Немного надежды и спасения души

Эспрессо тяжело вздохнул. Руки трясло от напряжения. Очки слетели, оставшись где-то в неизвестности, а думать о починке костюма, превратившегося в половую тряпку, и вовсе было больно. Над замком разносился протяжный гул — так рычал дракон. Выли призванные им големы, безумные создания магии жизни и темных заклинаний. — Вот дичь. — Эспрессо повернулся на голос. — И летает ведь, тварь, как по расписанию. Цел, очкарик? — Ржаная перебирала патронташи. Эспрессо отмахнулся — не было сил даже пререкаться. Пустые гильзы валялись вокруг, поблескивали в покрытой копотью и бурыми пятнами траве. В налетах Ржаная стояла позади, перемещалась от укрытия к укрытию, расстреливая големов, отвлекала их от атак на отряд, но по урону шла наравне с Оборотнем, возглавлявшим линию обороны. К гулу дракона присоединился протяжный вой, низкий, надрывный — он звенел над стенами замка, и оборвался так же резко, как начался. — Ах, это monsieur Loup-Garou, я полагаю, — Вампир подошел, прихрамывая, тяжело опустился рядом. Эспрессо прищурился близоруко и рассмотрел в протянутых руках свои очки. Одно из стекол вылетело наполовину, второе — покрылось мелкими трещинами. Но даже так было лучше, чем ничего — он предпочитал трезво и чисто смотреть на мир. — Да ни ссы, они хорошо держатся, — Ржаная пожала плечами. — будь мы в баре, кинула б десятку на Мадлена. Эспрессо посмотрел вдаль. Там, у самых лап дракона ввысь взмывали щиты, сияя непорочной чистотой. Такие белоснежные и надежные, как и сам Мадлен, что от желания испортить, испачкать и забрать его себе сводило зубы. Эспрессо закрыл глаза, медленно выдыхая сквозь приоткрытые губы. Не сейчас. Не сегодня. Это пройдет. Он жил магией и давно посвятил себя ей. Он ближе всех подошел к тем тайнам, которые прятались в запретных секциях и мемуарах. Для таких, как он, стоявших на краю, заглядывающих и зовущих к Тёмному Оку Бездны в каждом своем волшебном заклинании, было нормальным хотеть немного света. Немного надежды и спасения души. Он думал об этом, как о постыдной тайне. Не важно, шел он в тот момент к сестренке Латте в академию магии или вот сидел за зубчатой стеной королевства, кое-как залечивая раны кусками бинтов и трав. Магия исцеления не удавалась ему — скрытному, мрачному с самого детства, неспособному на всепрощение и принятие. Лучшим лекарем в королевстве оставался Херб, но сейчас он был в городе, помогал семьям гномов в укрытиях, успокаивал детей и следил за другими жителями, пока Латте скрывала за волшебным куполом Академию и укрытия. — Я бы высосал твою боль, magicien monsieur Café, но ты высосешь из меня душу нотациями, — рассмеялся Вампир. — Не морщись, не порть прекрасное. В этот раз дракон всего лишь немного сильнее, чем в прошлый набег, но наши бравые защитники держатся. Я, конечно, не волчьим слухом и нюхом владею, но улавливаю песни молитв monsieur Madeleine. И глаза щиплет от божественного сияния. Ох и горячо сейчас в первых ряда! Вампир не успел договорить: щит, раскрытый над полем, пошел трещинами. Эспрессо даже с закрытыми глазами услышал этот звук и узнал его — он часто наблюдал за тренировками паладинов и научился различать этот ломкий звон. Эспрессо вскочил, собираясь не то бежать на передовую, не то надеясь увидеть всё сам. Руки до сих пор трясло, он не был уверен, сможет ли помочь хоть чем — сил хватало на простенькие заклинания, а молитв он не учил в жизни. Первая, впрочем, как и всегда это бывало, среагировала Ржаная. Ловко поймала Эспрессо за плечо, оттолкнула за спину и понеслась вперед, навстречу огненной вспышке, катившейся по зубцам замковой ограды. — Стой, barbare fou!!! — закричал Вампир, на ходу перевоплощаясь, поднимая верную стайку мышей, чтобы поймать Ржаную буквально за полы пончо и оттащить с линии огня в укрытие. — Да пусти, ввалю ему, говорю! — ругалась она в ответ, дергаясь и упираясь в землю. Летучие мыши кричали, дергая ее за косматые русые косы, выбившиеся из-под широкополой ковбойской шляпы. Эспрессо нервно усмехнулся. Его не держали ноги, но сердце рвалось из груди на линию боя с такой силой, что, казалось, тащит за собой всё тело. Первые шаги дались тяжело. С каждым следующим шагом сил прибавлялось, и вот он, сам не понимая, почему, несся вперед, захлебываясь раскаленным воздухом и запахом гари, бьющим в нос. Дорогу преградил голем: бледный, он растекался, но уверенно лез навстречу из печати призыва. Эспрессо поднял дрожащие руки, оглянулся в поисках палки или биты — не сейчас, не когда магии и сил хватит лишь на один удар! И над его головой просвистели пули. Раздался чавкающий звук — словно проткнули гигантский пузырь в густом тесте — и голем, булькая, стал заваливаться вбок. — Десяточку на Ржаную, детки!!! — победно завизжали со спины. — Monsieur Café!!! — возмущенно закричали ему. — Ладно madame Seigle, но Вы что себе позволяете?! Эспрессо вздрогнул, продолжая вглядываться в дракона. Щит не появлялся, хотя времени прошло достаточно с момента первого падения. Стараясь не думать о худшем, он начал пробираться через рухнувшие камни, в уме перебирая заклинания, словно закладки в книге. Лишь бы не останавливаться. Лишь бы позволить себе такую роскошь — надеяться на лучшее. Впереди захлебнулся волчий вой, прерываясь в высокий скулеж. В этот раз, похоже, они проигрывали. Темная Чародейка верила в Ведьму. Считала ее мир — благом, а всеобщую смерть — достойной жертвой своим идеалам. Были те, кто присоединились: Тёмный Шоколад, Гранат, Грибной… Многие имена среди предателей. Эспрессо учился в академии и зубами выгрызал себе право быть на стороне королевства из-за пути темного мага. Но он знал, что главное — то, чему и кому ты верен, а не то, кем и где ты был рожден. Гранат вот была главной при храме Лебедя, целительницей с талантом возвращать едва ли не с того света. Но она легко бросила всё: титул, верных ей послушниц, дарующую покровительство богиню Лебедь. Она выбрала свой путь. А Эспрессо выбрал свой. И сейчас выбрал — не отсиживаться, он никогда не выбирал отсиживаться в тени — защищать, пока остается хоть капля магической силы. Перескочив через остатки бойницы, где оплавленные куски стены напоминали разбросанные кубики почерневшего сахара, Эспрессо зажмурился, концентрируя последние силы, и забормотал заклинание призыва Тёмного Ока. Он не знал чужих молитв и богов, потому что верил в себя и свои знания. Дракон зарычал, но поток огня смели сперва печати Ока, двинувшись навстречу огромному монстру, а следом — словно совсем рядом, хоть и очень тихо — запели пронзительную и щемящую древнюю молитву. В воздух вновь поднимался белоснежный щит Мадлена. Вторя ему, вой Оборотня шел с другого края, и где-то позади разносили големов Вампир и Ржаная. Эспрессо улыбнулся победно — не сегодня, старая ты дрянь, гори в своем мрачном сыром подземелье! И провалился в тяжелое забытье. Каждый шаг по церковным плитам звенел в тишине. Громко тикали часы в нагрудном кармашке. В воздухе танцевала мелкая пыльная взвесь. Подсвеченная закатным солнцем, она напоминала золотую крошку, выглядя торжественно и роскошно. Как, впрочем, и всё другое в обители паладинов. Эспрессо было неуютно, но он ждал новостей и не собирался пропустить их, скрывшись в архивах Академии. Там, на поле боя, он пришел в себя как раз вовремя, чтобы заметить, как дракон, разбитый, потерявший силу для атак, отрывается тяжело от замковых стен. Отплевывается жалкими клочками огня, прежде чем раствориться в развернувшейся посреди неба печати портала, и как тут же рухнули на землю щиты Мадлена. Магия веры, державшая их, не спешила растворяться, и щиты мерцали среди обломков, слишком чужеродные разрушениям и прекрасные даже исцарапанными. Мадлен в себя не приходил долго и до сих пор пребывал в мутном бессознательном сне. Херб не ругался так, кажется, никогда — он был вынужден не просто сутками накладывать повязки, но даже перетащил весь свой лекарственный цветник под стены из белого камня, чтобы не бегать через город за новыми травами для целебных смесей каждый час. Ржаная отделалась быстрее всех — ей сильно перепало от гоблинов, но тот азарт, с которым она сама на себя делала ставки, двигал ее по жизни только вперед, и Ржаная предпочла уют барной стойки запаху лечебных трав. Она смоталась из-под опеки Херба сразу же, как были наложены последние повязки, лихо подложив чучело в кровать вместо себя. Вампир исцелялся сам, медленно, но верно, под присмотром своей младшей сестры. Галлонами поглощая виноградный сок он не терял бодрости духа и успел проведать Оборотня, крепко спавшего с дня нападения в своей волчьей ипостаси, уже почти здорового, за исключением длинной рваной раны на боку. В церковь, впрочем, он не рисковал соваться — даже его плащ и дурацкий бокальный зонтик не спасут от царившей вокруг невинности и чистоты помыслов обитателей. Эспрессо мялся у входа к Мадлену, про себя гадая, от чего он сгорит быстрее — от скуки или от высшей кары. Его помыслы чистотой никогда не отличались, а уж с тех пор, как Мадлен миновал свою стадию подростковой неуклюжести, превратившись в крепкого, сильного мужчину, Эспрессо так и вовсе не стеснялся частенько думать о других молитвах, которые мог бы хоть читать, хоть кричать в компании Мадлена. Херб показался из-за двери. Выглядел он ужасно: глаза запали, обозначившись потемневшими кругами, даже волосы потускнели и были кое-как зачесаны набок. Херба, любящего чистоту и собранность, педантично проглаживающего даже носки перед выходом в город, довести до такого состояния могла только очень долгая и трудная работа. — Ну, как он? — стараясь сдерживать нервы в своем голосе спросил Эспрессо. Всё в порядке, он пришел сюда как старый друг и боевой товарищ. Никто не заподозрит. — Очнулся. Кажется, тебя звал, — устало выдохнул Херб, снимая пленку с рук и аккуратно обтирая пятна с белого передника. — А что говорил? — с надеждой спросил Эспрессо. Херб поднял на него тяжелый взгляд, и Эспрессо вспомнил, почему в долгих вылазках все позволяли Хербу занимать одному палатку и творить всё, что вздумается. — Что-то на дедовском, прямо как ты бубнишь иногда, — огрызнулся он. От усталости Херб терял всю свою всепрощающую любовь к окружающим и дарил ее только цветам и пчелам, пока не отдохнет и не восстановит нервы. Эспрессо поспешно прикусил язык и отступил в сторону — надо быть безумным, чтобы ругаться с лекарем. Переждав, пока Херб подберет горшки со своими цветами и, недовольно цокая, покинет коридор, Эспрессо осторожно прошел в комнату Мадлена. Паладины жили скромно. Кровать, стойка для снаряжения, шкаф и немного памятных сувениров на полке. Считалось, что широта души заменяет им мирские нужды, но Мадлен был еще и всеобщим любимчиком — с его веселым нравом и безобидностью, он везде был желанным гостем и не нуждался в праздном жилище. Сейчас в комнате тяжело пахло мятой и календулой. Отвар у изголовья — Эспрессо принюхался — слабо отдавал ромашкой. В углу комнаты дремала роза в большом красном горшке. Видимо, Херб собирался вернуться за ней позднее. Кровать скрипнула, и Эспрессо повернулся. Там, где кожу не скрывали бинты, пропитанные темной вязкой кашицей трав, расходились пятна ожогов и царапины от разлетевшихся от ударов об щиты камней. Мадлен сонно и медленно моргал. — Ты как тут? — Эспрессо спросил и тут же мысленно дал себе оплеуху. Ну как еще, кроме как больно? Но Мадлен все равно слабо улыбнулся. — Попить бы ромашковой бурды и порядок, — хрипло шепнул он. — Ой, голос сорвал. Слишком много пел. Эспрессо помог ему сесть, придержал стакан. — Да, эта какофония ора над полем, ужасно. У Эспрессо были свои щиты, невидимые, но надежно прячущие его сердце и чувства за ехидным тоном и дразнящими шутками. — Но ты все равно пришел мне на помощь, — довольно прохрипел Мадлен, устало опускаясь на подушки. — Я тоже живу в этом королевстве, что еще мне было делать? К тому же, Ржаная даже не поставила на меня десятку в баре. Я чувствовал себя оскорбленным и жаждал мести, — Эспрессо пожал плечами, мягко улыбаясь. — Ну, раз тебе лучше, я пойду. Я так, посмотреть, не умер ли ты — а то если да, хочу первым в баре ставку сделать. Голос Мадлена нагнал его в дверях. — Побудь со мной? Он редко просил. Чаще просто шел и делал то, что хотел, но, чтобы вот таким тоном, для себя и попросить — Эспрессо, кажется, слышал впервые. Неудивительно, что ноги сами собой развернули его и он сел даже не на стул, а на край кровати и вцепился в протянутую ладонь. Возможно, слишком сильно для друга. Возможно, он тоже устал и пострадал больше, чем думал. Мадлен улыбнулся — ласково, мягко, и прикрыл глаза. Он медленно и едва слышно запел: это была не одна из святых песен, а что-то простое и легкое, скорее мелодия, чем слова. Но Эспрессо все же прикрыл глаза и склонил голову, растворяясь в захватившем душу и тело чувстве тепла и спокойствия. Возможно, его уже давно понимали и принимали даже лучше, чем он думал.