и оставляешь все эти проблемы в пустоте
— Тебе наверное холодно. — Я не чувствую холода. — И боли? — Подавно. — У тебя посинели пальцы. Такао, пожа... — Ты мешаешь. Кадзу опустился на снег. Дзенин уже второй день медитирует на отвесной скале, разместившись прямо под огромной ивой, снег с которой чуть ли не шапками падал с ее хрупких веток. Седые волосы колдуна были мокрыми, слегка завились, падали с плеч серебристым водопадом. Такао приоткрыл один глаз. — Встань с земли, заболеешь. — Только после тебя, — огрызнулся синоби, потирая покрасневший нос. — Ты же знаешь, что мне осталось около месяца? Ниндзя замер, вздрогнул, словно его ударили плетью. Не хотелось говорить об этом, совсем нет. Но дзенин сам начал этот разговор. — Такао... — Похоронишь меня здесь? — Такао, я... — Я хочу, чтобы это был ты. Только ты должен видеть меня в такой момент. А поверь, он будет не из лёгких и не из приятных. — Такао, дьявол тебя раздери! — Кадзу подорвался с места. — О чем ты думаешь, совсем мозги замерзли?! Ты не умрешь. — Увы, мой мальчик, это произойдёт. Вселенная дала мне месяц, чтобы очистить свое тело от грехов. Я и пытаюсь. А из-за того, что ты отвлекаешь меня, я могу кое-что не отпустить из души. Так что, будь добр, оставь меня. Я вернусь в деревню дней через пять. И, Кадзу... Выпей отвар из брусники, ты весь прозяб. Ниндзя спустился с горы, проклиная и чёртова дзенина, и Чонгана, который не смог ему помочь, но в первую очередь - себя. Такао подарил ему свою жизнь. Его ранили. Смертельно ранили, он весь истек кровью, чертовы темные силы подхватили его душу, забрали себе, стали мучать и рвать на куски. Такао нашёл его уже мертвым, подхватил на руки, потащил в деревню. Старик Чонган лишь руками развёл, мол, это дело колдовское, души у него нет. А седовласому дзенину это по силам. Не знал лишь, по каким. Такао по каплям отдавал энергию и силу Кадзу, не выходя из дома ни на минуту, не оставляя его и не отвлекаясь. Жизнь вернулась только тогда, когда бледный и полумертвый глава клана свалился на перину. Почти неделю он был в сонном бреду, то и дело звал Кадзу, который лихорадочно гладил длинные, все в порезах, пальцы, обтирал белое лицо, гладил по волосам. И лишь просил о том, чтобы тот остался живым. Но Такао, очнувшись, шепнул ему о том, что скоро умрет, а потом скрылся на этой скале, без еды и воды, в тонком кимоно, на ледяном ветру и снегу. Кадзу раздражённо топнул ногой. И это поступок синоби? Рывком стал подниматься по камням вверх, подхватил замерзшего дзенина под руки, властно потащил за собой. — Кадзу. Что ты... Такао пустыми глазами смотрел на парня, который поражал своей силой. Синоби продолжал практически тащить мужчину, скрываясь в углублении пещерки. Дзенин рухнул на камень. — Ты снова сбил мой зов души, Кадзу! Я только что стал отпускать очередной грех, не успел. Ты представляешь себе, каково это - ждать, пока Вселенная разрешит расстворить все чёрные пятна с души? — Заткнись. Руки давай в рукава спрячь. Живее. Ноги. Снимай тряпки свои, давай, не спи! Вот, молодец. Дрожащие изящные ступни Такао попали в тёплые ладони Кадзу. Тот ловко стал их растирать, согревая замерзшую кожу. Потом скинул с себя чёрный кафтан, расшитый зеленым бисером, укутал ноги своего дзенина. — Руки давай. Подышал немного на посиневшие пальцы, погладил ранки. — Бинты зачем снял? Кровь замерзла на морозе. — Так легче «говорить» с Вселенной, — заплетающимся языком промямлил колдун, смотря на то, как парень рвет рукава со своей рубашки, чтобы замотать порезы на тонких ладонях. — Давай, вот так. Руки теперь в рукава, как до этого. Только не расцепляй их, давай ухватись за мою шею, как хомут накинь. Вот так. Кадзу поднял слабеющего Такао, перехватил удобнее и стал спускаться с горы. Когда подошёл к деревне, понял, что дзенин впал в беспамятство. —... ке? Скаж... Что делать? Может, мне ст... Колдун пробивался сквозь морок сна и болезни, пытаясь сконцентрировать свое внимание на голосе синоби. Выходило слабо. — Он умрет, а без него и мне... ка Чонган, помоги... жешь всё, ты умный. Старик молчал, лишь гладил бороду. Дзенин закашлялся. Кто-то подхватил его за плечи, поднял, напоил водой. Теплое тело. Хотелось укутаться в него, заснуть, умереть рядом с ним. — К... Кадзу? — Я здесь, дзенин. Тише, сильный, не надрывайся. Сейчас Чонган тебе отвар из горчицы сварит, с перцем. Специально, чтобы у тебя глаза вылезли на лоб. Упрямый. Бестолковый. Говорилось это все шепотом, куда-то в самую макушку, обжигая волосы горячим дыханием. Такао снова зашёлся в кашле. — Зачем стараешься, Кадзу? Это не простуда. А ты не дал мне смыть с себя грехи. Теперь, в лучшие миры я не попаду. — Так быть не может, Такао! Ты и не попадёшь, не смеши. — Голос синоби дрогнул. — Неужели, ничего нельзя сделать? Дзенин покачал головой. Кадзу хрипло гаркнул: — А если, я убью себя, твоя жизнь вернётся к тебе? — Она погаснет, как свеча. — Ну что-то же нужно делать! Я не дам тебе умереть! Их беседу прервал дедушка Чонган, принося для Такао отвар. Кадзу помог напоить ошалевшего колдуна, промокнул вспотевшее лицо тряпкой, провел пальцами по пересохшим губам. — Скажи, к какому колдуну сходить? Надо будет, я на другой полюс пойду. — У меня всего месяц, мальчик. Да и никто мне не поможет. Но я прошу, Кадзу... Отнеси меня к себе. И будь рядом. Я хочу умереть у тебя на руках. Потом, как только поймёшь, что я умер, заверни меня в шелк, он на полках в главном зале, отнеси тело под иву на склоне, и там закопай. И посади жасмин, Кадзу. Пожалуйста. Синоби неотрывно смотрел в стену, слушая тихий хрип дзенина. Хотелось рвать и метать, убить кого-то. Себя уже нельзя, раз надо Такао хоронить. Это его просьба. Он выполнит. — Жасмин, дзенин? — с тоской спросил Кадзу, с нежностью поглаживая спутанные волосы колдуна. — Это было бы хорошо. — Как тогда было тебе? — Тогда я вознесся, Кадзу. Тогда не было условностей, разделений и чинов. Тогда был огромный куст жасмина, в порыве скиданное кимоно, сильное тело синоби, на удивление - хрупкое свое. Горячий всплеск страсти, обоюдное желание. Дзенин ощущал какое-то женское начало, когда Кадзу плавно вошёл в его тело, придерживая ноги под коленями, когда двинулся вперёд, доставляя удовольствие. Находясь на пике блаженства, Такао схватился за ветку жасмина, и белоснежные цветки закружились в вальсе, падая на их сплетенные страстью тела, лаская белоснежную кожу, покрывая их, пряча от Вселенной. Запах их оргазма пах жасмином. Они более никогда не делали этого. Кадзу отвлекали задания по городу, дзенин колдовал, много работал. И только та битва все изменила. — Наша близость с ароматом этих цветов, Такао! Ты хочешь, чтобы ими пахла твоя смерть? Не заставляй меня ненавидеть этот запах, дзенин. — Так пахнешь ты, мой мальчик. Я хочу, чтобы там был именно жасмин. Кадзу решительно сжал его пальцы.***
— А что это? — Мэй приблизилась к пышному кусту жасмина, который скрывал могилу. Сатоши в почтении склонил голову. — Это знак истинной преданности и любви, кицунэ. Дзенин Такао и синоби Кадзу. — Они похоронены вместе? — Да. Они умерли в один день. Такао из-за магии, Кадзу - из-за разбитого сердца... Поклонись им, Мэй. В тот день ещё никто и никогда не слышал такого крика боли. Даст Бог никогда не услышать этого. Пойдем, лисица Мэй, не будем мешать. Куст жасмина колыхнулся на ветру, усыпая могилу белоснежным покрывалом, скрывая двух людей под землёй, крепко-накрепко прижавшихся друг к другу...