начальство скачет вокруг них, как бомбы замедленного действия, когда им нужен человек, который открыто признает, что все друг друга бесят, и в этом нет ничего страшного. Хотя, когда Юнги объявил, что вводит им дополнительный проект с согласия директора, и разделил на пары, в каждой по человеку от Чонгука и Чимина, он думал, что его сожрут на месте. Особенно сами Чонгук и Чимин, которым теперь не было смысла конкурировать, но надо было переступить через себя и работать вместе. Юнги невозмутимо бросил «вы как хотите, но если ваши подчиненные вас обойдут, вам же будет стыдно», и поймал обоих на крючок раньше, чем они поняли, что произошло. — И как много моих… предпочтений, — язвительно тянет Чонгук с дальнего ряда, — мне нужно указать? — Любовь к анальной пробке с заячьим хвостиком, так уж и быть, можешь не писать. Ребята валятся со смеху, но Чонгук только глаза закатывает. Юнги смотрит на него с беспечной, вежливой и совершенно бесячей улыбкой. Ему хочется верить, что Чонгук тоже у него на крючке, — с Чимином они устаканили более менее дружелюбные отношения, — но Юнги до сих пор не понимает, какого черта происходит. Чонгук все еще драконит его при первой возможности, не важно, пересекаются ли они в коридорах наедине или есть кто-то рядом. Потому что люди за их баттлами наблюдают с интересом, будто вот-вот побегут делать ставки на победителя, когда во время ссор Чонгука и Чимина единодушно прятали глаза. Скандалы последних двоих становятся менее ожесточенными. Нет, они все еще могут сцепиться, не поделив кофеварку, или когда сидят вдвоем и спорят над общим проектом, но Юнги настолько не верит, что все сдвинулось с мертвой точки, что даже не против, что вместо Чимина стал мишенью для мелкого пакостного демона. Все сдвинулось с мертвой точки, но для Юнги — полетело куда-то в кромешную задницу. Чонгук не то чтобы пакостил… Да, они все еще устраивали остервенелые словесные битвы, но в остальном Чонгук делал настолько шокирующе милые вещи, что Юнги его поведением хреначило как контрастным душем. Например, Юнги начал находить у себя… подарки. Мелочи: то мандарин под бумагами, то холодный американо на столе, то шоколадку в ящике, и Юнги не знает, что именно пугает его до усрачки, внезапные знаки внимания, — он не настолько параноик, чтобы сдавать мандарин на предмет наличия яда внутри. Или настолько? — или что Чонгук какого-то черта попадает во все его предпочтения. — Я принес тебе анкету, — говорит Чонгук, заходя к нему в кабинет. Юнги отходит от стола, тянется за анкетой, но Чонгук тут же вздергивает ее в воздух вне досягаемости. Юнги недовольно поджимает губы. — Тебе понравился кофе? — Все, что я скажу, будет использовано против меня? — фыркает Юнги, складывая руки на груди. — Отдай анкету. — Отдам, если ответишь. — Да, очень вкусно, ты просто душка, — равнодушно отзывается Юнги, но Чонгук все равно улыбается. Потом протягивает анкету, но снова выдергивает, едва Юнги успевает коснуться пальцами. Господи, бесит ли его что-то сильнее, чем шутки над ростом… Гребаный Чонгук, возвышающийся почти на голову, улыбается с сатанинской радостью. — Не слышу «спасибо». — И не услышишь. Юнги разворачивается, чтобы вернуться за стол, но Чонгук нагоняет его в один шаг своих длиннющих ног и, развернув обратно к себе лицом, напирает так близко, что Юнги плюхается задницей на стол. Чонгук пришлепывает анкету к его груди, не убирая руку, и усмехается. — Не за что. Юнги ловит запах его парфюма, настолько близко они сейчас, и внутри все аж скручивает от того, насколько это все несправедливо. Чонгук ужасно красивый, Юнги, если отбросит мысль о том, что Чонгук страшнейше бесит, признал бы, что он красивый настолько, что ему надо сниматься в рекламе, а не делать ее. Юнги не знает, чем заслужил, чтобы на него обрушились эти здоровые плечи, издевательская гора мышц, красивое лицо, аккуратное, загорелое, дурацкая улыбка, от которой внутри крутит как-то недобро. Почему вся эта хитрожопая дрянь Чон Чонгук, который мечтает добраться до его печенки всеми способами — абсолютно в его вкусе, как и все идиотские подарки, что он оставляет тайком. — Откуда ты знаешь, что мне нравится? — недовольно поморщившись, спрашивает Юнги. Чонгук, зараза, сияет. — Есть идеи? — Если ты сейчас скажешь, что читаешь мысли, я тебе врежу, честное слово. А мне по контракту нужно вести себя достойно, не вынуждай. Чонгук смеется так звонко, что Юнги слегка подвисает. Чонгук потрясающе выглядит, когда смеется, просто так, а не с издевкой, и Юнги, если бы не смотрел, какое у него лицо становится красивое от улыбки, невозможно просто, поймал бы за хвост мысль, что где-то уже слышал этот дурацкий смех. — Подумай еще, хенним. И, наконец отстранившись, Чонгук усмехается и выходит из кабинета. *** Юнги случайно говорит, что любит мандарины, и Чонгук, поднаторев на арт-факультативе, рисует ему классный натюрморт с мандаринами. У Чонгука явный талант, и Юнги говорит, что ему было бы неплохо задуматься о профессии, связанной с творчеством. Чонгук, очаровательно краснея от гордости, показывает ему тайный блокнот со стихами, которыми он увлекся после посещения факультатива по литературе. Юнги шутит, что Чонгук может податься в рэп, и мелкий хохочет так солнечно, что его смех в пустой, залитой закатным солнцем учительской рассыпается, как рыжие уютные мандаринки из треснувшего пакета. Чонгук оставляет ему мелкие подарки и смеётся, мол, вы же сами говорили, что память ни к черту, а так вы меня не забудете. Чонгук болтается за ним как хвостик, но Юнги это не напрягает — он сильно занят курсовой и нагрузкой в школе, и Чонгук здорово выручает его, раскладывая в нужном порядке папки, которые на Юнги скинули учителя. Иногда они вместе идут домой до метро, и Чонгук всегда отписывается, когда возвращается домой — Юнги отдает ему свой старый кнопочный телефон, чтобы держать связь. Однажды Чонгуку приходится уйти раньше обычного, и, когда он не отписывается, что добрался, Юнги сразу поднимает тревогу. Он уходит с работы, все названивая и названивая, но чем дольше Чонгук не берет трубку, тем тяжелее бьется сердце. Юнги выбегает из ворот школы, не переставая звонить, бежит до станции, остервенело оглядываясь по сторонам, но вокруг никого, рабочий день еще не кончился. Едкая паника поднимается удушающей волной, Юнги уже готов звонить в больницы, в полицию, куда угодно, лишь бы это успокоило чертов страх, но Чонгук наконец-то берет трубку. — Где ты? — Простите, хенним. — Где ты, Чонгук? — выдавливает Юнги, не слыша себя из-за взбесившегося сердцебиения. Он уже по голосу все понял. Чонгук мокро откашливается. — Я недалеко от станции. Кажется, выход С, между домами. — Не вешай трубку, — в панике просит Юнги и со всех ног несется к нужной подземке. — Простите. — Все в порядке, я почти на месте. Юнги находит нужный переулок, видит Чонгука, который, сгорбившись и уткнувшись лбом в каменную стену, упорно держит телефон около уха, пока сплевывает кровавую слюну на землю. Он не убирает телефон, даже когда замечает Юнги и когда повторяет с сожалеющей улыбкой: — Простите. Голоса из телефона и из реальности наслаиваются друг на друга, прошибают внутри ледяными разрядами тока. Или то ужас вцепляется когтями, и, затолкав телефон в карман, Юнги подходит ближе, осторожно протягивает руки. Чонгук отталкивается от стены, поворачиваясь, но не удерживается на ногах, и приваливается к ней плечом. — Я зря надеялся, что про меня забыли, — смеется он. Юнги смотрит на его разбитые губы, нос и огромную ссадину на лбу, и холодеет от страха. — Идти сможешь? — Наверно. Меня приложили головой об стену, все кружится. — Господи… — выдыхает Юнги, принимая его в руки. Чонгук доверчиво повисает на нем, потеряв еще одно трепетное «простите» у него в воротнике. — На больницу ты не согласишься, я знаю, но ты же понимаешь, что завтра придется дойти до медсестры? — Хорошо… — Я схожу с тобой. А пока давай, я видел тут скамейку недалеко. Закинув руку на плечо, Юнги помогает ему доковылять до скамейки недалеко от реки, садится рядом и лезет в рюкзак. В какой-то момент таскать с собой аптечку на работу на всякий случай вошло в привычку — этот момент смотрит на него мутными улыбающимися глазами и по-дурацки смеется. — Я в порядке. Здесь ветра побольше, есть чем дышать. — Лучше молчи, — говорит Юнги, обрабатывая ссадину на лбу, и видимо его лицо не настолько безмятежное, как ему кажется, потому что Чонгук беспокойно поджимает разбитые губы. — Вы не злитесь? — На тебя нет, — Юнги заклеивает большим пластырем лоб, промакивает еще одну салфетку, аккуратно стирает кровь под носом. Большими черными глазами Чонгук трепетно следит за каждым его жестом, будто хочет убедиться, что это правда так, и Юнги повторяет мягче: — Я не злюсь. Но это не значит, что мне не хочется настучать по башке твоим одноклассникам. — Это я затупил. Я видел, что они терлись у ворот, надо было разворачиваться обратно. Думал, что сбегу, но не успел. — Надо с этим заканчивать, — цедит Юнги, нанося мазь ватной палочкой на ранку на губе. Чонгук прикрывает глаза, но не морщится, подставляется спокойно, только произносит, не шевеля губами: — Простите, я приношу вам много проблем. — Я беспокоюсь за тебя, но это не значит, что тебе нужно извиняться. Это я должен извиняться, что не уследил. — Нет! — Чонгук испуганно распахивает глаза, хватаясь за его запястье. Юнги влипает в его глаза, они, оказывается, выглядят такими огромными на его маленьком лице. — Вы добрый, вы помогаете мне, вам не нужно извиняться, я не знаю, что бы делал… — Чонгук смущённо снимает руку и отводит взгляд, — простите. Юнги собирает аптечку обратно и запихивает в рюкзак. Вот что ему делать? Как помочь? Он точно не может оставить это все как есть, и никаких идей не приходит, пока голова забита одной мыслью о том, как сильно хочется надавать этим мелким упырям поджопников. — Простите, я на секундочку, что-то голова кружится, — слабо отзывается Чонгук и, неловко ерзая, ложится Юнги головой на колени, закрывая глаза. Потом выдыхает с облегчением: — вот так вообще отлично… Юнги смеётся, смотрит на него с умилением напополам с беспокойством, и, когда замечает, как он жмурится немного, накрывает его глаза сверху ладонью, не касаясь, просто делая тень. — Сейчас бы шоколадку… — мечтательно шепчет Чонгук. — Какие ты любишь? — Все. Но я обычно отдаю их братьям. А вам что нравится? — Я люблю шоколадки из автомата на втором этаже, — говорит Юнги, уставившись вдаль, — зелёные такие. Там панда нарисована. С хрустящим рисом внутри. — Ооо… — выдыхает Чонгук с восторгом. Юнги с улыбкой смотрит на его лицо, уставляется обратно на реку. Солнце, опускаясь к горизонту, заливает тёплым масляным светом пушистые облака над рекой, желтоватыми бликами ложится на воду. Почему-то всегда, когда они остаются вдвоём, солнце уже садится, рыжее, сонное; они столько закатов провели вместе, что в Юнги это ощущение почти вросло — что Чонгук сам весь какой-то рыжий, тёплый, как солнечный свет, как лохматый лабрадор, как кожура от мандарина, случайно сложившаяся в цветок на его столе, как старые фотографии. Фотографии. — Чонгук, я придумал! Это кошмарный и ненадёжный план, но другого у них просто нет. Чонгук снова уходит со школы вместе со всеми, но теперь не один, Юнги на огромном расстоянии идет за несколькими ублюдками, что с гоготом преследуют Чонгука, обзывая грязными словами. И Юнги думает, что это будет самым тяжелым, — идти и слушать, как угрожают Чонгуку без возможности вмешаться, — но потом проживает несколько страшных секунд, пока смотрит, как его загоняют в переулок, а потом швыряют туда-сюда, хаотично нанося удары, и Юнги, сжимая челюсти, остервенело фоткает, фоткает, фоткает. Когда Чонгуку прилетает удар под дых, он больше не выдерживает: — Эй, ублюдки, как насчёт улыбочки? Все четверо оборачиваются, не сразу понимая, кто перед ними, и Юнги делает ещё одну фотку. Чонгук, сидящий на земле, рукавом стирает кровь с лица и победно улыбается. Его уверенность передаётся и Юнги, распаляя адреналином. — Это учитель Мин! — испуганно отзывается кто-то. — Ну так что, смельчаки? — хмыкает Юнги, медленно приближаясь. — Кому посылаем эти шикарные фотографии? Учителям или сразу родителям? — Пожалуйста, не надо родителям! — А учителям можно? Ух, как вам будет увлекательно поступать в универ с замечанием в личном деле! — Учитель, пожалуйста! Юнги ненавидит агрессоров и задир, но ещё сильнее ненавидит их, когда они делают больно не ему, а человеку, которого он хочет защитить. Он забывает, что он учитель, что они дети, ярость алой пеленой ложится перед глазами, когда он сгребает пацана, что разбил Чонгуку нос, за воротник и цедит по слову: — Если ещё хоть раз его тронете, клянусь богом, я такой скандал разведу, что вы влетите в чёрные списки всех универов. Это понятно? — Да, простите, пожалуйста, — блеет мальчишка, и Юнги, оттолкнув его от себя, мотает головой прочь, и они тут же сбегают. Юнги присаживается перед Чонгуком на корточки и осматривает лицо, не сдержав вздоха облегчения. Вроде цел. Счастливый, правда, до неприличия, аж слепит. — Вы же сказали решим мирно, — прищурившись, спрашивает он. Юнги фыркает. — Пусть спасибо скажут, что рядом деревянной палки не оказалось. И Чонгук, запрокинув голову, хохочет так радостно, что привкус солнца ощущается на языке. *** Рядом с Чонгуком становится не просто опасно, а взрывоопасно. Юнги мечется между желанием врезать ему, чисто чтобы отлегло на душе, и посмотреть, что будет дальше, потому что Юнги нравятся загадки. Ему нравится, когда сложно, непонятно, когда испытывают друг друга до первого поражения — особенно с таким как Чонгук, с которым, Юнги трезво понимает, у него никаких шансов. От таких людей надо бежать не оглядываясь, и Юнги шарахается от него при любой возможности. Нет, Чонгук никогда не донимает его на людях, но, когда они случайно остаются вдвоем, Чонгук вываливает на него скопившееся в остальное время ехидство в тройном размере. Юнги стоит на общей кухне, помешивая сахар в кофе, и застывает, забыв про обжигающую ложку в руках. Он ощущает приближение Чонгука, как чувствуют присутствие хищника неподалеку, он, кажется, даже узнает его шаги, просто по мгновенно включающейся сирене в голове, которая безжалостно орет «тебе трындец, беги отсюда!». Он не успевает даже обернуться, потому что Чонгук плавно вжимает его в столешницу, и на километровую секунду весь мир останавливается. — А как ты дотянулся до кофе? — смеется Чонгук ему в ухо. И искорки предвкушения, которые тлели в Юнги так тихо, что он еще находил в себе гордость их игнорировать, заливает раздражением как бензином. — Ну, если бы из-за твоего роста у тебя не было бы нарушено питание мозга, ты бы догадался, что он стоял внизу. — А тебе нравится такое? — спрашивает он, и от его тихого голоса мурашки по коже. Юнги, закрывая глаза, проклинает все на свете, особенно то, что устроился сюда работать. — Какое? — Когда стоит внизу? Юнги от души вдаривает ему локтем под ребра, но Чонгук, со смехом уворачиваясь, успевает выдернуть кружку из-под носа и поставить на самую верхнюю полку. Юнги оборачивается, взглядом мечет молнии, но Чонгуку все равно, он выскакивает из кухни, задушенно, по-идиотски хихикая, и Юнги страшно хочется запустить ему в спину упаковку с кимпабом. Это не всегда так невинно, иногда Чонгук ломится в его оборону хищно, почти с агрессией, и Юнги не знает, в чем дело, в том, что его завалило работой и Юнги его просто бесит, или в том, что необъяснимый вымученный поиск выжимает его досуха. Юнги, оказываясь с ним в курилке поздно вечером, чувствует взгляд, который преследует его уже месяц, и только вздыхает устало про себя. Иногда ему кажется, что Чонгук вот-вот спросит как обычно «Ну что? Есть идеи?», и Юнги не выдержит и спросит в ответ «Я тебе нравлюсь или какого хрена происходит?». Но Чонгук смотрит своими тёмными опасными глазами поверх огонька сигареты, Юнги отворачивается, уставляясь на вечерний город за панорамным окном в курилке, и слышит: — Ты прочитал мою анкету? — Только те пункты, которые меня интересовали. — Жаль, я так старался. — У меня анкеты ещё тридцати человек только из твоего отдела, Чонгук-щи, — насмешливо бросает Юнги. Чонгук, недовольно скривившись, падает спиной на стену, у которой они сидят на скамейке, и выдыхает дым как разъяренный дракон, обращает взгляд в окно тоже. Юнги бы, может, действительно это спросил. Но чёртовы игры в кошки-мышки не дают ему расслабиться, и брошенный комментарий про местную нелюбовь к «заднеприводным» маячит в голове. Вот это был бы фокус — Юнги зовёт его на свидание, а на следующий день слух о представителе голубой армии среди «нормальных» мужиков расползается по всей компании. Чонгук, который, кажется, целью своей жизни сделал — довести Юнги до седых волос, наверно, сидел бы, довольный как падла, с красивой улыбкой победителя. Сам весь красивый. — А что? — усмехается Юнги. Чонгук обращает к нему свой жуткий пронзительный взгляд, от которого внутри все переворачивает, как от тайфуна. — Ты мне там серенады спрятал? — Я, вообще-то довольно неплохо пишу стихи, — и смотрит. Юнги поджимает губы. И что ему сказать? «Ну молодец»? — С такими пикап приемчиками надо было родиться парой сотен лет назад, — Юнги прикусывает язык. Стоять, вы арестованы полицией палева. Но Чонгук, кажется не замечает его почти-провала, только остервенело тушит окурок в пепельнице и, с тяжёлым вздохом запрокинув голову, смотрит на Юнги из-под полуприкрытых век. Юнги хочет по-другому. Юнги пробует по-другому. — И давно ты стихи пишешь? Чонгук фыркает. — Давно, начал ещё в средней школе. Я так и увлёкся творчеством, один человек уговорил меня взять арт-факультативы в школе, я заинтересовался, потом попал в академию, потом устроился сюда оформителем, но меня быстро перетянули к рекламщикам. — Вот так встречаешь человека, а у тебя потом вся жизнь переворачивается, — хмыкает Юнги и в приступе неловкости тянется за второй сигаретой. У него таких людей не было, или он просто не помнит, через сколько компаний, сколько коллективов он прошёл… Люди никогда особо не задерживались в его жизни, и он не стремился это исправить. — Хороший человек, наверно, был. — Хороший, — Юнги инстинктивно отпрянывает назад, когда Чонгук наклоняется, — очень, — и выдергивает у него сигарету изо рта, затягивается, прикрыв глаза. У него такой блаженный вид, что Юнги дрожью всего пробирает от этой простой картинки, обжигает ощущением неслучившегося поцелуя на губах. — Что тебе нужно? — тихо произносит он. Чонгук открывает глаза, вытаскивая сигарету, и так резко подаётся вперёд, что Юнги давится своим вдохом, абсолютно уверенный, что его сейчас поцелуют. Но Чонгук только тянется за его плечо, чтобы потушить сигарету в пепельнице, все ещё издевательски близко, смотрит, а глаза блестят как фары бешено несущихся машин по трассе, и так же порывисто он говорит: — Я хочу, чтобы ты вспомнил. — Что вспомнил? Чонгук нервно облизывается, жрёт глазами, будто сам пытается вспомнить или _за_помнить — жадно, отчаянно, до последней черты. — Ты меня, блять, с ума сводишь, — выдыхает он почти со злостью, и Юнги словно ковш обжигающей воды выливают на спину. — Чем?.. — Вот этим, — Чонгук неопределённо вскидывает руки и наконец отстраняется, а потом встаёт, чтобы уйти, больше не сказав ни слова. Юнги смотрит, как он штормом вылетает из курилки, и понимает ещё меньше, чем раньше. Юнги часто на него смотрит, не может не смотреть. Чонгук его взгляды не замечает, либо делает вид, и Юнги с грязной совестью залипает на него как на греческие статуи в музее. Юнги сидит с ребятами рекламщиками в оупен-спейсе, вообще не слушая, о чем они разговаривают, и смотрит на Чонгука с Чимином через пару столов впереди. Они сидят вместе, что-то живо обсуждая, и Юнги должен думать о том, как здорово, что общий проект научил их говорить по-человечески, но думает только о том, насколько Чонгук красивый, как будто не отсюда, и одновременно с этим простой, как положительные герои, о которых он читал в манхве. Он смешно морщит нос, когда ему что-то не нравится; зависает с большими стеклянными глазами, пока пытается понять весь объем информации, что на него с энтузиазмом обрушивает Чимин; кусает губы, записывая что-то своим разнобойным почерком… Чимин хохочет над какой-то его фразой, развалившись на стуле, и бьёт ему в плечо ладонью, выцеживая что-то в ответ сквозь хихиканье, и Чонгук запрокидывает голову и… смеётся. Юнги режет сердце острым, непонятным чувством, так больно и так знакомо, что хочется зажмуриться, и он сразу же отворачивается, захлопывая бешеный фейерверк ощущений раньше, чем он разнесет ему все к чёртовой матери. От таких людей надо бежать, бежать, иначе оно догонит тебя и сожрёт, не оставив даже костей. Юнги все это знает, так какого черта… То, что от него не убежать, Юнги понимает, когда ловит его взгляд во время следующего алко-сплочения коллектива. С другого конца стола Чонгук смотрит на него все время, что не разговаривает с другими коллегами, целится горячим пронзительным взглядом поверх края пивного бокала каждый раз, как делает глоток — Юнги этот взгляд не видит, но чувствует обжигающими пятнами по коже. Он старается смотреть на остальных, как мирно болтают ребята, которые еще два месяца назад были по разные стороны баррикад, и ему бы радоваться, гордиться собой, дать себе расслабиться впервые за эти несколько очень утомительных недель. Но он не может, не когда чувствует чужой взгляд повсюду, как он записывает в память каждое движение, каждый вдох, с кем Юнги перебросился словом, кому улыбнулся. — Как проходит работа? — спрашивает сидящий рядом Тэхен, и Юнги аж вздрагивает от неожиданности. Он кидает взгляд в конец стола, и, только замечая, как Чонгук отвлекается на то, что ему в телефоне показывает Чимин, немного успокаивается. То, что они хотя бы разговаривают, не пытаясь рвать друг другу глотки, все еще кажется невероятным. — Ну, как видишь, — Юнги мотает на них головой, и Тэхен тихо посмеивается. — Это ты, конечно, ловко. Юнги с усмешкой наливает себе еще соджу, которое ему точно не стоит пить, но если он уже начал принимать неверные решения, то пойдёт до конца. — Всё ещё думаю, что мне помогло какое-то чудо, — фыркает он, вливая в себя еще рюмку. — Иногда этих двоих хотелось отшлепать как детей. — Чонгуку бы понравилось. — А? Юнги как-то подвисает, уставившись на мягкое, расслабленное лицо Тэхена, но тот на его удивленный взгляд только улыбается слегка, с едва заметной хитринкой, и со смешком говорит: — Да нет, ничего. Ты молодец, что помирил их. Я знаю, что Чонгук может быть непростым, но он хороший парень, просто иногда… перегибает палку. — О, я заметил, — Юнги закатывает глаза. Тэхен сожалеюще улыбается. Юнги подливает себе и ему. Это первый раз, когда он поднимает эту тему хоть с кем-то, и пьяное замученное месиво, которое вытесняет его привычную сдержанность, требует выхода, требует вывалить, как он устал метаться между тем, чтобы сбежать из здравомыслия, и желанием прыгнуть на эти грабли с разбега. Он ведь тоже не железный, и ему не часто оказывают внимание люди в его вкусе, особенно такие, как Чон Чонгук, на которых только глянешь и вся тщательно заколоченная хорническая хтонь внутри начинает мучительно выть. — Не обижайся на него, если что, — тихо просит Тэхен. Юнги вздыхает. Он догадывался, что их столкновения, конечно, не так масштабны для остальных, как давняя война с Чимином, но особо глазастые могут заметить лишнего. Тэхен, видимо, из таких. — Он же максималист, все воспринимает как игру, в которой должен победить, даже когда иногда лучше проиграть. Или не играть вообще. — Откуда такие познания? — Он мой лучший друг, — Тэхен насмешливо щурится. Юнги хочется сползти под стол и никогда-никогда оттуда не вылезать. Или выжать из Тэхена столько компромата, чтобы шантажировать Чонгука до самой пенсии. Но Тэхен не выглядит пьяным, даже больше — чуть позже он поворачивается к Намджуну, с которым вступает в жаркий спор про современное искусство, бросая Юнги обратно под прицел. Юнги не понимает, что он здесь делает. И почему не может перестать смотреть на Чонгука, который с ухмылкой отвечает на его взгляд. «Он все воспринимает как игру», — Юнги, прокручивая эту мысль в голове, запивает рюмкой соджу свою усмешку. Это было бы логично. Юнги нужно хоть что-то логичное, что-то понятное, даже то, что Чонгук увлёкся им от скуки и отстанет, когда получит. Юнги не бесит эта вероятность, он бы, может, даже специально поддался бы ему, чтобы это уже наконец кончилось, и не испытывал бы никаких проблем с гордостью. Просто чтобы кончилось. Не потому что Чонгук красивый, как ему нравится, дурной, как ему нравится, лезет нагло, напролом — как ему нравится. И не потому что у Юнги от взгляда на него под рёбрами растаскивает в разные стороны, ноет, жжется. Юнги уходит в туалет, чтобы немного охладиться, нависает над раковиной, рассматривая свое покрасневшее лицо. Ему не стоило так нажираться, он думал, что так будет лучше, что он сможет отвлечься… Со вздохом Юнги выкручивает кран на полную, глушит свои мысли в шуме, пока умывается ледяной водой. Юнги это не нужно — вот это все, чем бы оно ни было. Он не умеет строить серьезных отношений, но Чонгук этого и не просит, потому что на серьезные отношения так не намекают. Нормальные люди разговаривают, узнают друг друга, зовут на свидания, дарят подарки, делают какую угодно херню, в которой Юнги не разбирается. Но точно знает, что они не ведут себя как Чонгук, они не зажимают по углам, расковыривая слабые места, они не преследуют повсюду. Чонгуку не нужны серьезные отношения, ему нужно поиграть, добиться — и он прет тараном, выжимая его выдержку до хруста. И вместе с этим в его глазах столько палящей жадности, столько нетерпения, будто ничего в жизни ему не нужно так сильно, как Юнги, и он не успокоится, пока в жизни Юнги его не станет настолько же много. Юнги вздрагивает, когда, поднимая голову, видит черные глаза Чонгука в отражении — так страшно, что он почти верит, что показалось. Но Чонгук напирает грудью, руки обвивают талию с тяжелой медлительностью змей, и сжимает так же туго, будто хочет раздавить, но носом трется по виску с контрастной ласковостью, не сводя глаз. Юнги закрывает свои, беспомощно откидываясь ему на плечо, слышит чужой вздох, то ли нетерпеливый, то ли восхищенный, и весь дрожит под мурашками. — Я так долго этого хотел, — тихо произносит Чонгук, проскальзывая по шее губами. У Юнги сердце делает кульбит, захлебывается. Как долго? Когда они впервые сцепились издевками? Когда впервые увидели друг друга, и Чонгук стоял, как колоколом оглушенный? — Чего ты хотел? — спрашивает Юнги, но Чонгук не отвечает, показывает тактильно. Руки пускаются по телу, гладят живот, вытаскивая рубашку из брюк, лезут под нее горячими-горячими пальцами и прижимают к себе так крепко, что тяжело вдохнуть. Юнги от этой химии задыхается — Чонгук транслирует руками, поцелуями на шее, как сильно ему это нужно, неважно что. Юнги и сам не понимает, он пожалеет об этом, чертовски пожалеет. — Что тебе от меня нужно? — вылетает из Юнги почти неосознанно, не столько вопрос, сколько собственное отчаяние. Он открывает глаза, врезаясь в темный, дикий взгляд в отражении. Чонгук нависает над ним, как грядущий шторм, как страшная гроза, поймавшая в поле — здоровый, широкоплечий, он настолько больше Юнги, будто может сжать его со всей силы и впитать в себя. Юнги читает это в его глазах вместо ответов, что он сожрал бы, если бы мог, что он это сделает, едва Юнги сдастся окончательно. — Все, — порывисто выдыхает Чонгук, вжимаясь лицом в шею. И Юнги сдается. Когда Чонгук утаскивает его в кабинку, не выпуская из рук, Юнги мельком думает, что они не закрыли воду, а потом не думает вообще, потому что Чонгук заваливается спиной на перегородку, вжимая в себя, и как с цепи срывается. Руки остервенело задирают рубашку, скользят по коже то мягко, то сжимая так, что ребра трещат. Юнги выдыхает беспомощно-злое «твою мать», когда Чонгук трёт пальцем сосок и точно так же гладит другой рукой вдоль ширинки, жмется, дразнит. Юнги толкается ему в ладонь, тяжело дыша, и Чонгук смеется. — Нетерпеливый, — тянет он с ласковой издевкой, Юнги хочет на него рыкнуть, но захлебывается собственными словами, потому что рука внизу тут же сжимается, трёт член между пальцами, ткань брюк такая тонкая, что Чонгук однозначно чувствует, как сильно у него стоит. — Это ты, блять… ах, черт, — Юнги жмурится, когда Чонгук сгребает ладонью между ног и кусает в плечо так терпко, что искры из глаз. — Я что? Чонгук смеется, и Юнги страшно хочется посмотреть на него, но он понимает, какое у него лицо, чисто по язвительному тону. Юнги хочет сказать, что он мелкий засранец и что задрал его до смерти, но Чонгук дёргает молнию вниз, тащит штаны вместе с бельём пониже, и Юнги не удерживает вздоха облегчения, когда пальцы смыкаются на члене. Чонгук заставляет запрокинуть голову, сжимая руку на горле, на члене, и вибрацию тихого стона, наверно, кожей чувствует, потому что хмыкает довольно в шею, трется лицом, губами, где не касается ладонью. Юнги толкается в чужой кулак, притирается задницей, у Чонгука стоит, и ему хочется победно, по-хамски расхохотаться, а потом развернуться и шипеть в него сквозь поцелуи — ты тоже меня хочешь, сильно, не только я в этом безумии готов наклониться и предложить тебе себя прямо сейчас. Чонгук хочет его неприкрыто, но собственное возбуждение вытесняет желанием заласкать Юнги так, чтобы он задыхался. Когда в туалете хлопает дверь, Юнги, кажется, действительно перестаёт дышать. Шум воды прекращается, шаги уходят в сторону, кто-то звонит по телефону, извиняется, что задержался, но Юнги даже не узнает голос из-за гула в голове и застывает весь. Застывает только он один, потому что Чонгук снимает руку с его горла, плотно запечатывает ею рот, и дрочит ему в таком бешеном, садистком темпе, что Юнги от своего сдержанного стона просто глохнет. Чонгук мокрыми губами вцепляется в шею, всасывает кожу и выжимает из него оргазм крепкими, тугими толчками, у Юнги искры из глаз — он не может дышать, потому что ладонь на его маленьком лице такая большая, что перекрывает ему кислород даже в нос. Он так долго не выдержит, Чонгук его изводит слишком сильно, слишком быстро, но даже не это толкает Юнги за грань. А то, как Чонгук дышит ему в шею, зарывшись носом в мокрый воротник, дышит медленно, сбивчиво, будто тоже боится, что ещё секунда и он сам сорвётся на стон. Юнги кончает просто от мысли, как сильно хотел бы это услышать. Чонгук убирает руку с его лица, предупредительно коснувшись пальцем губ, целует в щеку и, нажав кнопку слива, выходит из кабинки. — О, привет, Намджун-хён, — говорит он. Юнги умирает. Снова включается вода, Намджун с Чонгуком перебрасываются парой фраз — засранец с такой беспечностью поддерживает шутки о том, как все в зале нажрались, что Юнги включает желание втащить ему по морде в список желаний на новый год. Потом они уходят друг за другом, и Юнги вылетает из кабинки через десять минут, старательно избегая своего отражения. И очень зря, потому что когда он в попытках без лишних прощаний скрыться из кафешки проходит по стеночке к выходу, он ловит чей-то голос вдалеке: — Подождите, это у Юнги засос на шее? И думает: блятьблятьблять… * — О, смотрите, Мистер Засос-2021 к нам пожаловал, — тянет Чимин, беззлобно ухмыляясь, когда Юнги приходит к ним в оупен-спейс, и бессовестные упыри из его команды начинают аплодировать. — Это не засос, — невозмутимо говорит Юнги. И не смотрит на Чонгука. Вообще не смотрит. Чонгук, сидящий рядом с Чимином за каким-то макетом, щурится. С коварными ухмылками оба выглядят как демонические братья. — А что? — спрашивает Чонгук. Юнги хочется заорать: «Не что, а кто! Ты, скотина! Которой приспичило потрахаться, когда все коллеги были за стенкой!». — У меня аллергия на чеснок, покрываюсь пятнами. — Ты поэтому второй день в свитере с высоким воротом? — улыбается Чимин. Чонгук, подаваясь вперед на стол, насмешливо клонит голову и спрашивает: — Так как зовут чеснок? Чимин заливается смехом. Вот уж не думал Юнги, что удастся сплотить их тем, что он чуть не дал Чонгуку. И это жалкое «чуть» становится все слабее с каждым днем. То, что между ними происходит, просто безумие. Юнги идёт по этажу, с ужасом понимая, что ему хватает пальцев рук, чтобы сосчитать, в каких углах его не зажимал Чон Чонгук. Потому что этот бессовестный засранец имеет смелость совмещать бесконечные подколки на грани страшного палева прям при всех и намерение ловить Юнги везде, где ему только приспичит. И Юнги, черт бы побрал его слабость, ему это позволяет — сгребать нетерпеливо, лезть под одежду, лапать так, что по всему телу расползается гигантский ожог. Юнги жалеет об этом ровно столько же, сколько не жалеет, когда попадает в его руки, потому что Чонгук, затаскивая в копировальную, стонет в губы так, что у Юнги лампочки в голове взрываются. Чонгук целует его, нежнейше удерживая ладони на лице, и Юнги, наплевав на все, тянется к нему на носочках, чтобы оказаться ближе, вцепляется пальцами в шею. Это почти унизительно, как у Юнги стоит ещё до того, как рука привычно накрывает пах, но, господи, он с ума сходит по тому, как Чонгук реагирует на их, казалось бы, простую интрижку. Как дышит тяжело, когда тянет губы Юнги в горячих поцелуях, как падает на колени, блаженно зарываясь лицом в низ живота, как только сдергивает брюки с бельём до колен, и жадно вдыхает, упиваясь запахом, ощущением кожи. Чонгук поднимает глаза, когда берет член в рот, и Юнги горит на мысли, что его, кажется, никто никогда так сильно не хотел. Чонгук сосет с усердием, зарывается пальцами под рубашку на пояснице, скребет пальцами, то ли хочет дать больше ощущений, когда у Юнги и так реактивные двигатели ревут в ушах, то ли потому что хочет притянуть еще ближе. Ладони жарко прижимаются к коже, толкают ближе, побуждая двигаться, и Юнги, слыша, как замирает тяжелое дыхание Чонгука через нос, вцепляется в волосы на затылке, жмурится и толкается ему в глотку снова и снова, и думает, что это пиздец, так нельзя, и толкается снова. Чонгук железной хваткой вцепляется в бедра, не давая отстраниться, проглатывая все до последней капли, и Юнги кажется, что хуже быть не может, но Чонгук отрывается, сыто облизывая губы и следом, бесстыдно причмокивая, вылизывает его всего. Картинка его довольного лица с испариной на лбу вспыхивает в голове Юнги как красная лампочка тревоги, стоит им только столкнуться взглядами. Но потом, получасом позже, они сидят на собрании, и, едва Чонгук открывает рот, чтобы заговорить, у Юнги все вскипает внизу живота — он так сильно хрипит, что Юнги не может ни о чем думать кроме того, как трахал его горло тридцать минут назад. Он знает, что это становится опасно. И для работы и для морального состояния, потому что из иллюзорной уверенности «я полностью контролирую ситуацию» все летит к чертовой матери. Ему все мысли забивает Чонгуком — и, может, в том и был план хитрого сопляка, или, на самом деле, не было никакого плана, и они оба спятили от похоти. Юнги старается не сталкиваться с ним хотя бы день, два, проводит все время не у себя, а в отделе Хосока, строит план на следующий тренинг с его помощниками, запрещая себе думать. Поздно вечером, когда все разумные люди разошлись по домам, и только несколько прижатых дедлайнами оформителей сидят где-то у себя, Юнги выползает из кабинета и не успевает сделать даже шаг от двери, как застывает. Он не сразу узнает фигуру в слабом рыжеватом свете, который включают на этаже ближе к ночи — Чонгук, скрестив руки на груди, сидит на краю хосокова стола перед дверями Юнги и смотрит. Юнги задавливает иррациональное желание влететь обратно и запереться, и в молчаливом вопросе приподнимает бровь, хотя внутри его нехило штормит — чисто от взгляда Чонгука, который обещает вынести дверь, если Юнги вздумает запереться. — Ты меня избегаешь, — говорит он, не спрашивая. Увиливать нет смысла, но Юнги не хочет выкладывать как есть. Да и как он об этом скажет? «Да, я тебя избегаю, потому что мне от тебя крышу рвёт со свистом, и я до трясучки этого боюсь, и тебя боюсь, просто потому, что не понимаю, что именно в тебе пугает так, что я не хочу себе признаваться». — У меня много работы, — пробует он, — после прошлого тренинга скопилось много документов. — Ты не проверил мою обратную связь. — Проверил. — Врешь, — Чонгук отталкивается от стола и медленно подходит, — если бы ты её прочёл, ты бы пришёл ко мне. Это правда, Юнги намеренно просмотрел ответы почти всех, кроме Чонгука — взял себе в привычку игнорировать любые бумаги, полученные от него, после того, как, анализируя ответы с помощниками, взял лист Чонгука, наткнулся на двухстраничное эссе на тему «Я бы тебя трахнул: где и как» и потом прятал свой стояк под столом, пока ребята не ушли. — Слушай, у меня правда много работы, и сейчас я просто хочу пойти домой. Чонгук подходит ещё ближе, и Юнги приходится пятиться, пока он не врезается спиной в дверь. — Тэхен сказал, что ты позвал его поужинать, — тихо говорит Чонгук, нависая сверху, и лицо у него не злое, но такое говорящее, обещающее, мороз по коже. — Я провожу тренинг его отделу, мне нужно обсудить с ним план. — Ты мог обсудить его с ним на работе. — Ты знаешь, что они завалены проектами. — Он тебе что-то сказал про меня? Чонгук наклоняется так низко, что Юнги чувствует его дыхание, и как останавливается собственное. И почему-то эта реакция его так бесит, жгуче простреливает под рёбрами, что он цедит: — Ты не имеешь права ревновать. Не имеешь, понятно тебе? — он пытается оттолкнуть его от себя, но Чонгук не даётся, и в фатальной секунде молчания Юнги чувствует, как бешено колотится сердце у него под ладонью, поспешно одергивает руку, будто обжегшись. Чонгук то ли взбешен, то ли взбудоражен, оно и неважно, потому что Юнги так сильно пугается этого, что выпаливает: — Мы не в отношениях. Мне не нужны отношения. Юнги уверен, что Чонгуку не нужны тоже, он же только оставляет идиотские подарочки и лезет в трусы, затаскивая во все углы. И Чонгук, потемнев лицом, говорит: — Хорошо. Но в его глазах нет ничего хорошего. Ничего безопасного для Юнги. — Что? — на выдохе отзывается он. Чонгук усмехается. — Я говорю хорошо. Мы не в отношениях, я понял. И дотянувшись до ручки за его спиной, открывает дверь и толкает Юнги внутрь. Юнги спотыкается, пока шагает назад под его напором, грохот двери за их спинами взрывается как гром, а молниями ложится в тёмных глазах Чонгука, который с остервенением дёргает галстук и наступает ближе. Кабинет кажется ещё более крошечным, когда в нем оказывается Чонгук, и Юнги, врезаясь задницей в стол, натурально вздрагивает. — Какого хрена ты делаешь? — цедит он, как ему кажется, холодно, но Чонгук с контрастным жаром ухмыляется. — Ты не хочешь отношений, хорошо. Но это не значит, что ты не хочешь меня. Он сгребает его привычно, одной рукой за талию, заставляя подняться на носочки, потерять опору. Или на самом деле земля уходит из-под ног Юнги от того, с каким требовательным, горячим поцелуем Чонгук опускается на его губы, лезет языком, кусается мягко, но терпко, до слабости под коленками. Юнги ненавидит готовность, с которой подставляется под эти поцелуи, откидывает голову — Чонгук, расстегнув пуговицы на его рубашке, зацеловывает плечи и шею, тянет мочку зубами и смеётся тихо, услышав судорожный вздох. — Ты так меня хочешь, это просто невероятно. Юнги тащит его за затылок, чтобы поцеловать, только бы заткнулся, поддаётся крепкой хватке на талии. Как его вообще можно не хотеть? Чонгук сваливается на него как несбыточная фантазия, как сборник его самых идиотских кинков, идеальный до абсурдности. В том, как он выглядит, с каким желанием трогает его тело, столько всего, что мысль проносится так стремительно, что он и не успевает её осознать — что если он отталкивает Чонгука, потому что не уверен, что такой человек мог захотеть его? Но Чонгук хочет и не скрывает этого, его желание жаркое и густое, что можно нащупать в воздухе; Чонгук целует его, а потом ласкает языком везде, где успевает дотянуться, пока опускается вниз, чтобы сдернуть с Юнги ботинки, брюки и белье. Смотрит насмешливо снизу-вверх, когда говорит: — Розовые носочки? — и усмехается. — Очаровательно. Юнги с недовольным лицом стаскивает с себя носки, проглатывая едкий комментарий «я тебя старше на восемь лет, придурок, прояви уважение». Но Чонгук рывком выпрямляется, нависая как ударная волна, и Юнги забывает все слова. А потом ещё хочет выматериться, потому что Чонгук без предупреждения играючи поднимает его в воздух, удерживая ладонями под задницей, и он только успевает вякнуть: — Подожди, стой, на столе бумаги, они же… Как Чонгук с мстительной улыбкой опускает его спиной на стол и нависает сверху. — Скотина, — шипит Юнги прежде, чем его снова затыкают поцелуем. Юнги чувствует в нем вкус чонгуковой улыбки, на которую просто невозможно смотреть. Чонгук отрывается, с нею же на лице, и там столько горячего и взрывоопасного, но вместе с ним — опьяняюще нежного. Он лезет в карман, доставая пакетик со смазкой, рвёт его, выдавливая себе на пальцы, и будь Юнги проклят, если не раздвигает ноги шире. Он насаживается на его пальцы, слыша, как шуршит бумага, когда он запрокидывает голову, подставляясь под поцелуи на шее, и молится, лишь бы жертвам дедлайнов в соседней высотке не было видно, как его трахают на столе… — Хен, — ласковым шепотом прокатывается по шее. Юнги жмурится, неосознанно сжимая кулак в волосах, пока Чонгук растягивает его, поглаживая член. — Трахни меня уже. — Нет, подожди. Пальцы скользят в нем медленно, глубоко, но до одурения бережно; Чонгук весь, несмотря на то, как сильно дрожит от нетерпения и с какой жадностью целует губы, невероятно ласковый, и это крошит Юнги гораздо сильнее, чем то, с какой лёгкостью он ему отдаётся. Чонгук не имеет его, он занимается с ним любовью, такое вообще не влезает в формулу «никаких отношений». И это, черт возьми, несправедливо, неправильно, так нельзя. — Ну же, — сипит Юнги, чуть выгибаясь. Не вынимая пальцев, лишь слегка замедляясь, Чонгук расстегивает ширинку, спускает штаны немного, чтобы хватило вытащить член, и Юнги аж давится. — Блять, теперь я понял про твоё «подожди». Чонгук смеется, пока достает презерватив, отрывая край зубами, и Юнги влипает в то, какой он красивый, бешеный, разгоряченный. Он ещё ничего не сделал, но выглядит так, будто хочет Юнги нестерпимо, сильнее, чем кого-либо. — Можно? — спрашивает он, слегка задыхаясь. Юнги от его дикого, возбужденного взгляда пятнами идёт. — Нужно, давай. Он вынимает пальцы, только чтобы подхватить под бедра и толкается внутрь. Юнги забывает про жгучее распирающее ощущение внутри от того, с каким грохотом влетает в картинку Чонгука перед собой. Тот запрокидывает голову, замирает блаженно с приоткрытым ртом, и его хриплый протяжный стон выжигает Юнги позвоночник. — Черт, — выдыхает он, когда толкается до конца, и опускается лбом на ключицы. Юнги вцепляется в его плечи, дышит тяжело, пережидая жуткое чувство, с которым Чонгук распирает внутри. Поднимаясь, Чонгук хватается за край стола над головой Юнги, запирая его под собой, сгребает второй за бедра и берет медленный, глубокий ритм. И все смотрит, смотрит, будто душу хочет высмотреть, Юнги этот взгляд нутром чувствует, как он выкручивает до немоты. — Поцелуй меня, — рычит Юнги от беспомощности, просто чтобы это все прекратилось, и Чонгук послушно наклоняется. Они сталкиваются в поцелуе на полпути, Юнги не разбирает, чьи стоны глушатся у него во рту, потому что его на каждом толчке прошибает насквозь, так сильно, что он вцепляется ногтями, бёдрами сжимается на талии. Поцелуи становятся беспорядочнее, в какой-то момент они просто застывают вплотную с приоткрытыми губами, не в силах целоваться, и сам Чонгук забывает про осторожность, толкается размашистее и, сняв руку со стола, в том же безжалостном ритме дрочит Юнги. — Хен… — скулит Чонгук так горячо, что Юнги аж сжимается весь, зажмурившись. — Хен, — повторяет Чонгук, и темнота под веками рвется всполохами, рыжими, жёлтыми, как закатное солнце. Юнги открывает глаза, выгибаясь под сильным толчком, и разбивается от того, какой Чонгук красивый над ним. Идеально уложенная прическа распадается прядями, липнет к мокрому лбу, глаза огромные, просящие, и в них столько любви, столько… Юнги застывает, вспоминая, где уже их видел. *** Когда буллинг Чонгука сходит на нет, Юнги сразу замечает изменения в нем — кроме тех, что замечает слишком поздно. Чонгук становится свободнее, спокойнее, распрямляются плечи, возвращается улыбка, он смеется по поводу и без, будто хочет выжать из себя всю нерастраченную радость. И, оказывается, любовь, потому что Юнги начинает получать стихи с более трогательным содержанием, видит, как Чонгук краснеет от его случайных прикосновений к плечу, как ждет его с работы, чтобы проводить до станции. Юнги путает это с благодарностью и, поэтому, когда в один из дней они снова остаются одни в учительской, и Чонгук подходит к нему, держа в руках сложенную бумажку, красный до самой шеи — Юнги не сразу понимает, что происходит. — Хен, у меня тут кое-что есть, — блеет мелкий. Юнги отодвигает от себя книгу, с которой готовился к курсовой, и смеется. — Ты чего красный такой? Шекспира выдал? — Не смейся, пожалуйста, — Юнги шутливым жестом замыкает себе рот, — возьми это, пожалуйста. Я не смогу сказать вслух. Ну, с устной речью у Чонгука всегда было не так хорошо, как на письме, поэтому Юнги без подозрений забирает у него листок, не придавая значения тому, как сильно у Чонгука трясутся руки. Он открывает листок, бежит по строчкам, и чем больше слов читает, тем быстрее улыбка слетает с его лица. «Привет, хен. Я не знаю, зачем здороваюсь, если сейчас стою перед тобой. Мне было очень тяжело решиться на то, чтобы отдать тебе письмо лично. Но я хотел бы видеть тебя, когда наконец признаюсь в том, что люблю тебя. Пожалуйста, не бросай читать» Юнги поднимает глаза, и от того, с какой болезненной жадностью Чонгук выжидает реакции, желудок скручивает тошнотой. Но он продолжает читать, потому что Чонгук попросил. «Я знаю, что ты не обрадуешься этому. Я сам этого не хотел, не хотел обременять тебя после всего, что ты для меня сделал, но со временем носить это в себе становится все тяжелее. Я люблю тебя. Я не мог тебя не полюбить. В моей жизни нет никого ближе тебя, и я знаю, что никогда не встречу такого человека как ты, доброго, надежного, заботливого, умного, и очень, очень красивого. Я думаю о тебе каждую секунду, и мне так плохо, когда я тебя не вижу, так плохо, и это то, что я не смогу выразить словами. Я знаю, что ты скажешь. Но, пожалуйста, дай мне шанс» — Нет, — говорит Юнги, на эмоциях комкая листок в кулаке. — Хен! — порывисто отзывается Чонгук, подаваясь к нему, но Юнги испуганно шарахается назад, когда поднимается, и стул за ним с грохотом падает. Юнги правда испугался, что Чонгук бросится его целовать, столько отчаяния было на его лице. — Нет, Чонгук, даже… — он запинается, когда обходит Чонгука по кругу, — даже не начинай. — Хен, пожалуйста! — Чонгук дергает его за рукав, но Юнги, разворачиваясь, резко выдергивает руку. — Какое пожалуйста?! Ты с ума сошел?! Тебе пятнадцать, мне двадцать три! Ты что… ты что, совсем? — Я совсем. — Господи, — шепчет Юнги, наворачивая нервные круги по учительской. Чонгук соколом следит за его перемещениями, будто бросится вдогонку, если Юнги решит сбежать, — поверить не могу… — Тебя только это смущает? Возраст? — А тебе этого мало? — Просто скажи мне, что у тебя есть ко мне чувства, — Юнги неверяще фыркает, и Чонгук сдается, — хоть что-нибудь. Я не верю, что ты ничего ко мне не чувствуешь. — Черт. Конечно чувствую! Ты же мне как младший брат, Чонгук, и только поэтому я отношусь к тебе с теплом! — Я не верю. — Да сколько угодно. Юнги беспомощно опускается на край чьего-то стола и, сгорбившись, уставляется в пол. Невероятно. Господи, просто невероятно, если бы он только знал с самого начала… Нет, он бы все равно вмешался в это все, даже если бы знал, что за безопасность Чонгука расплата будет такой безжалостной. Чонгук подходит к нему осторожно, будто к дикому зверю. — Ты не сказал, что тебе не нравятся мужчины. Юнги зыркает на него исподлобья, и Чонгук ненадолго смущенно отводит взгляд. Они как-то говорили об отношениях, — так вот почему Чонгук спрашивал, какие девушки ему нравятся, — и Юнги честно сказал, что ему все равно, какого пола человек. Но это не та карта, которую Чонгук может разыгрывать. — Это никак не меняет то, что у нас разница восемь лет. И что ты ребенок. — Я не ребенок! — Именно это ребенок и скажет. — Хорошо, — Чонгук торопливо облизывает губы, — если тебя волнует возраст, то я согласен выждать до совершеннолетия. Юнги не взрывается смехом только лишь от того, какая бешеная необъяснимая смесь эмоций вскипает у него внутри: умиление, беспомощность, отчаяние, неверие. Он никогда раньше не видел Чонгука настолько решительным, тот смотрит на него с огнем в глазах, такой уверенный и вместе с этим такой смешной. Юнги не хочет его обижать, но терпеть это все внутри так больно, он слишком к нему привязался, что бросает неосознанно: — И что, ждать меня будешь? А если я к тому времени кого-то найду? Может, я женюсь, детей заведу, а? Чонгук прикусывает губу, замолкает на несколько секунд, но не теряет решимости. — Ладно. Ничего. Но если этого не случится… Юнги неверяще мотает головой, смеется горько. — Нет, Чонгук, — Чонгук только открывает рот, но Юнги обрубает сразу. — Нет. Я даже не вижу смысла об этом говорить. — Но почему? — скулит Чонгук отчаянно. — Потому что это слишком. И для меня, и для тебя. — Я не прошу тебя ждать меня. Просто… — господи, Юнги больно на него смотреть, — просто позволь мне с тобой общаться до совершеннолетия. — Это плохая идея. — Я не смогу без тебя, хен… — говорит Чонгук почти шепотом, и сердце Юнги рвется на клочки. Он улыбается и говорит так мягко, насколько возможно: — Это пройдет, Чонгук, правда, поверь мне. Оно пройдет. — Хен… — Иди домой. Чонгук смотрит на него еще долгое время, мнется, будто решается на что-то, и Юнги уже готов его отталкивать на случай, если в дурную горячую голову придет мысль броситься с поцелуем. Но Чонгук только опускает голову и уходит к выходу, Юнги отворачивается к окну, считает ветки на деревьях, игнорируя ноющую горечь в груди, и вздрагивает, когда слышит от дверей: — Я не сдамся. *** Пиздец. Пиздец, думает Юнги, когда остервенело смывает следы чужих поцелуев под душем. Пиздец, пиздец, пиздец, гремит в его голове на каждую секунду воспоминания, в котором он час назад лежал под Чон Чонгуком с его членом в заднице. — Пиздец, — воет Юнги, прикладываясь лбом к плитке. Сколько нужно долбиться об неё, чтобы выгнать и все три месяца, что он тёк на Чонгука, работал с ним, боролся, целовался, с ума сходил. Чонгука, глупого мальчишку, которому он помогал в школе! От мелкого, дрыщавого пацана, конечно, в этом Чонгуке ничего не осталось, и Юнги, истерично сбегая из офиса и чудом отбившись от Чонгука, хотел спросить по пути, какой сывороткой Супермена он обкололся, чтобы за десять лет превратиться в это, да так, что Юнги бы его не узнал, даже не будь у него проблем с памятью. А они у него были: Юнги хреново запоминал людей, от чего ему было мучительно встречать знакомых и одногруппников на улице, забывал события. Всю важную информацию, не задерживающуюся в кратковременной памяти, он держал в ежедневниках и в памяти телефона, а воспоминание о влюбленном в него мальчишке десять лет назад туда не входило. Вот же скотина. Юнги, яростно рухнув в кровать, рычит от злости и от боли в заднице. Вот же скотина, нельзя было сразу сказать? Юнги бы его лесом послал и ничего бы этого не было. Он смотрит на свое отражение в зеркальной дверце шкафа и вздыхает. Вот именно. Ничего бы не было, и Чонгук это тоже знает, и именно поэтому и не сказал. Или… Юнги не знает, что его бесит, что это могла быть месть или издевка или что Чонгук все ещё к нему что-то чув… Так, стоп, все, вот здесь останавливаемся. Юнги в ту ночь не спит вообще. Ему снится адская мешанина из воспоминаний со школы и секса с Чонгуком — потому что, шутки в сторону, это был охренительный секс, если забыть, что он кончил с осознанием, что был знаком с Чонгуком раньше. Утром он отдирается от кровати, неутешительно отмечая синие круги под глазами, огромным усилием заставляет себя приехать на работу раньше, закрывается в кабинете и выходит, только удостоверившись, что Чонгука нет поблизости. Храни небо того гения, который придумал стеклянные перегородки… Им придётся столкнуться, он знает это, и он сам не любит бегать от ситуации, но сейчас он просто не знает, что делать. Что думать. — Хен, — Чонгук торопится к нему, завидев в коридорах, и Юнги от его голоса током прошибает. — Не подходи, — предупреждает Юнги. Очень тупо, но он в отчаянии и ужасе просто от мысли, что Чонгук может прикоснуться. — Отстань от меня. — Давай поговорим. — Отвали, — Чонгук делает шаг ближе, и Юнги выпаливает: — Я заору, понял? Чонгук, конечно, останавливается, но не потому, что верит. Юнги же не может заорать — или может? Юнги проносится мимо него в свой кабинет, стараясь даже не смотреть. Ему нужно время или, блять, уволиться, потому что Юнги никогда не был в таком кромешном раздрае от происходящего. Ему нужно просто подышать, немного подумать, расставить все по местам, но они работают вместе и едва он только видит Чонгука, все хрупкие пирамидки, которые он выстраивал дрожащими руками, сдувает к чёртовой матери. Он немного успокаивается, — как минимум унимает внутреннюю истерику, — только к концу недели. Он бы продолжал держаться пути просветления, если бы не хитрожопость Чонгука — оттого, что он знает, что Юнги все вспомнил, она никуда не делась. Тэхен присылает ему сообщение, просит зайти в кабинет после обеда, чтобы внести корректировки в план, и Юнги как наивное баранище идёт к нему, удивляясь, что внутри никого, а потом у него за спиной защелкивается дверь с таким звуком, как, наверно, падает лезвие гильотины на шею. — И все-таки нам надо поговорить, — звучит позади. Юнги хочет провалиться сквозь землю, но все-таки оборачивается. Чонгук смотрит на него, стоя в углу, ни капли сожаления во взгляде, только лёгкая нервозность, Юнги узнает её по складке меж бровей и рукам, спрятанным в карманах брюк. Он всегда прятал руки, когда нервничал. — Ты так не думал, когда решил скрыть от меня, что мы были знакомы раньше. — Скрыл? — Чонгук недовольно фыркает. — Это ты меня забыл! — Ты же знаешь, что у меня хреново с памятью! Всегда было! — Поэтому я тебе напоминал, как мог! Боже. Гребаные мандарины, рисуночки, кофе, шоколадки, черт побери… — Как бы ты отреагировал, если бы я сказал «Привет, помнишь, я тот мелкий пиздюк со школы, о котором ты заботился? Ты ещё отшил меня, помнишь? О, кстати, я все ещё люблю тебя. Как дела?» — Что?.. Юнги отшатывается, когда Чонгук отталкивается от стены и подходит ближе, и, господи, он такой огромный, какого черта он такой другой, настолько, что ему не за что зацепиться, чтобы напомнить себе, что это плохая идея, это же тот самый Чонгук. — И да, хён, — говорит Чонгук, недобро улыбаясь, когда оказывается совсем близко, — это не проходит. Не прошло. Сердце заходится так, что гремит в ушах. Юнги смотрит ошарашенно, запрокинув голову, и просто не знает, что сказать. Этого не может быть. — Я любил тебя десять лет. Искал твои контакты, звонил на старый номер, который ты сменил, как только ушёл из школы, — он наклоняется так низко, что в Юнги все холодно застывает, — я, блять, с ума по тебе сходил. А ты меня даже не вспомнил. Юнги стоит как молнией ударенный, но посреди глухой тишины он слышит спасительную мысль. Это все обсессия, фикция, в этом нет ни грамма настоящих чувств. Ему становится легче. Вот, это понятно, это логично, не может тут быть никакой любви через десять лет. — Чонгук, — Юнги мягко отстраняет его от себя, прижав ладони к груди, и воспоминание о том, как он сгребал в кулаках его рубашку, когда они целовались, вспыхивает перед глазами. Нет, это все глупость. — Ты меня не любишь. Ты меня даже не знаешь. И я тебя не знаю. Мы же сейчас совсем другие люди. — Хен, — вздыхает Чонгук разочарованно, но Юнги сразу перебивает. — Нет, послушай. Это бывает, я думаю, у тебя просто разыгрались воспоминания, ты меня увидел, приступ ностальгии, это все не любовь, понимаешь? Чонгук усмехается. — Приступ ностальгии, да? — бормочет он себе под нос, мотая головой, пока лезет в карман. И взяв Юнги за руку, кладёт на неё сверху маленький кнопочный телефон. — Воспоминания разыгрались, говоришь? — фыркает он, видя шок на лице Юнги. — Так вот подумай ещё раз. *** — Я не знаю, чем кормят фиктивно болеющих людей, но вот. Чонгук вваливается к нему в квартиру с коробкой пиццы в одной руке, с мотошлемом в другой, и Юнги зависает посреди коридора от того, насколько Чонгук не похож на себя из офиса. На нем джинсы, большая белая футболка, все равно натянутая на груди, рукав, забитый ровно до запястья, волосы, обычно уложенные гелем назад, просто лежат мягкой шапкой. Юнги, глядя на то, как он без рук вылезает из кроссовок, хочет просто спросить: «за что?». Не в силах больше выносить это все, Юнги попросил два отгула, чтобы «никого не заразить», а на самом деле сбежал от Чонгука, чтобы привести мысли в порядок. Но Чонгук намеков не понимает, он врывается в его квартирку олицетворением всего, о чем ему даже мечтать было нельзя. У Юнги все в порядке с самооценкой, но такие люди как Чонгук ведут красивые инстаграмы с такими же красивыми людьми, а не преследуют совершенно обычного мрачноватого офисного работника на восемь лет старше. Юнги даже злиться на него не может — нет, может, конечно, но не сейчас, пока смотрит на Чонгука, который притаскивается к нему как есть, простой, естественный, который хочет сократить расстояние, а Юнги страшно до одури. — Как ты узнал мой адрес? — хмуро вздыхает он. Чонгук вталкивает коробку ему в руки, вешает шлем на крючок и оборачивается с улыбкой. — Ну, Хосоку я теперь торчу до конца жизни, но оно того стоило. — Чего «оно»? — Вот это, — Чонгук указывает на него пальцем, расплываясь в еще более паскудной улыбке, — с каким лицом ты на меня смотришь. — Иди в жопу, — бросает Юнги, разворачиваясь и сбегая в комнату. Почему он просто не может сказать, чтобы он убирался? — Если настаиваешь… Юнги уходит в комнату, слыша, как дурацкий чонгуков смех — все такой же дурацкий — разносится по коридору, как потом шумит вода в ванной. Он садится на диван перед телеком, уставляясь на пиццу на своих коленях, слегка приоткрывает крышку и сразу захлопывает. Ну, естественно. Там тьма сыра, как он и любит, чего он еще ждал? Он вспоминает, как они ели такую пиццу во дворе школы под тенью дерева, было горячо на сердце, на коже, в воздухе стоял июль, и они хохотали так, что длинные сырные нитки успевали дотянуться до одежды. Юнги больно это вспоминать сейчас. Неужели у Чонгука вообще нет гордости? Зачем он все это делает? Возвращаясь из ванной, Чонгук заходит к нему в комнату, стряхивая воду с рук, и Юнги так же горячо брызжет кипятком на позвоночник. Так нельзя, вспоминает Юнги, так не должно быть. — Давно она у тебя? — Кто? А, — Чонгук прослеживает его взгляд до своей руки, — нет, не особо. — Больно было? — сдуру спрашивает Юнги. Он, кажется, вообще не контролирует, что несет, потому что вдруг вспоминает, как Чонгук закрывал ему рот, когда дрочил в туалете ресторана, и думает, что увидь он эти татухи тогда, он бы кончил еще быстрее. — По-разному. Чонгук садится к нему на диван. Этот диван раньше казался Юнги довольно большим, но теперь, когда на него садится Чонгук и, раздвинув ноги, слегка касается коленки Юнги своей, он вообще в этом не уверен. Джинса натягивается на крепком бедре так туго, будто сейчас треснет. — Хочешь потрогать? Юнги, залипающий на его бедро, непонимающе вскидывает глаза. Чонгук протягивает ему руку, лицо спокойное, не ехидное, но Юнги реагирует раньше, чем думает — сбивает его руку от себя и вталкивает коробку с пиццей на колени, перекрывая вид на эти кошмарные бедра. — Нет, спасибо. — Ты что, теперь шарахаться от меня будешь? — мягко усмехаясь, спрашивает Чонгук. Юнги утыкается взглядом в телек, который не смотрит, который не смотрел и предыдущие несколько часов, пока думал о Чонгуке. — Да я не узнаю тебя, и это охереть как страшно. И страшнее всего, что Юнги не находит в нем ничего от старого Чонгука — даже старые привычки, старую мимику перемалывает в новом Чонгуке совсем иначе, — и не может найти ничего, чем мог бы привести себя в чувство, напоминать «это же он! ну ты чего!». — Какого черта ты стал такой огромный? — тихо вздыхает Юнги, ни к кому, на самом деле, не обращаясь, но Чонгук все равно отвечает. — Я пошел в качалку сразу как поступил в универ, — и он отвечает с такой готовностью, будто готов выложить все, что Юнги хочется спросить, и в этом стремлении Юнги слышит «только узнай меня, пожалуйста». — Мне надо было деть куда-то все… эмоции, которые во мне копились, — он бросает короткий взгляд, Юнги его виском чувствует, — один сонбе посоветовал начать ходить в зал. Ну и я как-то нашел в этом отдушину. Юнги было бы легче, если бы он узнал, что Чонгук все эти годы яростно колотил грушу, воображая его лицо, но представляет, как он гоняет себя на износ, чтобы сил не осталось даже на подумать, и внутри все ядовито сводит. У Чонгука эти десять лет такой роскоши, как хреновая память, не было. Юнги молча бросает Чонгуку пульт, и тот без вопросов начинает щелкать каналы — его все устраивает, ему как угодно хорошо, пока он с Юнги. — О, Мстители, — радостно улыбнувшись, говорит он, — люблю эту часть. Юнги ничего о нем не знает. Он, когда говорил, что они ничего не знают друг о друге, может, именно это и имел в виду: я ничего не знаю о тебе, когда ты, кажется, помнишь обо всем до последнего случайно оброненного слова, и это пугает. Они едят пиццу, пока смотрят фильм, Юнги наконец обмякает на диване и даже перестает испуганно косить в сторону Чонгука. Может, они могли бы быть друзьями, хотя бы попробовать, Чонгука бы устроил такой вариант, даже если со стороны Юнги поступать так с ним — просто чудовищно. Но они нормально разговаривают, иногда сталкиваясь руками над коробкой, обсуждают фильм, обсуждают какие-то мелочи из прошлого. Юнги сыто, почти спокойно, коробка валяется внизу рядом с вытянутыми ногами Чонгука — только в голове ноет едким паразитом, где-то очень глубоко, очень страшно. Ему хорошо с Чонгуком, и это плохо. — …это ты еще не видел, как мы срались с Чимином на тему, кто лучше в Мстителях, — Чонгук презрительно морщит нос, — ему нравится Кэп, прикинь. — Ммм, кинки на шикарные задницы, обтянутые латексом, — усмехается Юнги. Чонгук взрывается нелепым смехом, очаровательно морщась, и своей улыбкой вспарывает его сердце надвое. — Надо будет сказать ему об этом как-нибудь. — Да он на тебя с кулаками бросится. — Не, — тянет Чонгук с улыбкой, — у нас перемирие. — Ты не представляешь, как меня это радует. — Это все твой проклятый проект, будь он неладен. — Так вы все-таки после него помирились? — Ну, практически, — усмехнувшись, уклончиво бросает Чонгук. — А если по-честному? Мне так, для рабочего анализа. — Ты такое в отчет не запишешь, — Юнги непонимающе щурится, и Чонгук с улыбкой фыркает. — Да мы как-то засиделись с проектом допоздна, решили продолжить в баре внизу, естественно набухались, — Чонгук смешно взмахивает рукой, будто показывает, что этого было невозможно избежать, и Юнги смеется. — Кто бы знал, как часто в моей работе помогал алкоголь. — Ну и, в общем, я был достаточно пьян, чтобы вывести его на разговор. — Неужели предложил мир, дружбу, жвачку? — Юнги неверяще фыркает. — Ты? — Если бы. Мне показалось, что он тобой заинтересовался, и я решил… — Подожди, что? — Юнги аж смеется от того, насколько глупо это звучит. — Ну, он цеплялся к тебе, провожал как-то странно глазами… — Короче, вел себя как ты, да? — …и я попросил его не лезть к тебе. Он, конечно, сразу докопался, и мы бы, наверно, подрались, но я был слишком пьян и признался, что ты мне нравишься. Ну, и он как-то смягчился. Может, из жалости, — усмехается Чонгук. Юнги на секунду прикрывает глаза, чтобы сдержать внутренний крик. Черт, Чимин знает. Мало того, что знает, скорее всего, еще и Тэхен, а может, уже вообще все всё знают, и он просто четыре месяца участвует в дебильном реалити-шоу «Ждом-2 пока Мин Юнги настигнет озарение». — Ну ты идиот, конечно, — Юнги фыркает, — Чимин же натурал. — Все мы натуралы до того, как найдем нужного человека. И хрупкое, едва выстроенное спокойствие взрывается в Юнги, впиваясь острыми осколками в мясо. Ничего не получится. Не может тут быть никакой дружбы, Чонгук его любит — или думает, что любит, — Чонгук хочет от него всех вот этих нормальных вещей, которые делают нормальные люди в нормальных отношения. А Юнги их просто не умеет. Зажатый тисками ужаса, он хочет думать, что в этом и есть причина, что он боится серьезных отношений, потому что никогда в них не был, а перед ним вот Чонгук, который не за ручку на свидания и узнавать друг друга, а под поезд ради него ляжет. Юнги просто не готов. — Это не так работает. — Хен, ну я же утрирую, — смеется Чонгук. — Нет, — обрывает Юнги. Смотреть на то, как слабеет его улыбка, чудовищно тяжело, — вот это всё между нами. Не так работает. Что-то темнеет в чужом лице, линяет из эйфорической радости в тяжелую горечь. Юнги слышит, как с железным грохотом захлопываются все доверчиво опущенные барьеры, и думает «какого хрена ты наделал? зачем ты так?». Чонгук тянет уголок губ вверх, не в улыбке, а в чем-то совсем пугающем. — Я помню, хен. — Что ты помнишь? — Никаких отношений, я помню. Меня устраивает, я согласен. — Чонгук… — давит Юнги, сглатывая горький ком. Чонгук выключает телек, тянется ближе, и он застывает, влипая в эту недо-улыбку на его лице. — Я просто приехал поесть пиццу, посмотреть фильм и потрахаться. Чонгук стаскивает с себя футболку, и Юнги не удерживает тихий вздох от взгляда на него. Он впервые видит его обнаженным, и от этого только хуже. — Тебе же такое нормально, да? — он давит еще теснее, зажимая в угол дивана, так близко, что Юнги по инерции закрывает глаза, готовый, что его сейчас поцелуют. Он сам не знает, почему кивает. Что вообще такое нормально? Какое здесь может быть нормально? Чонгук действительно его целует, и Юнги аж тошно от того, с какой готовностью он подставляется, как неосознанно его желание прикасаться к нему. Кожа на крепких плечах горячая, такая же горячая, как выдох, который срывается с губ Чонгука, когда он чувствует ладони, проскальзывающие по шее на затылок. Он целует нетерпеливее, будто боится, что Юнги передумает, и Юнги должен передумать, но не может. Он открывает рот, сталкиваясь с чонгуковым языком своим, поддается рукам, когда Чонгук тащит с него домашние штаны, застревает где-то на середине бедра. — Нет, иди сюда, — бросает он недовольно, когда тянет Юнги за руку, заставляя встать. Юнги беспомощно поддается, позволяя себя раздевать, стоит истуканом, пока смотрит, как раздевается Чонгук. Они никогда еще не были оба обнажены, а Юнги никогда еще не было так страшно. Чонгук как будто бы ловит испуг в его глазах, и ему, видимо, гораздо страшнее, что Юнги передумает, потому что он бросается с еще одним поцелуем, вскидывает Юнги на себя, и тому ничего не остается, кроме как скрестить лодыжки у него на пояснице. Чонгук несет его в кровать, не прекращая целовать, будто всегда тут был, будто не было никаких восьми лет между, будто он всегда был любовником Юнги. Но Чонгук, опуская его на кровать, целует не как любовник, а как возлюбленный. Он никуда не торопится, как все прошлые разы — заласкивает его тело, тяжело придавливая своим весом между бедер, целует, гладит, упивается. Юнги, вцепляясь в его волосы, когда Чонгук изнеживает поцелуями низ живота, не хочет признаваться, что дрочил на его светлый образ буквально несколько часов назад, и быстро у него не встанет, но Чонгук даже не обращает на это внимание. Нежность калеными метками расцветает везде, где он прикасается, с особой колкой пронзительностью ранит на внутренней стороне бедра, где Чонгук, прикрыв глаза, трется лицом. Губы мягко проскальзывают по члену, берут в рот, и Чонгук сосет так медленно и глубоко, будто, если ему не позволили любить как полагается, он выжмет весь запас своей любви, утопив Юнги в удовольствии. Юнги со стоном неосознанно сжимает его голову бедрами, но Чонгук, стискивая под коленями, растаскивает его ноги в стороны. Палит в глаза, демонстративно открыв рот, когда выпускает член, проскальзывая по нижней стороне языком, словно говорит: смотри, что я с тобой делаю, что я с тобой еще сделаю, — и опускается до конца одним толчком. Юнги, запрокидывая голову, скулит сквозь закушенную губу. Заменяя рот пальцами, Чонгук подтягивается выше, целует доверчиво открытую шею, Юнги только хватает слабо выдохнуть: — Не оставляй следов, пожалуйста. — Хорошо, — выдыхает Чонгук и целует под ухом с щемящей ласковостью, от которой плавит под рёбрами. Юнги сжимает его в объятии, давит в затылок, прижимая ближе к шее, и думает: что хорошо? какое ещё хорошо? Чонгук должен рвать и метать, послать его нахрен, а вместо — целует, трогает, чтобы ему было приятно, и Юнги так приятно, что страшно. — Смазка? Юнги тычет вслепую, Чонгук нависает над ним, пока роется в ящике, и Юнги смотрит на его крепкую грудь перед своим лицом, спускается взглядом ниже. У Чонгука стоит, хотя он ни разу к себе не прикоснулся, только трогал Юнги как одержимый, и он не думая, тянется рукой, едва проводит пальцами по члену. Чонгук вздрагивает, отзываясь потрясающим шелестящим вздохом. Почему Юнги никогда не трогал его? Сколько у него было возможностей прикоснуться, увидеть, как Чонгук, и без того щедрый на реакции, мечется от его прикосновений? Но ему нельзя так делать. Это просто нечестно. А вот это всё — честно? Чонгук возвращается, бросает смазку и презерватив рядом и, одной рукой пришпиливая запястья Юнги над головой, целует снова, пока Юнги не начинает задыхаться. Может, Чонгук и не хочет его прикосновений? Может, так проще держаться в рамках всего этого безумия, не переступив грань. Юнги не знает. Чонгук щедро выдавливает смазку ему на живот свободной рукой, вымазывает в ней пальцы, говоря сквозь поцелуй: — Раздвинь ноги, хён. И Юнги слушается. Чонгук, нависая, растягивает его пальцами, смотрит внимательно, горячо, ни на секунду не сводя глаз, Юнги не хочет на него смотреть, чтобы держаться установленных рамок, жмурится, но Чонгук вмазывает ему пальцами по простате, произносит мягко, но веско: — Открой глаза. Юнги распахивает их, замирая в немом стоне, и Чонгук целует его снова, целует только он, потому что Юнги не может отвечать, судорожно сжимаясь вокруг пальцев. Чонгук мучает его тем как смотрит, как целует, как трогает внутри, Юнги слишком много — только ему одному. — Отпусти меня, пожалуйста. Чонгук сначала смотрит на него непонимающе, будто не знает, с чего Юнги мог бы захотеть к нему прикоснуться. Но едва слабеет хватка, как Юнги обнимает его за спину, тянет ближе к себе, Чонгук благодарно выдыхает в поцелуй и сам торопится, только бы не спугнуть неожиданную ласку от Юнги, дать ему больше, чтобы Юнги — больше — его захотел. Юнги тянется, чтобы разорвать упаковку презерватива, раскатывает по члену Чонгука и, не убирая рук, проскальзывает кольцом ладони, один раз, второй, третий. Жадно жрёт реакцию — Чонгук ломко стонет, зажмурившись, и вцепляется в его запястье так, что это почти больно. Юнги дёргает его к себе за поцелуем, выгорая в бешеном желании заласкать Чонгука, чтобы оглохнуть от его стонов, и Чонгуку как будто бы тоже рвёт вынужденную сдержанность. Он медленно загоняет внутрь, впиваясь пальцами в бедра до боли, целует, роняя задушенное: — Хен… Влюбленное. Юнги вхолостую гоняет воздух, пока привыкает к нему внутри, везде — Чонгук смотрит безумными огромными глазами, как на одержимость, смысл всего, желанное и смертельно несбыточное. В нем столько любви, что она травит кровь. Юнги вцепляется ногтями в спину, зажмурившись, когда Чонгук мягко выскальзывает и толкается до конца. — Подожди. — Хен… — потерянно шепчет Чонгук, пожирая глазами, качается внутри горячо и очень туго, и Юнги, черт возьми, захлебывается. — Подожди, стой, черт, Чонгук, — проклятое имя Юнги почти выстанывает, — разверни меня. Чонгук замирает, как будто что-то понял, и Юнги отчаянно не хочет делать ему больно, когда только это и делает, и говорит, отведя взгляд: — Хочу тебя глубже. Когда на самом деле невыносимо смотреть на его лицо, когда там столько всего. Чонгук ему, кажется, верит, потому что тут же кивает и вытаскивает, а потом играючи разворачивает Юнги в коленно-локтевую, заставляя прогнуться. Юнги уверен, что Чонгук, когда прижимается грудью к спине, спросит свое нежно-насмешливо «нормально?», но этого не происходит. Он удерживает за талию, когда загоняет обратно, толкается медленно, сильно, до звонкого шлепка, и Юнги, сжимая простыню в кулаках, то ли стонет, то ли скулит. Он вообще себя не слышит, пока задыхается, волоча губами по простыне. Чонгук кусает его за загривок, посылая острые искры под поясницу, и смеется как бессовестная падла. — Так тебе достаточно глубоко, хён? Юнги бы ответил, если бы мог, — но Чонгук целует его в плечи, шею, спину, и в голове сплошная каша, — бросил бы какой-нибудь язвительно-пошлый комментарий, чтобы удержать эту грань, за которой между ними просто секс. Это и есть просто секс, просто физика. Но Юнги в поисках воздуха жмется виском к кровати, поворачивая голову, и влипает в свое отражение… Глубоко выгнувшись, он толкается навстречу Чонгуку совершенно бесстыдно и у него такое сытое, блаженное лицо, которого он никогда у себя не мог представить — и это пугает его до ужаса. Чонгук вжимается в его висок носом, ловит случайно взгляд Юнги в отражении — господи, они оба выглядят так, будто отчаянно наслаждаются друг другом, — и все понимает по кипящей панике в его глазах. Мягко вплетая пальцы в его волосы, Чонгук заставляет развернуть голову в другую сторону. — Это ничего, все в порядке, — тихо говорит он, — не смотри. И Юнги бы услышал, сколько горечи в его голосе, если бы Чонгук не бросился выжимать его с намеренной поспешностью. Чонгук меняет угол, затравливая его простату так, что у Юнги белым выжигает под веками. Он чувствует издалека, как Чонгук вдавливает своим телом, прижимаясь к плечу, и, закинув руку назад, прижимает за затылок ещё ближе, глушит в себе рвущееся, искалеченое невыраженной нежностью «давай, мой хороший, умница, давай». Чонгук стонет ему в плечо, будто читает мысли. Юнги бы, возможно, этого хотел. Юнги готов жалеть об этом всю жизнь, но не может отказать себе в том, чтобы лежать потом стиснутым в руках Чонгука и целоваться с ним черт знает сколько времени. Юнги кажется, что они проводят так часы — он не открывает глаза, чтобы в этом не убедиться, как и в том, что Чонгук так и смотрит на него с отчаянной любовью в глазах. Чонгук выводит его на тягучий второй заход и до третьего за сегодняшний день оргазма доводит долго, с мучительной медлительностью лаская ртом. Юнги лежит в полумраке, поглаживая его лохматую макушку между своих ног, и немного умирает внутри. Чонгука вырубает в его кровати, и это точно не то, что планировал Юнги, но не думает об этом. Сам он заснуть не может и, приняв душ, возвращается в комнату по темноте, ложится обратно. Постель горячая, влажная, Чонгук шумно сопит под боком. А ведь это первый раз, когда кто-то засыпает в его кровати. Когда он это позволяет. Рука тянется за старым телефоном, который отдал Чонгук, сама. Он лежит в уголке тумбочки маленьким неприметным кирпичиком, Юнги включает его, с удивлением понимая, что он все ещё работает. Странное чувство болезненной ностальгии, которую выдернуло из него насильно из-под толщи забытых воспоминаний, гонит его в сообщения. Он открывает исходящие, открывает вразброс, — смелости посмотреть свои сообщения у него все-таки не хватает, — и каждое слово жалит его ядовитой иглой под ребра. «Привет, хен. Сегодня в 4? Провожу тебя домой после?» «Ты уже добрался до моего ответа с профориентации? Я слышал, как ты ржал в учительской :)» «Ты сегодня весь день ходишь улыбаешься. Что-то хорошее случилось? Ну в смысле? Я всегда поблизости. Если ты меня не видишь, это не значит, что я тебя не вижу х)» «Я рад, что тебе понравилось, я очень старался :))» «Че? В смысле некрасивый? Хен, я бы убил за лицо как у тебя. Ты видел мой нос? Да из него можно второе лицо вырастить» «Я слышу, как ты смеешься ^^» «Доктор сказал, что мне придется пересидеть до конца простуды дома. Сходим потом поесть бульгоги? Хочу тебя увидеть» Юнги убирает телефон и со вздохом уставляется на Чонгука, который лежит рядом на животе, перекинув накачанную руку ему поперек бедер. Смотрит на обнаженное тело в слабом свете прикроватного ночника, на лохматые волосы, как он дышит сквозь приоткрытые губы, и как его ресницы слегка подрагивают во сне. Юнги узнает в нем все и не узнает совсем, и это чувство поверх доверчиво выстланной тоскливой нежности влетает как хлыст, вспыхивает красной бороздой осознания — Юнги не это пугает. Юнги бежит от этой мысли, вылезая из кровати, но она тянется своими лапами по темноте, кусает за щиколотки, пока он запрыгивает обратно в штаны, прячется на кухне, хлопком включая свет. Он заставляет себя отвлечься рутиной, заварить кофе, чтобы забыть про присутствие Чонгука за стенкой, но не получается. Юнги курит за столом, зависая над нетронутой кружкой кофе, будто ждет, что, когда он остынет, что-то внутри остынет тоже. Юнги не пугает, что этот Чонгук — тот же Чонгук, о котором он с трепетом заботился в прошлом. Не так сильно, как то, что он начал что-то чувствовать к нему еще до того, как вспомнил. Настолько неожиданно сильное, что воспоминание о пятнадцатилетнем Чонгуке не смогло его оттолкнуть. Юнги никогда раньше не влюблялся. Были интрижки, был легкий интерес, но Юнги не любил сближаться с людьми, потому что ему было комфортно и так, от коротких, ни к чему не обязывающих свиданий и секса на одну-две ночи. Он никогда не заинтересовывался первым, но позволял симпатию другим. В его мягкости по отношению к другим безразличие было почти ощутимо, и люди неизбежно теряли интерес, когда он его вообще не испытывал. Столкновение с Чонгуком сработало как химическая реакция — он был отчаянно близко, и вместе с этим очень далеко. Чонгук желал его так сильно, что Юнги не смог не захотеть его в ответ и сам не заметил, как раздражение, смешанное с любопытством, превратилось во что-то совсем другое. Он начал ловить его красивые улыбки, запоминать, как он касается вещей, с каким лицом реагирует на других людей, как смотрит, когда работает, смеется с кем-то, пьет крепкий алкоголь, смотрит на Юнги. Он видел, как ему интересно, но не воображал масштаб проблемы. И когда влюбленность Чонгука разорвалась над ним как ядерный гриб, ему стало до отчаяния страшно. Юнги только начал что-то испытывать к нему, к этому Чонгуку, который никак не был связан с тем мальчишкой из прошлого, когда Чонгук любил его годами. Чонгук нес эту любовь не как обсессию, — навязчивые идеи рано или поздно изживают себя, — а как добровольно принятую болезнь, от которой не мог и не хотел избавляться. И Юнги не знал, что пугает его больше, что любовь Чонгука так огромна, что может его раздавить, или что ему со своими хрупкими свежерожденными чувствами, которых он так боится, Чонгуку никогда не соответствовать. Он просто не может. Чонгук, который молча застывает в коридоре, все читает у него на лице. Они смотрят друг на друга несколько секунд, кажущихся вечностью — Юнги боится, что Чонгук сейчас откроет рот, улыбнется нежнейше и выстрелит своей оглушающе честной любовью, и он сдастся, не выдержит. Юнги боится этого, и Чонгук ничего не говорит, просто собирается молча, забирает шлем и выходит из квартиры. *** Юнги страшно бесится. Конечно, он это отлично скрывает, работает как обычно, тем более, что с Чонгуком они почти не разговаривают, — ты же не хотел отношений, хен, сделаем, как скажешь, — и это бесит только сильнее. Чонгук, может быть, просто занят проектами, приближающийся Чусок накаляет нервы абсолютно всех в офисе, но Юнги это не утешает. Он бесится, что не может заткнуть взбесившуюся бурю внутри, не знает, как взять ее под контроль. Он не заказывал всех этих чувств, он прекрасно жил без них до этого, так какого черта? В редкие дни, когда все-таки удается заговорить с Чонгуком по работе, Юнги нехотя вцепляется в каждое его слово, каждый жест, и накопленное раздражение сочится из него ядом. — Я попросил тебя не сдваивать наши тренинги с оформителями. — У меня нет другого времени, Чонгук. — Но тогда не можем работать ни мы, ни они, а нам в четверг показывать финальный макет. — Какая жалость. — У тебя индвидуалки с кадровиками, поменяй нас местами. — И давно ты следишь за моим расписанием? — С тех пор, как ты принципиально ставишь нам козлиное расписание на обучение. Юнги только сейчас замечает, что они, стоя посреди оупен-спейса, привлекают внимание всех вокруг, но ему так плевать на это, потому что злость застилает ему глаза. И Чонгук смотрит с таким недовольством, что хочется ликовать. — Я смотрю, тренинг по кооперации прошел потрясающе. — Ну, уж какой учитель был. — Можешь не ходить, если тебе не нравится, как я модерирую. — А я вообще не ради этого хожу. — А ради чего? — Ты знаешь. На них все еще смотрят, но они оба слишком потеряны друг в друге. — Меня побесить? — Если так хоть что-то изменится, я согласен и на это. Слова Чонгука влетают в него как бочка с бензином в костер, и он сам не замечает, как теряет самообладание. Он носил с собой чертов телефон все время как оберег, чтобы прошло, чтобы отпустило, и сейчас выдергивает его из кармана и с яростью швыряет об пол. Пластиковый хруст лопается в тишине, куда-то отлетает крышка. — Ничего не изменится, понятно тебе?! Чонгук сразу же бросается вниз, бережно собирает разлетевшиеся части — телефон старый, он, может, даже включится снова, блядское бессмертное хранилище их воспоминаний, — и поднимает на Юнги взгляд снизу-вверх. А там столько отчаянного неверия, будто Юнги только что разнес об пол его сердце. Чонгук выглядит словно сейчас разревется, и сердце Юнги разносит на те же мстительные болезненные клочки. Он сбегает, игнорируя шокированные взгляды ребят, запирается у себя и, вваливаясь в кресло, трясется добрых пять минут, не в силах отдышаться. Ярость, перемешанная со стыдом, требует выхода, и он швыряет со стола лежащие на нем бумаги, смотрит на этот хаос в надежде, что станет легче. Блять, ему еще отчет писать с этого всего… Измученно заскулив, он опускается к полу, чтобы все собрать, — взгляд Чонгука со смертельной обидой вспыхивает в памяти как фейерверк, — складывает бумаги в кучу. Старый ответ Чонгука сам попадает в руки, как знак, как висящий над головой дамоклов меч, на который Юнги только и надеется, чтобы он поскорее рухнул. Он бежит по строчкам, стараясь игнорировать благодарности в обратной связи, чтобы сердце не заходилось стыдом, переворачивает на вторую страницу и прикусывает губу до крови. «Привет, хен. Я не знаю, зачем здороваюсь, если мы виделись час назад. Но, наверно, ты все еще не понимаешь, кого видел на самом деле. Так что привет, я Чон Чонгук, второй класс школы N, в которой ты работал десять лет назад. Пожалуйста, не бросай читать» Юнги поднимает глаза, потому что картинку застилает водой, нервно обтирает щеку рукавом и продолжает читать. «Я знаю, что ты не обрадуешься этому. Но, оказывается, ждать, пока ты вспомнишь меня еще тяжелее, чем было в тот момент, когда я решался признаться тебе в любви. Но я рад, что мне несложно сказать это снова: Я люблю тебя. До сих пор. Я знаю, что ты скажешь. И я даже не буду просить тебя дать мне шанс, потому что это слишком с моей стороны обрушивать на тебя это снова. Я понимаю, как много изменилось за десять лет, но для меня все осталось по-прежнему. Но я имею наглость попросить тебя подумать об этом, и если ты поймешь, что в тебе есть хотя бы чуточку интереса ко мне, дай мне шанс доказать, что я этого стою. Я не буду досаждать. Хотя бы постараюсь. Прости меня за навязчивость. Я каждый раз обещаю себе, что дам тебе время, но вижу тебя и голову теряю. Я правда с ума по тебе схожу, хен, особенно, когда ты наконец так близко. Подумай, пожалуйста.» *** После финальной сдачи всех проектов на Чусок они счастливо напиваются снова. Счастливо для всех, кроме Юнги, потому что все радуются завершению марафона как дети, Чонгук игнорирует его тоже, веселится с коллегами. Юнги со слабой улыбкой наблюдает, как он по-дружески собачится с Чимином, как в том же спокойствии пьют все остальные, перемешавшись между собой. Заместитель салютует ему бутылкой с другого стола, и Юнги с усмешкой кивает. Может, все не так уж и плохо, — все, что он хотел, у него получилось, — и, хотя ему осталось чуть больше месяца контракта, нужно просто убедиться, что атмосфера миролюбия и дружбы навек останется и в трезвом состоянии тоже, и, наверно, со спокойной душой уволиться. Юнги слышит дурацкий смех Чонгука, и горечь туго вяжет на языке. — На секунду тебя можно? — звучит голос Сокджина над ухом. Юнги вылезает из-за стола, идет следом за директором в уголок. На них даже внимания не обращают, все напиваются так целенаправленно, будто завтра не наступит. — Хорошо, что вы меня позвали, я только думал с вами поговорить. — Ладно, — улыбается Сокджин, — но давай я первый, пока еще могу языком ворочать. Он забавно, по-домашнему лохматый и уши красные от алкоголя, Юнги не может не улыбаться, глядя на него. У отличного руководителя всегда будет коллектив под стать ему, и Юнги, наверно, даже будет по ним всем скучать. — Во-первых, я так и не поблагодарил тебя за их примирение, — Сокджин кивает головой за его плечо, и Юнги, оглянувшись, видит, как Чонгук и Чимин, обнявшись друг с другом и с рядом сидящими ребятами, воют какую-то песню. — Ты избавил меня от охрененной головной боли. — Поверьте, я сам рад не меньше, — Юнги улыбается, надеясь, что Сокджину не видно, с какой горечью, — это моя работа, и я рад, что у меня она получилась. И, раз уж вы заговорили, я тоже хотел сказать кое-что. Если вы не возражаете, я проведу последний тренинг для оформителей и прерву контракт досрочно. Сокджин смотрит на него, хлопая ресницами, и вдруг смеется. — А мог бы просидеть еще месяц и получать деньги нахаляву. — Мог бы, — Юнги смеется в ответ и опускает взгляд, — но я думаю, что свою задачу я выполнил. — Слушай, у нас всегда очень много… задач, — осторожно начинает Сокджин. Да уж, Юнги вчера проходил мимо офиса оформителей и слышал, как орал Тэхен. Ни на кого, просто орал в потолок. Обычные рабочие будни. — И я хотел предложить тебе устроиться к нам на полную ставку. Хосок сказал, что у нас найдется место, а зарплатой я тебя не обижу и… — Простите, директор, но… — Я понимаю, что у тебя трудности с Чонгуком, но не торопись с решениями. — У меня нет с ним трудностей, — невозмутимо отвечает Юнги, но Сокджин только глаза закатывает. — Ко мне попала запись того, как вы с ним… не испытывали трудностей в копировальной, — усмехается он, видя, как Юнги вспыхивает до кончиков ушей, — и я не влепил вам обоим выговор просто из-за того, что Чонгук сам признался, что ты ему нравишься. И потому что ты отличный специалист, Юнги-щи. — Простите. — Ничего. Рано или поздно кто-то в этом офисе должен был потрахаться, я просто не ожидал, что вместо Чимина окажешься ты, — у Ким Сокджина помимо высокого профессионализма обнаруживается еще и любовь к издевательствам над работниками. — И все-таки. Не отвечай сейчас. Как вообще можно отвечать сейчас, когда мы оба бухие? Да я, может, сам об этом предложении пожалею завтра с утра, — фыркает Сокджин, и они оба смеются. — Просто подумай, ладно? Все просят его подумать. Чонгук тоже просил — до того, как Юнги сам его оттолкнул. В два часа ночи всем приходят идеи разной степени слабоумия и отваги. Кто-то решает выдвинуться в караоке, кто-то уходит гулять, Чимин предлагает пойти в клуб и чудом уговаривает Тэхена и Намджуна, те подтягивают еще троих, потом Юнги. Он соглашается, и если это не знак, что он в говнину нажрался, то он не знает, что. Танцевать он не любит, но ему нравится сама атмосфера, смотреть, как люди беснуются на танцполе, забыв про отыгрывание своих идеальных копий. Он смотрит, как Чимин, Чонгук и Намджун дурачатся на площадке, смеётся над ними вместе с Тэхеном, с которым сидит у бара. Находиться с ним немного нервно, он все время ждет, что Тэхен скажет что-нибудь, попытается помирить, но Тэхен молчит, и Юнги спьяну сбалтывает сам: — Скажешь что-нибудь? — Нет, — Тэхен, пожимая плечами, отпивает соджу из бутылки, — ты сам все знаешь. Ничего он не знает. Хотел бы, но нет. Вскоре Тэхен утаскивает Намджуна с танцпола, и Юнги не остается ничего, кроме как смотреть на тех, кто остался. Под низкий бит Чонгук танцует с Чимином почти вплотную, оба мокрые, пьяные, взъерошенные, руки хаотично гуляют везде, не трогая, просто подразнивая. Чонгук находит Юнги взглядом и больше не отпускает, и ноющая муть в грудине закипает раздражением. Нет, он не ревнует, ему незачем, но бесится с того, что Чонгук пытается из него это вытащить. Юнги отходит от стойки и идёт к ним. Чимин в руках Чонгука — пьяный до одурения, иначе не позволил бы вот это все, и Юнги идёт его вытаскивать раньше, чем засранец Чон Чонгук в погоне за тупой местью наделает делов. — Здесь может быть кто-то из компании, придурок, — недовольно бросает Юнги, мягко вытаскивая Чимина из чужой хватки. — Ооо, Юнньгиии, — радостно блеет тот, повисая на нем. — Да нет тут никого, расслабься, — Чонгук фыркает. — Расслабишься с тобой… — Ну, вообще-то… — оскалившись, начинает он, и Юнги больно тычет пальцем в его грудь. Это не похоже на их старые пререкания с опасным контекстом. Они сцепляются от беспомощности, оба уставшие от этого всего. — Просто заткнись. Он тащит Чимина на воздух, пока тот без остановки бормочет, какой Юнги славный, какой молодец, какой хороший парень, все девчонки, ой, мальчишки, наверно, бегают. Чонгук, идущий позади, издевательски фыркает, и Юнги хочет ему врезать как никогда сильно. Юнги сажает Чимина в такси, отдавая всю наличку водителю, чтобы он убедился, что Чимин дошёл до квартиры, и когда машина уезжает, он ещё несколько секунд стоит посреди пустой улицы и тупо дышит холодным воздухом. Чонгук позади него молчит тоже, будто чувствует, что если уронит хоть звук, последняя ниточка лопнет, и Юнги начнёт на него орать пока не оглохнет. — Не делай так больше, — говорит он, все-таки обернувшись. — Как? — Я знаю, что ты хочешь меня достать, но не надо этого делать через Чимина, он тут не при чем, а ты хотел воспользоваться тем, что он бухой в сопли, чтобы тупо вызвать у меня ревность. — А получилось? — смеётся Чонгук, и Юнги вдруг вспоминает, что перед ним мелкий пиздюк, которому двадцать пять только по паспорту. — До понедельника, — рубит Юнги и уходит, но Чонгук несётся за ним, останавливая за запястье. — Да ладно, хен, я не хотел, просто как-то так момент сложился, мы оба перебрали. Хорошо, что ты был трезвее и остановил нас. Юнги смотрит на него, пытаясь уличить во лжи. Юнги смотрит — на его всклокоченные волосы, блестящие пьяные глаза, мокрую шею под расстегнутым воротом рубашки… И думает, что и правда хорошо, что он трезвее, потому что ему ничего не стоит представить, как ещё пара бутылок пива, лишний бокал цветастого коктейля поверх, и он вываливается на танцпол, чтобы просто закопаться ладонями в эти взмокшие волосы и целовать Чонгука, пока губы не заболят. Юнги глубоко вдыхает. Не думать. Ему достаточно, что они просто разговаривают, что они все еще это могут, что Чонгук не смотрит волком, а Юнги не кровоточит от невысказанности. Он осматривает улицу, лезет по карманам, слишком поздно обнаруживая, что очень поспешно отдал всю наличку таксисту. — У тебя наличка есть? — Чонгук тоже проверяет карманы, смотрит в кошелёк с небольшой мелочью и смеётся. Отлично погуляли. — Безнал? — Телефон сел. — Господи… Они идут вдвоем по ночным улицам, метро уже не работает — или еще не работает, — пилить до ресторана в надежде, что там есть кто-то в состоянии вызвать и оплатить им такси, слишком далеко. И Юнги решает просто забить. Чонгуку, кажется, нормально тоже, он шагает рядом, запустив руки в карманы брюк, и молча разглядывает реку, вдоль которой они идут. Фонари ложатся на темной воде рыжим пунктиром, Юнги считает их, сам не замечая, как успокаивается в этой тишине. — Пойдем посидим. Чонгук кивает на скамейку, обращенную к реке, и Юнги, только когда они уже садятся, испытывает острое чувство дежавю. Он не знает, насколько Чонгук делает это намеренно, а насколько это действительно случайность. А потом он ложится головой на колени и вздыхает: — Вот так вообще отлично. И Юнги смеется, не в силах даже злиться на него. Чонгук лезет в карман, достает сигареты с зажигалкой и, поднимая глаза, спрашивает: — Будешь? Юнги кивает, и Чонгук, открывая пачку, вздыхает: — Последняя. Подожди, я посмотрю еще в сумке, — он собирается встать, но Юнги удерживает его плечи и под удивленным взглядом смущенно теряется. — Можем пополам. Внезапная улыбка Чонгука озаряет его с облегчением, которое приносит первый теплый весенний луч после зимы. Юнги смотрит, как он закуривает, глядя в небо, и передает ему. Юнги игнорирует то, с какой внимательностью Чонгук следит за ним, курящим его сигарету, но все равно сразу ее возвращает. Господи, они взрослые мужики, чего он загоняется… — Я хотел извиниться, — тихо говорит Чонгук. — Я правда не хотел вызывать у тебя ревность через Чимина. Или хотел. Не знаю, — он устало вздыхает, — я очень запутался. — Это я должен извиниться, мне не стоило в тот раз… — Не должен, — говорит он, уставившись наверх, и затягивается, чтобы выдохнуть дым в темно-синее предрассветное небо. — Я сам виноват, насел на тебя. Это ничего, если у тебя нет никаких чувств, я просто слишком сильно надеялся. — Не то чтобы у меня нет никаких чувств… Чонгук тут же вскидывает на него удивленный взгляд, и Юнги хочется сбежать как можно скорее. Чонгук сразу слезает с его коленей, поспешно тушит сигарету, и поворачивается всем телом. В его глазах столько надежды, что Юнги ощущает себя чудовищем. — Я боюсь, что у нас ничего не получится, потому что мы не те, что раньше. Что ты любишь не того человека, которым я являюсь сейчас, а я вообще не знаю, кого… — Хен, — Чонгук не заставляет его договаривать, только подсаживается ближе, осторожно берет за руку, — это не страшно. Мы и не должны быть теми, кем были. Я люблю тебя не за те качества, что остались в прошлом, а просто тебя, и буду любить так долго, насколько смогу. — Так не должно быть, Чонгук. — Почему? Я меняюсь, моя любовь меняется, это нормально, наши чувства растут с нами. — Вот именно. Ты вырос, и я тебя вообще не узнаю. — Но я ведь все равно тебе нравлюсь? Хотя бы немного? Юнги, прикусив губу, молча кивает. — Хорошо, — Чонгук с облегчением улыбается, — хорошо, отлично, мне этого достаточно. — Разве тебя это не пугает? Что со временем я буду узнавать тебя лучше, и мои чувства могут ослабеть, или вообще исчезнуть, что я пойму, что мы никак не сходимся, пока ты любишь меня… — Юнги нервно взмахивает рукой, — вот так? — Ничего. Мы можем наслаждаться моментом, пока оно тебе нужно. И разбежаться, если я тебе не подхожу. Но если все-таки подхожу… — Чонгук подаётся ближе, выдыхает жарко, обещающе: — хен, я все для тебя сделаю. — Значит, это ничего, что ты мне нравишься не так, как я тебе? — Мне не нужно многого, хен. Просто будь рядом и позволь мне тебя любить. Мне достаточно, чтобы ты любил меня ровно настолько, чтобы это позволить. — Неправда, — говорит Юнги, когда лицо Чонгука оказывается совсем близко, — ты не успокоишься, пока я не начну с ума по тебе сходить. — Разве у меня это еще не получилось? — усмехается он. Юнги целует его первым, и Чонгук, довольно выдыхая, привычно сжимает его большими ладонями за лицо, как самое драгоценное, долгожданное. Юнги, кажется, впервые принимает его поцелуи не так, будто Чонгук настойчиво взламывает его слабые места. Он позволяет себе расслабиться, позволяет Чонгуку любить его, и эта любовь наконец ощущается не штормовой стеной, а мягкими волнами на теплом песке. Юнги смущается этого чувства, жмется к Чонгуку в плечо, и он обнимает его, теряя свой дурацкий прекрасный смех у него в волосах. — Посидим так чуть-чуть и пойдем, — бурчит Юнги в воротник. — Интересно, долго ли до открытия метро… Чонгук лезет в карман, обнимая Юнги одной рукой, достает телефон и щелкает кнопкой блокировки. — Полчаса. — Ты же сказал, что у тебя сел телефон? — угрожающе тянет Юнги. Он даже не глядя может сказать, какая у Чонгука хитрая морда. — Ага, — засранец беспечно смеется. — До понедельника, — бросает Юнги, выпутываясь из объятий. Он идет быстрым широким шагом по улице, но Чонгук, не прекращая хохотать, догоняет его, заваливаясь на спину, смеется в ухо. Они передвигаются по дороге, как нелепая четвероножка, но Юнги даже не пытается вырваться из его объятий, бурчит недовольно. Чонгука это, конечно же, не отталкивает вообще. — Так люблю тебя, — радостно выдыхает он в ухо. — Бесить? — хмурится Юнги, но в действительности краснеет так страшно, что Чонгуку, наверно, видно его алые уши. — И это тоже. Чонгук стискивает его так крепко, что приходится остановиться. Юнги вздыхает, касаясь ладонями сцепленных у него на животе рук, откидывается затылком на плечо, просто замирая в моменте. Солнце медленно выползает из-за домов по ту сторону реки, так же медленно и осторожно, как Юнги разрешает себе все-таки попробовать. Это не важно, получится у них или нет, как неважно, кто кого любит сильнее. Чонгук целует его в висок, и Юнги улыбается. Ну, если он уже начал принимать все эти ужасные прекрасные неверные решения, то зачем останавливаться?