если я произнесу это очень медленно, если постараюсь изо всех сил донести самую суть, дорогой, что моё сердце принадлежит тебе — тогда вот, я скажу тебе всё, что ты и так знаешь.
он встречает его совсем не там, где нужно и совсем не тогда, когда нужно. чонсон так жалеет, что познал и потерял в один момент. он был словно луч света, на мгновение заглянувший в его ад данте. чонвон был простой – в поношенных кедах и сливовом свитере, на пальцах куча разноцветных колец из бисера. они ярко сияли на солнце, но вовсе не так, как его лицо и улыбка в тот день. они встречаются в конце мая, когда погода райская и молоденькие птички щебечут почти надоедливо, тогда сладко пахла сирень. – папа! смотри, какой красивый дядя, – дочка уперто тянула чонсона в сторону «красивого дяди», хотя какой он дядя – молоденький парень, но красивый. да, бесспорно. малышка настойчиво вела пака в сторону чонвона и с большим интересом смотрела на его руки, что, на самом деле, интересовало его в последнюю очередь, ведь улыбка у чонвона была куда красивее, чем какие-то побрякушки. она была волшебной. – здравствуйте! звонкий детский голос отвлекает чонвона от чтения и он с удивлением переводит взгляд на ребенка. перед ним стоит девочка маленькая, лет 5-6, в голубых брючках и белой кофточке. чонвон смотрит выше - малышка держит за руку, вероятно, своего отца. он видит взрослого мужчину, лицо не выражает ровным счетом ничего и брови нахмурены. чонвон невольно сравнивает его с восковой статуей, искусно красив, но пуст внутри. хотя, возможно, он ошибается. – дядя, а можно я посмотрю на ваши колечки? – девочка подступает ближе и отпускает руку отца. – прошу прощения за излишнее любопытство, моей дочери очень понравились ваши украшения. вы не будете против, если она рассмотрит их поближе? – чонсон решает все-таки прояснить ситуацию, потому что незнакомец выглядит растерянно. – а? да, конечно, пусть посмотрит , – убирает книгу и протягивает руки вперед, улыбается ослепительно и ловит ответную улыбку малышки, ее глаза горят восторгом. они неловко знакомятся, девочка застенчиво называет свое имя – джиу. но все идет лучше, когда чонвон рассказывает малышке о том, как и из чего делаются браслеты и кольца из бисера. показывает самое любимое. джиу в восторге и уже смелее перебирает в пальчиках тоненькие цветные веревочки из разноцветных камушков. чонсону до бабочек в животе приятно смотреть на своего счастливого ребенка. он любит ее как то единственное, что является источником радости в его серой жизни. мужчина время от времени обращает внимание на чонвона, парень действительно необычен. глаза с поднятыми и острыми уголочками напоминают кошачьи, и пухлые губы имеют свойство растягиваться в приятную улыбку. в ушах серьги-ромашки и тоже из бисера, а на груди висит куча разномастных ожерелий. и все это множество бижутерии смотрится на нем как никогда кстати. чонсон думает, что этот мальчишка очень похож на май – такой же теплый, яркий, но не ослепительно, словно это только верхушка всего, что в нем таится. как май, он еще покажет нам и ливни с грозой и жуткое пекло. чонсон получает сообщение от жены, что пора бы идти домой, и они и с дочкой покидают чонвона. девочка обнимает его на прощание и благодарит за браслетик, отданный ей в виде подарка, в честь знакомства, как сказал чонвон. ребенок и родитель идут домой очень счастливые. малышка в восторге от украшения, а ее папа прокручивает в памяти все подаренные ему и не ему улыбки чонвона и ощущает внутри тепло. погода в мае волшебная.***
гадкий сентябрь. дождь идет такой, что не видно ничего дальше полуметра. но чонсон все-таки выжимает все девяносто и мчится по пустой и мокрой трассе. опасно и рискованно, но не настолько страшно попасть в аварию, сколько не успеть приехать вовремя. они не виделись неделю и у пака зудит под пальцами, тело требует касания. душа рвется к нему, в ту однушку, в те руки. чонсон освободился около восьми и скорее поехал домой. к семье. к жене и дочке. и как противно, боже, было врать им о том, что возникли проблемы на работе и снова ему придется уехать. расстроенные глаза дочери и встревоженные жены заставляют чувствовать его последним гадом, хотя так ведь и есть. но кого же винить в неправильном выборе? он жил как все – учеба, работа, карьера, семья и дети. непонятно когда этот список покинуло понятие счастья. чонсон живет на две семьи и боится признаться себе, что настоящим домом давно стала та однушка, вернее тот, кто в ней живет. он стал его домом. чонсон заходит без стука. сколько бы он не говорил, что это опасно, чонвон не запирает двери, в те дни когда он приходит. дыхание сбивается, когда шею оплетают любимые руки и тело чувствует такое желанное тепло. – я так скучал. чонвон жмется слепым котенком и опаляет шею сбивчивым дыханием. чонсон обнимает его крепко-крепко, чувствует руками знакомые изгибы, и сердце, кажется, вот-вот выскочит из груди, так он любит. за окном идет ливень, но шторы открыты. чонвон чувствует себя сахарной ватой – его голова покоится на коленях чонсона, чьи руки нежно поглаживают волосы, иногда переходя на лоб и щеки. он так влюблен. – как джиу? – прекрасно. она наконец-то научилась держать свой инвентарь рукодельницы в одном месте. и я перестал вылавливать этот бисер из чашек с едой, – чонвон на это тихонько смеется и широко улыбается, – но знаешь, раньше, когда мне на глаза попадались эти цветные бусины, я всегда вспоминал тебя. а сейчас, даже когда я их не вижу, все равно думаю о тебе. даже когда я занят безумно важным и сложным делом – в моей голове ты. чонвон слушает это, затаив дыхание. кажется, еще чуть-чуть и бабочки под диафрагмой вырвутся наружу огромным потоком. он привстает и располагается рядом, махровый плед сбивается в комок под коленками. смотрит в такое до боли родное лицо и ненавидит себя за то, что смотрит не только с любовью, но и с сожалением. чонсон видит этот взгляд, видит эту жалость. он знает, что они обречены, знает, что топит их, тянет на дно. и это понимание неизбежного конца заставляет его ловить каждое мгновение, бережно хранить в памяти каждую секунду проведенного вместе времени и в мыслях по крупицам собирать его образ. он сумасшедший, психопат, называйте его как хотите. но чонсон лишь любит, а это чувство незримо для осуждений. чонвон смотрит наивно, с вожделением, тянет руки к лицу и обводит дрожащими пальцами острые скулы. чонсон видит, что он хочет что-то ему сказать, что-то очень важное. поэтому пак сжимает чужую руку на своем лице и невесомо целует запястья. пахнет уютом. – ты знаешь, ты не приходи больше. не приходи, пока за твоей спиной я буду видеть тяжбу семейной жизни, пока ты будешь искать у меня спасение от реальной жизни. уезжай домой, ты нужен им. и возвращайся, когда будешь свободным. тяжело не то что говорить, тяжело дышать, но чонвон смог. он знал, что скажет это когда-нибудь, чувствовал еще во время их первой встречи и уяснил после первой ночи. чонвон знает, что этими словами прекратит только их встречи, а связь так просто не разорвать. и если судьба повелит, то встретятся они еще не раз, но только в виде случайных прохожих, а не отчаянных любовников. чонсон слушает и не слышит, слова будто мимо и не воспринимаются, потому что ян говорит правду. правду, которую чонсон не хотел видеть и прятал глаза, как ребенок. но вина требует вины, а пропащая душа ищет пропасти поглубже, поэтому чонсон не отвечает ему ничего, лишь целует его губы и лицо. хочется подарить чонвону десятки, сотни, тысячи поцелуев, но внезапно их время сократилось до крошечной ночи, поэтому такой драгоценный ресурс они не будут тратить на сожаление и лишние мысли. они только ближе-ближе-ближе, чтобы не было и миллиметра между их телами, чтобы чувствовать друг друга полностью, чтобы прощание стало началом. губы опухли, простыни смялись, чонвон ощущает себя так, будто бы из него вынули душу. пелена сладкой неги их совместной ночи развеялась и за окном светает. когда ты чувствуешь объятия и поцелуи, кажется, будто так будет всегда, будто тебя будут любить в следующий час, день, месяц и так до конца жизни, но у судьбы свои планы. чонсон молча одевается, они все уже друг другу сказали. только на лестничной площадке оборачивается на шум – чонвон вышел в одной майке, замерзнет, дурак. он босый и крошечный, хочется положить его в кармашек и всегда носить с собой, но чонсон душит в себе эти собственнические желания, потому что совсем недавно его попросили уйти. – возьми. чонвон протягивает ему раскрытую руку, на которой лежит браслетик. он из черных и белых бусин, только желтый цветок, похожий на ромашку, и голубая капелька дождя разбавляют моногамный узор. он берет, старается не касаться своими ледяными пальцами теплой руки, она снова дрожит. разворачивается и уходит, поступь неровная и спина сгорблена. больно ли ему? бесспорно. жалеет ли он? определенно, нет. чонсон прошел бы через все это снова, чтобы в конце обязательно получить черно-белый браслетик. чонвон стоит на третьей ступеньке и даже не плачет, потому что достаточно уже пожил и знает, что отпускать вовсе не больно – больно ждать возвращения. а он уверен, что чонсон вернется, только тогда уже будет поздно. и действительно, когда пак снова стоит у двери в его однушку, держа в руках свидетельство о расторжении брака и чувствуя внутри свободу с безразмерным счастьем, она оказывается заперта. и этим событием пак не разочарован вовсе, потому что на улице май и пахнет сирень, а чонвона он найдет обязательно, чтобы сказать «спасибо» за свободную жизнь.