***
Сентябрь в этом году жаркий и пыльный. Искрится солнечными лучами, вплетаясь серебристой паутиной в ярко-зелёные кроны деревьев. Небо полыхает алым рассветом, а они уже на их берегу речки. Спокойствие. И абсолютная тишь вокруг, лишь где-то поблизости раздаются плески воды, из-за купающегося Девятаева, что плавает в абсолютно любое время года. Сам же Коля предпочел остаться на берегу, сдвинув свернутую из газеты пилотку практически на глаза, прячась от ярких лучей, читая новое издание книги «Дети капитана Гранта», что выписал он себе буквально накануне. Миша появляется на берегу, насухо вытирается, но все равно умудряется окатить Ларина брызгами и укладывается на соседний расстеленный лежак. — Ты все еще мокрый, а теперь и я из-за тебя! — Николай досадливо морщится, критически оглядывая страницы книги. — Хорошо, что хотя бы её не намочил! — Какие мы нежные, скажите пожалуйста! Ну если бы я и намочил, то возместил бы, штук двести подобного бы принёс, ведь у тебя скоро День Рождения! — Девятаев отвечает ему в тон, но Коля замечает у него в глазах смешливые искры. И губы непроизвольно растягиваются в ответной улыбке. — Миш, что думаешь насчет слухов в училище? — вопрос этот беспокоил Ларина давно и пустынный берег наконец-то позволяет задать его Мише, не боясь лишних ушей. Военная кампания Гитлера в Европе набирала обороты. Жители знали что будет, ведь война уже давно стояла на пороге Советского Союза. Все ощущали искрящееся напряжение в воздухе, но молчали упорно, опираясь на непогрешимость решений Сталина, где-то в глубине души надеясь на мирный исход. — Думаю, что размышлять нужно над слухами, когда хотя бы один из них покажет свои очертания в реальности, — Миша вздохнул и перевернулся на бок в его сторону, подставив под голову руку. — А если все же война и грянет, то я думаю она будет недолгой. И мы уйдем служить вместе, в одну дивизию, иначе просто быть не может, слышишь, Коль? Ларин кивает в ответ. Это «вместе» звучит обещанием, а Коля думает, что их всегда было двое. С того момента, когда к нему на последнюю парту приземлился коричневый потертый ранец и мальчишка с темными кудрями протянул руку, представившись коротко и лаконично: Миша. Девятаев. Их было двое, когда его отец даже не смотрел на него, на похоронах матери, вперив злой и пустой взгляд в крышку гроба. А Коля стоял поодаль не смея приблизиться к отцу и не видя ничего из-за застилающих глаза слез. Но он чувствовал крепкое плечо Миши позади себя, которое не давало упасть ему в одиночество и тоску. я не отпущу тебя, коля. мы вместе пройдем через это. С того момента, Николай перестал чувствовать себя отдельным человеком Ларин и Девятаев стали одним целым. И Коля не представлял, как может быть иначе. Миша - единственное настоящее, что было в его насквозь выщербленной жизни. Тот самый груз на весах, что обычно уравновешивает обе части весов, приводя их к балансу. — Пошли в зоопарк? Мне Юрка рассказывал, что там жираф есть, который стянул у него пилотку с головы. Все работники пытались отнять, да жираф норовистый оказался, в кусты выплюнул. — Миша заливается смехом, жмуря глаза от солнечных лучей, что бликами играют у него на щеках. — И ты видимо решил повторить подвиг Чеснокова, позлить нашу кастеляншу, выслушав параллельно её лекцию о том, что: куда вы только деваете пилотки, кашу что ли из них варите? — Именно, Коль, — Девятаев ещё сильнее заливается смехом в ответ на его копию голоса тети Нюры — Ну так что? — Я определенно в деле, Миш. Этот день останется в памяти вкусом шипучей газировки, растаявшим мороженым, все-таки украденной у Девятаева пилоткой и надеждой, что их общий завтрашний день будет лучше предыдущего.***
Отчего-то жмет на горло наглухо застегнутый воротничок гимнастерки и давит на плечи лётная куртка. Командир отделения рублено обозначает задачу для сегодняшнего тренировочного боя «Ударил-убежал». Ларин лишь морщится в ответ. Из всего списка тактических боёв этот удавался ему проще и легче, чем все остальные. Он пикировал противника с воздуха не задумываясь, как будто бы даже играючи. Будучи в роли цели, Коля любил прятаться глубоко в облаках, и выждав удобный момент пикировать ловца со слепой зоны, заходя прямо в хвост. Миша стоит впереди. Ларин цепляется глазами за его чуть сдвинутую набок пилотку и отросшие смоляные вихры. Все привычно и вроде бы как всегда. Каждое занятие на протяжении трёх лет. Но от чего-то тревожно. От чего-то гулко стучит сердце в груди. — Первая пара. Курсант Девятаев — цель. Курсант Ларин — ловец. По машинам. Коля вздрагивает, слыша их прозвучавшие имена и тут же ощущает ободряющий хлопок по спине. — Ты чего, Коль? На тебе лица нет, ты в порядке? — у Девятаева в голосе: тревога, а в глазах забота, что у Ларина от этого сбоит в груди. Ведь он такого отношения просто напросто никогда не будет достоин. но, что ты видишь во мне, миш? почему ты всё ещё рядом? — Все хорошо, Мишка. Ну, что попробуем тот маневр из книги генерала Журавского, который вчера смотрели? — Почему бы и нет? Он видит как Девятаеву помогают садиться в кабину самолета технический персонал аэропорта. Да и над ним самим трудятся пару человек. Коля цепляется руками за штурвал. Кажется, пальцы дрожат.***
Они взмывают в небо по команде сигнальной ракеты, сразу же начиная выполнять маневры привычного боя в более усовершенствованном виде, что читали вместе накануне после отбоя. Получается. Они синхронизированно выполняют фигуры пилотажа, а Коля мельком смотрит время на наручных часах: до конца тренировочного боя остаётся около трёх минут. Он вздрагивает, когда слышит рядом гул двигателей самолёта и видит сравнявшегося с ним Девятаева. Ларин не понимает, ведь до конца их полёта ещё три минуты, Миша же сейчас нарушает все правила! Но после, он видит. Чёрный смог, что валит из правого двигателя самолёта друга. — Коля, слышишь меня? — радиосвязь оживает мгновенно и заходится хрипами. — Да, я слышу, слышу тебя! — Ларин затягивает ремешок шлема плотнее, чувствуя как голос безнадежно дрожит. — Ты не посадишь самолет Миша, это слишком опасно. Даже пробовать. — Если я пойду на снижение, то задымление начнется сильнее, а при соприкосновении с землёй… — Ты должен прыгать! Миша, прыгай немедленно! Катапультируйся! — Ларин слышит как кашляет в кабинете Девятаев, а командир отделения прорывается в их общий канал связи командуя Девятаеву то же самое. Миг и раскрывается белый парашют на глазах Ларина. Миша прыгает и единственное, что хочет сделать Коля, так это прыгнуть вслед за ним. Он доводит самолет до аэропорта. Даже умудряется посадить. Дальше все, словно в тумане. Вопросы, вопросы, вопросы. Отметки на карте о месте выброски Миши и падении самолёта. Сбор экстренной группы на выезд. Коля дышит с трудом. Грудь сдавило, словно могильной плитой. Страх и одиночество ядом струятся по венам, вырисовывая образ отца. Который усмехается глядя на него тем самым взглядом из детства: холодным и презрительным. <«ты так зависим от него, потому что боишься остаться наедине с самим собой, и понять как ты на самом деле бесполезен и жалок». Коля ногтями впивается в ладони. Физическая боль отрезвляет сознание, возвращая обратно в реальность. только живи, миша, слышишь?***
В палате резко пахнет лекарствами, а сам Миша на белых простынях кажется не самим собой, а лишь тенью. Ларин аккуратно садится на стул рядом с кроватью и смотрит на перевязанное плечо в фиксаторе. «если бы тот сук, на который он напоролся при высадке, прошел чуть левее… вашему товарищу пришлось бы забыть о дальнейшей карьере летчика». Голос врача отзвуком раздается в голове, но Коля отгоняет непрошенные воспоминания. Сейчас все хорошо. Миша идет на поправку и снова они опять будут вместе. Как прежде. — Ты думаешь, что я тебя не слышал? — Девятаев смотрит на него с привычной улыбкой, аккуратно усаживаясь на подушках. — Я думал, что ты спишь. Не хотел будить. — Так, на мгновение глаза прикрыл, а тут и ты сразу пришёл. Как ты, Коль? — вопрос короткий, но сразу задевающий то, что болело у Ларина все эти дни. Ему хочется рассказать обо всем. О том как поначалу он не мог привыкнуть к соседней пустующей койке. О кошмарах, что снились каждую одинокую ночь, в который он, Миша, умирал у него на глазах, а Коля ничего не мог с этим сделать. Об отце, который начал вновь изводить своими приездами в училище, чтобы вновь раз за разом сжимать губы и недовольно резюмировать ему на прогулках по каштановой аллее: "Не будет из тебя толка". Говорил о тебе с преподавателями. Весь в мать пошел, не нашего ты рода, ты не Ларин. Я в твои годы уже эскадроном командовал у Будённого. Коля знал, что не говорил он ни с кем. Просто отец никогда не любил никого кроме себя, и мог лишь делать окружающим его людям больно. Сначала папа делал больно маме. Теперь же остался только он. О том, как захлебывался рыданиями, глуша их подушкой, а после сухими глазами смотрел в потолок до самого утра. Но он сдерживается. Действительно радостно улыбается в ответ, сжимает здоровую руку Миши и говорит тихо: — Я хорошо, Девятаев. Теперь хорошо. Он знает, что Миша все чувствует. Знает. Знает его разломанного лучше, чем он сам. И Ларин отчетливо читает это сейчас в его глазах. — Мы скоро будем вновь вместе, Коль. Меня выписывают через три дня. И тогда, поверь, все станет еще лучше, чем у тебя сейчас. Ларин верит. Ощущая, как Миша сжимает его руку в ободряющем жесте.***
Конечно, на первый взгляд, увлечение Коли было для курсанта непривычным. Он коллекционировал солдатиков с самого детства и по нынешний день. Каждый солдатик был плотной, литой фигурой с выделкой до малейших деталей. И в особенной форме обозначающий род войск к которому они принадлежали. Игрушками их назвать можно было с трудом. Лет пять назад коробка была полна ими. Из-за многочисленных переездов, многие из них растерялись. Осталось лишь трое, но самые первые и на взгляд Коли важные: двое пехотинцев от мамы и один летчик от Девятаева. Мама… Бедная мама, с грустными серыми глазами и нежными тонкими руками… Память о ней в их семье, благодаря авторитарности и безжалостности отца, как-то растаяла. Ни осталось ни вещей, ни фото. Отставить, курсант, Ларин! Сегодня День Рождения. Сегодня ему исполнилось двадцать. Мама бы им обязательно гордилась. И Мишка… Мишка рядом. Его любят ребята-однокурсники. Все хорошо. Как положено, офицер-воспитатель и дневальный глядели сквозь пальцы на шум в казарме первого отделения. Праздник по поводу дня рождения Ларина была в совершенном разгаре. До отбоя оставалось целых сорок минут, а разгорячённые, радостные курсанты уже успели побиться на линейках и подушках, выпить пару бутылок грушевой газировки, которая была доставлена в самодельный схрон за шкафом находчивым Артюновым, что лихо закручивал свои усы на гусарский манер. — Товарищи будущие младшие лейтенанты! У меня возник тост! — Мишка влезает на импровизированный президиум, составленный из стульев и салютует Ларину бутылкой газировки. — Я хочу выпить этот воистину офицерский напиток в честь тебя! В честь того, что меня свела с тобой жизнь, судьба в конце концов, подарив такого потрясающего друга! Мы все еще гордиться будем, что с нами учился герой Советского Союза и самый выдающийся ас! Ура! Тост тонет в раскатистом крике, что подхватывают все курсанты. Коля смеется, отвечая на рукопожатия и объятия друзей. А взгляд почему-то вновь цепляет аляпистый календарь Девятаева со стены. 22 сентября 1940 года. До наступления нового, 1941 года остается меньше полугода. что дальше?