Танатофобия

Пина ощущает страх. В этой небольшой квартире всё буквально им пропитано, а густая темнота лишь сильнее расшатывает нервную систему, разбирая по кирпичикам самообладание и привычную дерзость. Сейчас, когда мышцы напряжены и инстинкты посылают тревожные сигналы мозгу, весь его образ ловеласа, чьё самолюбие можно назвать отдельной личностью — бесполезен. Под внимательным взглядом хищника лежит, иногда подрагивая, жертва, несчастный барашек, попавшийся в ловушку. Он прекрасно знает, что должно произойти дальше, но страха от этого меньше не становится. Это его при-ро-да. Риз опускается к шее, обжигая своим дыханием, проводит мокрым носом по кудряшкам белоснежной шерсти и жмётся ближе, туда, где находится пульсирующая жилка, которую перекусить — раз плюнуть, особенно для бурого медведя. А вот для Пины это будет смертельно и он прекрасно понимает, что когда-нибудь дорвётся, закончит в луже крови на этой кровати со сломанными шейными позвонками и, открытыми в испуге, потухшими глазами. Когда прослеживать изменения запаха от чувств травоядного надоедает, медведь приоткрывает пасть, выпуская шершавый язык. Он вылизывает тут самую артерию, ключицы, плечи, ощупывает громадными лапами бока безучастного Пины, слегка царапает когтями, а потом заглядывает в прикрывшиеся глаза напротив. А Пина, пусть и не видит в темноте, ясно ощущает этот взгляд больного обожания, он догадывается, нет, знает, кого видят на его месте. Тэм… На грудь грубо давят и оглаживают, нащупывая затвердевший сосок, все мысли тут же перемешиваются в один ком чего-то непонятного. Риз сдавливает светло-розовую бусину в пальцах и слышит вздох задохнувшегося от резкости Пины, что открыл рот, ища опоры. Он лишь удовлетворённо щурится, будто только что выпил бутылку мёда, закидывает такие тонкие руки на своём фоне на плечи, которые сразу же сцепляются между собой, притягивают ближе. Они сталкиваются зубами, как обычно оцарапывая языки от неосторожных движений, всё же, поцелуи травоядных с хищниками не только безрассудны, но и неудобны. Только Риза это нисколько не заботит, ему безумно нравится, он даже урчать начинает, это немного успокаивает дрожащего Пину, который со всей осторожностью зарывается пальцами в густой мех на затылке, водит около ушей, слегка почёсывает. На языке ощущаются первые капельки крови, они такие пряные-пряные, что хочется больше, намного. Риз себе в этом удовольствии не отказывает, сильнее кусая припухшие губы и пробираясь языком дальше в рот Пины. Последний чувствует свою же кровь, как она смешивается со слюной и от этого тошнотворного ощущения он безумно желает избавиться. Его желудок напоминает о себе и рвотном рефлексе, жалкий салат просится наружу. Поэтому он протестующе мычит и пытается отстраниться, но эти попытки до смешного жалкие и не волнуют увлёкшегося медведя. Эта пытка продолжается до исчерпания кислорода в лёгких. И когда оба отрываются друг от друга, стараясь вздохнуть поглубже, дыхательные пути резко обжигает, Пина прижимает руки к шее. Риза это раздражает, он обхватывает чужие запястья и прижимает над головой между рогов, да так, что наверняка проявятся синяки, Пина надеется на маскировку и густоту подшерстка. В его сторону могут полететь не самые приятные вопросы. Пина отклоняет голову в бок, приглашая, старается не смотреть, не пытается разглядеть эти чёрные глаза, в которых можно увидеть свою смерть, но не позволяют поступить иначе собственные инстинкты. Он снова замирает стоит носу прижаться под челюстью, а огромным клыкам чуть коснуться шеи, это так пугающе близко и опасно, что у Пины колени сводятся сами собой, но их нежно раздвигают, закидывая одну ногу на жилистое бедро. Когти тут же ощутимо проезжаются по изящной линии к коленке, а потом мучительно медленно возвращаются наверх, к тазовой косточке, но уже по внутренней стороне бедра. Внезапно несколько поцелуев приземляются на шею, поднимаются выше к уху, у Пины дрожат ресницы, он облизывает пострадавшие губы, пока горячий язык скользит по ушной раковине. В этот момент дыхание у Пины замирает, но он тут же делает судорожный вздох, когда Риз за бёдра тянет ближе к себе, приподнимая, он и вправду сегодня слишком долго нежничал, даже странно. Огромные ладони подхватывают под ягодицы, чуть сжимают и приподнимают, Пине приходится даже опереться на локти. Он ощущает шумное дыхание, смещающиеся вниз по телу, а потом и скользящий по лобку язык, который идёт ниже, обрисовывая напряжённые мышцы, поджавшиеся яйца, сжимающиеся края ануса. Пина издаёт тихий полустон-полувздох и неосознанно стискивает между пальцами простынь. Каждый раз, как первый, он никогда к этому не привыкнет. Риз дразнит, растягивает удовольствие, каждую выделяющуюся косточку, каждый хрящик, каждую мышцу исследует. Белоснежная шерсть блекнет под вязкой слюной, впитывает её, будто губка, и обретает цвет свинца — такая же блестяще-серая и ядовитая. И Пина бы соврал, что его всё это не возбуждает, но ведь и страшит одновременно, возможно он просто больной на всю голову зверь — травоядное — раз реагирует на эти прикосновения, раз раскрылся перед ним — хищником. Он хочет горько ухмыльнутся этим мыслям, но лишь роняет тихий стон, стоит Ризу вывести пару кругов по головке члена. Язык тут же меняет направление, спускаясь ниже, внутрь розоватого колечка. Этот одурманивающий запах, исходящий намного сильнее от низа живота, кружит голову, а у медведя нюх намного острее, чем у многих других плотоядных. Риз старается взять больше, проникнуть дальше, сквозь бархатные стенки внутрь сущего, как и в тот раз, когда он впервые ощутил металлический вкус крови на губах, но что-то внутри подсказывает, цели ему не добиться, это нечто другое. Он научился различать ощущения, но контролировать желание так сложно, особенно в минуты близости. Пина морщит нос от скользящего внутри языка, стискивает пальцы сильнее и шумно дышит, ему невыносимо — во всех смыслах. Красиво закрученные рога становятся тяжелыми, ненужными, это единственный момент, в который он хочет от них избавиться. А ещё он хочет сменить положение: практически висеть в воздухе, с задранными ногами, стараясь удержаться на локтях, ничуть не удобно. Пина пробует дозваться до Риза и голос в этот момент был таким хриплым, напуганным, что он сам удивился. И вроде бы вышло, а вроде бы нет, потому что его всё же опустили пониже, но к языку прибавились пальцы. Пина с замиранием сердца чувствует края когтей внутри себя, во рту пересыхает от таких ощущений. Внизу странно и горячо, очень хочется свести ноги, отодвинуться к изголовью кровати. Но когда он мелко вздрагивает от очередного движения, большая ладонь на пояснице предупреждающе сжимается, оставляя маленькие зудящие полоски на коже от когтей. Ритмичные движения продолжаются до тех пор, пока Риз не нащупывает в рыхлой тесноте маленький бугорок, на прикосновение Пина закусывает губы и выгибает спину. И всё тут же прекращается. «Безумие» — говорит Пина сам себе и несдержанно стонет, как только его опрокидывают на постель, нависая сверху, а внутрь проскальзывает головка члена. Всё тело отзывается глухой болью от высоко задранной ноги и расходящейся кожи, между ягодиц становится ужасно вязко. Толчки глубокие, резкие и чересчур быстрые, от которых потряхивает тело, Пине бы привыкнуть, но шансов на это никогда не было и не будет. Поэтому он беспомощно заваливается на бок, шаря руками по сбившейся простыни. От каждого движения простреливает позвоночник, а внутри странное ощущение давления на органы, Пина жмурит глаза до цветных ярких пятен, крики полные боли вырываются из его груди, но щёки наливаются румянцем и мозг плавится, все мысли тут же пропадают. Он не знает, можно ли после такого называть себя мазохистом, но пока слёзы стекают неровными дорожками в глубину шерсти, он захлёбывается в нарастающем возбуждении. От горячего дыхания над плечом Пина ведёт головой в надежде получить поцелуй и хоть немного отвлечься. Он шепчет в бреду имя, мешая с мольбой и всхлипами. Рука Риза осторожно поднимается по шее, прерывая стенания Пины, рывком обращая голову к себе, он целует глубоко и мокро, так, что слюна стекает у уголков рта. Пина думает, что это мерзко, но всё же становится легче. В этом действии он забывается, всё словно покрывает мутная пелена и образы теперь размазаны настолько, что не видно очертаний собственных пальцев. Теперь всё его существо это голые нервные окончания, что искрят всё больше. То, что творит с ним Риз, не улучшает ситуацию, как он вбивается в него, как когти проникают сквозь кожу на ягодицах, как он рычит после каждого поцелуя на ухо… А потом челюсти неожиданно смыкаются на плече. Паника тут же охватывает разум, пока клыки разрывают мягкие ткани. Бежать, как можно дальше и быстрее — первая мысль Пины и он ей подчиняется, потому что страшно, потому что очень больно, потому что инстинкт. Он старается выбраться, изгибается и цепляется пальцами за край кровати, но Риз держит крепко, сильнее вжимаясь пахом в задницу. Он удовлетворённо порыкивает, ощущая новую порцию крови, наконец отпускает прокушенное плечо и вылизывает глубокие следы от клыков, сопротивление Пины только подначивает. От адреналина кружится голова и вмиг пересохло горло, Пина смаргивает слёзы, хотя он не помнит, плакал ли. Попытки отдышаться — шанс на возвращение в реальность, Пина старается вдыхать носом, но не очень выходит. Место укуса ощутимо жжёт, а плечи дрожат. Пина на пробу шевелится и слегка поворачивает голову, его сразу опаляет горячее дыхание, мокрый нос тычется в свой собственный, шумно втягивая весь кислород в окружении Пины. Он уже знает, что обозначает это действие. Своеобразная ласка у хищников, их признание, как своего, близкого. Но Пина ничуть не польщён, у него немного другие проблемы, например, член, таранящий его с невероятной силой. Он отчаянно стонет, больше от бессилия и затёкших ног, ёрзает тазом, переворачивается на спину, выгибаясь. Риз тут же замирает, напрягается и, можно почувствовать, как вся его шерсть становится дыбом, начинает беситься. Он всегда становился таким, если пытались помешать. Но, когда перед глазами, прекрасно видящими в темноте, пляшут знакомые белые кудри и дрожат такие хрупкие руки, смягчается, даже уши к макушке прижимает и осторожно вылизывает шею. Пауза длится…если честно, Пина не знает, для него уже всё смешалось в одно пятно, но оставаться безучастным в такой момент не хочет. Риза надо вытаскивать из состояния каменного изваяния. И чисто потому, что Пина желает поскорее закончить с этим приступом столбняка, сам двигается, насаживаясь до упора, обвивает ногами сгорбленную спину покрепче и громко стонет от заполненности. Слишком много, слишком горячо, он практически умирает и заново возрождается. Но этого всё равно не хватает, Пина с огромным усилием сжимает плоть внутри себя и Риз наконец-то отмирает. С глухим рычанием, кажется, довольным, отстраняется настолько, что член выскальзывает из тёплого нутра Пины, а потом его подхватывает по руки, словно пушинку, переворачивая на живот. Огромная ладонь давить на поясницу, заставляя прогнуться и высоко поднять задницу. Пина не уверен, что выдержит, дёргает в нервозе почти безжизненным хвостом, но лишь упирается мордой в сведённые руки, максимально выгибаясь. Он чувствует огромные ладони, скользящие по телу, которые гладят его везде, где только можно и это так приятно, что не подставляться под такие прикосновения Пина не может. Ему целуют острые лопатки, перед тем как заново войти на все длину с громким шлепком, но это уже не так чтобы и больно. Пина сладко стонет, не придавая особой значимости зуду под хвостом, запрокидывает голову назад, ему хочется ещё поцелуя. Желательно не одного. И когда он проснётся утром от ломоты в теле, ничем не прикрываясь пойдёт в душ смывать засохшую сперму и кровь от прошедей ночи, возможно тогда-то он пожелеет обо всём: о их порочной связи, об укусах и синяках, о прокушенных губах и неприятном осадке от того, что Тэм постоянно рядом, хоть и мёртв, а Риз называет настоящее имя только утром, захочет снова уйти навсегда, но вернётся спустя две недели. Ведь так происходит постоянно. Однако сейчас Пина отдаётся полностью и без остатка, сгорая от страсти и дрожа в преддверии нового укуса, пока Риз вжимает его в матрас, зарываясь носом в белоснежную шерсть.