Сломан компас, разбит вдребезги

Все начинается с Рэя. Как и всегда, он — отправная точка, линия за горизонтом событий, и память его — наблюдатель, единственный свидетель большого взрыва; он один этот миг, и он свое рождение в гнилом мире монстров помнит так отчётливо, что по коже бежит неприятный холодок. Он — ребёнок с глазами старика, жизнь сделала его циничным, жестоким, и единственное чувство, которое он испытывает помимо всепоглощающий ненависти… Нет, не любовь, отнюдь не любовь. Оно столь сладко, и одновременно с этим оно расплывается по языку нотками горечи, как привкус жжённой карамели. Отчаяние. Оно запутывается в белых, как первый иней в октябре, волосах, мелькает в по-лисьему хитром прищуре глаз, едва уловимо играет в доброй улыбке; Рэю никогда не хватит смелости признаться во всём Норману, отбросить эти чёртовы игры, отринуть в сторону горький сарказм и саркастичные насмешки. Он ни за что своё сердце не откроет, не признается ни в чём даже самому себе, и в чётких линиях слов на бумаге свои мысли высказать не сможет. Мама, кажется, что-то подозревает; она в последний год всё чаще дарит им возможность оставаться наедине, занимает играми малышей и Эмму, улыбаясь при этом так странно, так сладко. Его отправка близка, и она чует это, острозубая пиранья и рыба могильщик. Достаточно на долю мгновения усомниться в своём плане — и крепкие, пугающе остротой своей зубы вопьются в плоть, принося с собой боль и страх. Но Рэя давно уже не волнует ни Изабелла, ни собственная трусость. В роще стрекочут цикады — Рей даже успел краем глаза заметить парочку на коре деревьев, такой грубой и шероховатой, что при прикосновении к ней одним неловким движением можно оставить на ладони кровоточащие ссадины. — А насекомые свои тонкие лапки не режут? — сказала задумчиво Анна, проходя мимо в поисках Эммы; они снова играют в порядки, и Рей, не думая долго, решает к ним присоединится, решает сбежать хоть на какое-то время от книг, от снисходительного взгляда матери, от её кривой усмешки и неожиданного холода глазах. Эти глаза пугают — в них столь непонятная Рэю смесь эмоций, не преобладают всё равно пустота и равнодушие. Образ лежащей на столе малышки с каштановыми волосами и такими чистыми, такими невинными карими глазами прогоняет Норман — засаду в кустах сделал всем заметной сам Рей, вышел из укрытия, направляясь вперёд, туда, к поющей цикаде. Норман все равно его нашёл бы, и прятаться смысла нет: как ни убегай, как ни запутывай следы, мальчика не обмануть, не победить. Рей смотрит на цикаду и отметает идею сделать её ручной, оторвать крылья и носить с собой, наблюдая, как та медленно умирает — эти жалкие создания, в конце концов, и с крыльями долго не живут. Стоит найти что-то поинтереснее. Жестокость давно уже стала его привычкой — когда пачкаешь руки по локоть в крови невинных, когда твоё сердце постепенно черствеет, делая тебя циничным ублюдком, идея измываться над беззащитными для собственного развлечения, идея отыгрываться на слабых за несправедливость мира может показаться столь же заманчивой, сколь и парадоксальной. Но стоит ему протянуть руку к прозрачным трепещущим на ветру крыльям цикады, как на плечо тяжело опускается чья-то ладонь. — Ты вполне мог убежать, — шепчет Норман. — Тоже будешь говорить, что я быстро сдаюсь, да? — жёстко усмехается Рэй. — Не надоело ещё вам с Эммой? — Я не думаю, что ты быстро сдаешься. Ты… Другой, и я не знаю, как описать свои мысли словами. Может, сам расскажешь? — Разбежался, — Рэй кривит губы в ухмылке. — Кто тут у нас самый умный? Если не сможешь раскусить меня, то как ты собрался обыграть Изабеллу в шахматы? — Шахматы даются мне гораздо легче, чем ты, — мягко улыбается Норман. — Сочту это за комплемент, — темноволосый дёргает плечом, освобождая руку от чужих пальцев. — Ты покраснел. Неужели слышать это и правда настолько приятно? — Ещё чего. Плохая попытка, Норман — лгун из тебя отвратительный, попадутся на подобные слова лишь идиоты типа Эммы. Но Норман продолжает, не обращая на слова собеседника никакого внимания: — Кто знает — вдруг, одаривая тебя комплиментами, я смогу понять, что ты прячешь у себя под кроватью? Рэю на это, кажется, плевать. Он привык уже давно к простой истине: чувствам волю давать можно лишь наедине с собой да в присутствии Изабеллы. Маму искренние эмции подкупают, и осталось совсем чуть-чуть, чтобы… Брюнет закрывает глаза и тихо хмыкает. — Можешь сам обыскать мою кровать — ничего, кроме книг из библиотеки, не найдешь. — Да знаю я, что ничего там нет, — Норман вздыхает. — Слушай, ты ведь знаешь, что можешь обратиться за помощью к нам с Эммой — мы всегда можем… — Прийти и испортить всё окончательно, — мягко кивает Рэй, а затем касается кончиками пальцев плеча блондина. — И ты, кстати, снова водишь. — Хэй, это нечестно! — Да-да, кричи громче — вдруг ребята испугаются твоих воплей и сдадутся сами, — невозмутимо роняет темноволосый, не обращая внимания на возмущение Нормана. А потом Рэй теряется среди вековых деревьев, бежит на всей доступной ему скорости вглубь чащи. Норман раздражает своей бестактностью, а вместе со светловолосым облажалась и Изабелла, допустила ошибку — уж слишком много он хочет, да и плевать, он уверен, что сможет это получить: мама никогда не говорила ему «нет», как и другим детям, вот только слишком уж Норман умен, ещё он, как и все дети, считает себя бессмертным. Вот только на самом деле реальность намного более жестокая и кровавая. В их случае выхода нет — есть только судьба, кидающая на стол предвестники смерти. Рэй не понимает, что происходит. Он просто проводит электронным маркером по нужному ответу — у них ежедневный тест, ему нужно сосредоточится, думать только о том, как набрать триста балов, а лучше было бы и вовсе не думать ни о чем, кроме очередного задания на светящемся в полутьме экране. Помехи он замечает сразу — всегда идеально слышимый женский голос сменяется шумами, шумами цикличными, но достаточно короткими, что бы не вызывать ни у кого подозрений. Рей украдкой смотрит на Нормана, но тот увлечён тестом, как и Эмма, и, похоже, помехи не слышит никто, кроме него, кроме него, жадно впитывающего информацию про любое отклонение от привычного распорядка дня на ферме. Любая мелочь может стать решающей, и с третьей попытки он разбирает шифр полностью. Три недели. Камеры. Везде. И сигнал пропадает, а Рэй остается наедине с не выполненными до конца заданиями и острым желанием расхохотаться, как последний безумец. Наконец-то. Что-то пошло не так в штабе, и даже если это ловушка, что они сделают — будут строить караул за стенами все три недели, надеясь поймать беглецов? Или мама таким способом хочет проверить, не разболтал ли он Эмме и Норману правду? Впрочем, проверить, установили ли камеры, будет легко. Триста балов Рэй набирает на чистом везении — он слишком увлечён полученной информацией; одна лишь мысль о том, что он сможет узнать ещё больше, прислушиваясь к словам диктора, будоражит сознание. Это чувство, пожалуй, самое близкое к надежде, что он испытывал за свои одиннадцать лет.