Ненайденные

      Сколько я себя помнил, столько мы и искали ее труп. Сначала каждый день. Потом реже и реже. С тысяча девятисот девяносто пятого каждые выходные. Мы петляем между девятью утра и четырех вечера. Выглядываем, копаем землю, сдаем найденные кости на экспертизу. И снова возвращаемся в одичалый особняк ни с чем.       Улица блестела. Сегодня Рождество, которое мы не празднуем, которое перестало для нас существовать. Декабрь всегда был паршивым.       В машине на меня навалилась усталость.       – С каждой неделей это кажется всё бесполезнее, – протягивает дядя Норрис. – Мы почти на нуле. За все пятнадцать лет никуда не продвинулись.       – Да, но…       – Думаю, уже не стоит ее искать.       Его слова отпугнули мою сонливость. Но я не мог не согласиться с тем, что мы топчемся на месте, и потому промолчал. Пробовал я этот коктейль: безысходность и изнеможение. Мы уже говорили об этом.       По выходным мы оставались среди пустых комнат и холодных стен фамильного дома. Лишняя мебель, прочее убранство и вообще дух жилища давно сгинули отсюда. Мы всё продали: экспертизы не из дешевых, да и надежда всегда отбирает последнее.       Дядя засел в кабинете, а я раздумывал, у кого можно было бы занять денег. Когда у меня созрел план, я поспешил поделиться им.       Но вместо дяди меня ждала черная папка на столе с надписью «Завещание от 11.05.1980 г.». В документе, состоящем из сухих слов, засели знакомые имена. Я скользил взглядом по тексту: «Если с нами, Ларой… и Кенриком… непредвиденная ситуация… погибнем, то… лицом наследства… станет наш внук… – Лин… вступить в наследство, когда ему исполнится 21... В первые 7 дней… может отказаться… и передать… родственнику (кроме того, кто… и числится мертвым)… заверением… лично нотариусу… Лин завладеет секретными археологическими исследованиями, родовым особняком, денежными… в размере 140.000.000 фунтов…»       Я так сбивчиво дышал от внезапной радости, что не услышал, как он пришел. Я подбежал к нему со щенячьим восторгом:       – Дядя, дядя! Почему ты не говорил мне о наследстве?       – Слушай… – Его глаза забегали по моему лицу.       – Бабушкой и дедушкой мне оставлена приличная сумма, – перебил я его. – Так мы сможем продолжать поиски!       – Мы давно ее потеряли… Я не хочу, чтобы ты потратил всю оставшуюся жизнь на эти безрезультатные розыски. С каждым годом ты становишься несчастнее... Надо начинать жить своей жизнью, Лин.       Я был растерян. До этого разговора мне казалось, что мы старались отыскать громадную часть нашего будущего, и потому нельзя сбиваться с курса. Но теперь вопросы наслаивались друг на друга в жутком, быстром танце, а я не поспевал за ними.              В моей жизни отсутствовал явный смысл. Были только еженедельные прощупывания почвы и слабая вера в то, что когда-нибудь я буду уверен, где она: здесь или там. По привычке я часто находился в напряженном состоянии выискивания: моя шея поворотлива, а глаза немного сощурены.              Я не знал в точности, что будет после того, как мы ее найдем. Если она будет живой, что спросить у нее сначала, как прикоснуться, что я почувствую? А если же нет, как мы и считали год спустя после ее исчезновения, то смогу ли я расслабиться и отпустить эти бесконечные дни, расстаться с ее образом окончательно? Приду ли я в себя?       Засыпал я с не зашторенным окном. Смотрел в затуманенное небо и мечтал о своем скорейшем двадцатиоднолетии, которое случится через десять дней. С деньгами от наследства я продолжу то, что началось, когда мне было шесть. Не смогу иначе.              Проваливаясь в сон, я услышал шорох за окном. Пересилив себя, все же посмотрел, что там. Человеческий силуэт мягким движением скрылся из виду. Я распахнул глаза и сел в кровати. Показалось? Особняк окружен рощей и дорогой. Вокруг ни души. Если грабитель, то воровать тут нечего, а дверь нелегко взломать. А может… любопытный путник ищет ночлег?       Я не стал будить дядю из-за такого, отчасти, пустяка. Но пришлось засесть на кухне за чаем и картой, чтобы дождаться маломальского рассвета. В гостиной завораживающе болталась омела.       В четыре утра, будто пощечина, раздался звонок на домашний. Я чуть не умер.       Сердце учащенно забилось. Трескучая мелодия заполнила дом. Невыносимо было слушать. Но все же немного погодя, я взял трубку.       – Алло…       – Алло?       – Норрис?       – Нет, это Лин. Кто звонит?       – Тони Николсон. У меня новость… Дебора… Господи, Дебора только что… заходила ко мне…       – Что?       – Твоя мать, Лин… Боже… Я не думаю, что она в порядке. Но она… жива. Она спрашивала, говорила… Но ушла. Неважно! Скорее! Скорее!.. Приезжайте, Лин.       – Я, я… я приеду!       Голова кружилась. Я словно висел в мертвой петле и смотрел на мир вверх тормашками.       В пижаме и с воспаленным мозгом я стал торопливо передвигаться по дому. Забежал в комнату к дяде, но там оказалось пусто. Ключи от машины лежали на месте – в прикроватном ящике. Я прихватил их вместе с нарастающей тревожностью.       Времени, как я ощутил, не было. Нужно было надавить на газ – вопросы пусть останутся в прошлом. Я заставлял себя не психовать: главное не уехать в кювет, главное не уехать в кювет. Костяшки на руках были белыми, а меня подташнивало. Ничего не понимаю. Мама… жива? Это поганое замешательство вытесняло должную каплю радости.       В этих странных чувствах я не заметил, как с горем пополам доехал до мистера Николсона. Сглотнув, вышел из машины. Надо мной нависли противные темнота и тишина. Лечащий врач нашей семьи жил почти что в такой же одинокой части загорода, как и мы. От этого можно было свихнуться.       Свет из окон не шел. Повернув ручку, я резким движением отворил дверь. Хотя был здесь давно, все же нащупал выключатель.       Меня ослепило. Привыкнув и открыв глаза, я чуть не упал. Остолбенел. Какое-то время казалось, что меня охватила иллюзия. Я задыхался. Потом я отшатнулся и бежал прочь. В темноту, под землю, в чулан, куда угодно!       Когда тошнота подобралась к горлу, я сдержал ее. У меня не было выбора.       Кто-то шутит надо мной. Кто-то хочет, чтобы я нуждался в маме, как трехлетний ребенок. Кажется, у него может получиться.       Тони Николсон был мертв. У него были ужасные раскрытые глаза.       Я лежал на руле, дрожа. Пришлось собрать себя молниеносно, вообразив, будто ничего не произошло.       Когда меня осенило, зачем я ехал к мистеру Николсону, то сердце забилось так, что стало больно. Воспоминания хлопками дверей взорвались в памяти: «Дебора»; пустая комната дяди; завещание; темнота и щелчок выключателя; я, рванувший из дома (кажется, не закрыв дверь на ключ); мертвое тело-манекен.       Дверь в особняк была открыта так, что из нее выступал свет. Черта с два.       На меня залезал ужас. Я рухнул на диван, как лавина. Непонимание вскипало, но сбавить нагрев было почти невозможно.       Я сбросил лишнее – немного прослезился. Поднявшись, немного успокоившись, я обследовал дом. На первый взгляд, всё, что могли бы перерыть злоумышленники, осталось на своих местах.       Наверное, я ждал дядю, но даже к двенадцати дня его не было.       Снег струился по воздуху, как пепел. Я заглянул в машину, при виде которой рефлексом в горле застревала тошнота. На водительском сиденье лежала пластиковая баночка с каким-то, на вид, растением – я машинально бросил ее в бардачок.       Вернувшись к дому, заметил на пороге конверт. Он был для дяди. Но раскрыл его я. В письме от некоего А. Л. спрашивалось, почему Норрис не явился на встречу и не отвечает на звонки. Если же в течение трех дней он не даст о себе знать, то сделка будет аннулирована.       Я внутри развлекательного квеста?       Позвонил Сэм, жене дяди.       – Он вот недавно набирал. В десять, вроде. Сказал, что вы останетесь там до следующих выходных. Какие-то дела с домом. Ты что, не в курсе? Скажи лучше, какой торт приготовить к твоему дню рождения.       Голову протыкали иголки. Мог ли он, мой дядя, который всегда был рядом, что-то скрывать?       Побродив по особняку, я понял, что не осмотрел его комнату и кабинет. В последнем стоял беспорядок. Никаких бумаг не осталось – я проверил все ящики.       Но на столе лежала траурная лента. «Кажется, ты единственный, кто может убить двух зайцев».       Внутри бултыхалась паника. Слова и цифры телефонного номера на ленте двоились в глазах. «Обязательно позвони, если хочешь спасти дорогого тебе человека».       Я осел на пол, как корм для рыб на дно аквариума. Не мог надышаться, не мог остановить страх. Он поедал меня, будто голодный пес: жадно, стремительно.       В мозгу закоротило окончательно. Не спал. Я не спал. Отосплюсь и всё – очнусь в окружении детей: Люка, Рэдмонда и Элин. Сэм приготовит овсянку, я показательно раззеваюсь и не доем свою порцию.       Но…       Открыв глаза, я уставился на серые стены кабинета. За окном темнело. Ленточка в правой ладони жгла кожу противным настаиванием.       Позвонить по этому номеру или Сэм и в полицию? Всё стало очевидно, когда я отчетливее осознал, что ни одно событие не было обыкновенным.       – Здравствуйте. Чтобы продолжить разговор, скажите пароль, – прозвучал мелодичный женский голос.       Пароль? «Норрис»? «Дорогой человек»? «Гейт»?       – Скажите пароль или повесьте трубку, пожалуйста.       – Кажется, ты единственный, кто может убить двух зайцев.       Молчание длилось секунд тридцать.       – Лин, так понимаю? – на этот раз голос мужской.       – Да.       – Ну, скорее всего, ты не впутал в это дело незваных гостей. Будешь продолжать в том же духе и выполнять поручения – достигнешь цели.       – Цели?       – Итак, мое главное условие – ты должен отдать свое наследство.       – Кому? Когда?       – Вовремя. У тебя есть девять дней. Не уезжай за пределы Эдинбурга. Хотя… С твоим умением водить далеко не уехать. Свяжись с нотариусом в ближайшее время. Получи всё как можно быстрее. Никому ни о чем не рассказывай. Правда, не пытайся.       – Дядя у вас? Что с ним?       – Пока что с ним все нормально. Но теперь ты взял ответственность за это… Ну, созвонимся, Лин. Пока у тебя в запасе мощный потенциал, если ты примешь верное решение.       Особняк проглотила темнота. «Хорошее» и «плохое» переставали существовать. Оживали только «случилось» и «не произошло». Да, за последние сутки случилось так много, чего, очевидно, никогда не происходило за двадцать один год.       Я вяло встал с пола, опираясь о стену. Фразы от того парня все еще повторялись в голове, словно зацикленная сигнализация.       Это дядя погряз в проблемах или я причина его проблем? Зачем тому уроду наследство? Разве сто сорок миллионов – это много для того, кто так искусно играет с людьми? Почему это нельзя было решить, не прибегая к таким серьезным вещам, как похищение человека? Мистер Николсон… если его убили, то кто и зачем? Мама… если она жива и была так близко, то где она сейчас? Что происходит и почему всё одновременно?       Звонить в полицию не было смысла и, более того, – желания. Если нужно расстаться с этим треклятым наследством, чтобы все стало как прежде, то пожалуйста! Но цена на уровне интуиции казалась непропорциональной.       У дяди в машине хранилась записная книжка со списком номеров. Я трезвонил целый день, но мистер Крейн не брал трубку. Я даже не помню, когда мог видеть его последний раз.       И все-таки это была грубая шутка.       Я звонил три дня подряд. У меня зудел большой палец и болела голова. Когда удавалось поесть и поспать, то это было только от настоящего голода и сильной усталости. В остальном я убеждал себя: всё получится, всё получится.       На седьмой день поступил предупреждающий звонок от похитителя. Потом от Сэм. Ей я сказал, что у нас всё хорошо, но мы можем задержаться.       Как фасоль в законсервированной банке, я ждал своего часа. Ходил по особняку призраком, почти что не отражаясь в двух оставшихся зеркалах.       Крейн был непонятно где последние полгода, – так мне сказал его коллега из конторы, до какого удалось достучаться.       На утро восьмого дня кукуруза встала у меня в горле, когда одна идея появилась из ниоткуда в голове. Думаю, дядя мне это простит.       Так и быть, сыграем.       Я сел за руль, не пристегиваясь. Стиснул колесо, набрал воздуха, усмехнулся. Нажатие педали, двести метров, удар.       Без меня вы ничего не получите, вы же знаете?       Теплые руки, запах розы, зеленые глаза – всё это я помнил в матери, всё это я вспомнил заново.       Пришел в сознание я в самой обычной комнате, но без пустоты, как в нашем пристанище. Попытался вглядеться в женское лицо. Это была не незнакомка. Это была Дебора Гейт – живая, потревоженная временем, худая, но не мертвая.       – Очнулся… хорошо.       – Так это ты говорила со мной по телефону? – Язык еле поворачивался. Тело ломило. Но в остальном я ничего не потерял.       – Зачем ты..?       Вошел мужчина. Его силуэт немного плыл.       – Хорошо сымпровизировал. Что дальше?       – Дальше… я избавлюсь от тебя и уйду с дядей и мамой.       – Хм. Дебора не рассказала, кстати, что только благодаря ей вы в таком положении? А Крейн, оказывается, в коме на другом континенте. Выяснил это буквально сейчас. Но Норрис любезно поведал мне, что наследство должно существовать где-то в доме. В подвале? Ты водишь меня вокруг пальца?       – Я… – Кольнуло под ребрами. – Ничего не знаю.       – Подумай. Или вы, зайчишки, втроем потоните… Тебя я через минуту могу посадить. Помнишь банку с растением в тачке? Это цербера, которым был отравлен тот мужик. Ты оставил везде свои пальчики и даже не постеснялся сохранить яд. Хорош повод?       – Он понял, Янки.       – Разговори своего сыночка, Деб. Я не намерен сидеть в этой глуши до скончания веков.       Мы снова остались вдвоем с ней.       – Какого хрена?.. Я искал тебя. А ты… Кто ты?       Она погладила меня по голове.       – Лин… Пятнадцать лет назад я влипла в большой долг, заигралась. Единственным условием, на котором я смогла бы полностью его покрыть – было уехать и работать на… банду разбойников. Так они бы не причинили никому вреда, обезьянка. Я до сих пор покрываю этот долг. Они узнали о завещании, были у вас той ночью. Всё из-за того, что я приходила к Тони…       – Ты… его убила?       – Я хотела спросить, как ты и Норрис. Мы приехали в Эдинбург по другому вопросу… Я просила Тони никому не говорить.       – Но только из-за того…       – Я убираю говорливых свидетелей, Лин. Уже пятнадцать лет.       Она встала с кровати, на которой я лежал.       – Ты не должен был меня повстречать.       И пропала снова.       Если сегодня среда, то с днем рождения меня.       Вспомнить о «затопленных сокровищах, которые я открою, когда они пригодятся» было не сложно. Когда мама назвала меня обезьянкой, воспоминание разблокировалось: я увидел мистера Крейна, подземное помещение, пыльные ладони и огромный сейф. Тогда у меня была любимая детская история – «Про трех обезьянок, десять мандаринов и одно большое сердце». Ее название запечатало тайну особняка.       Но сейф в подвале был бутафорией. Так напряжение еще долго оставалось у меня в крови. Нас с дядей все еще держали в разных комнатах-клетках. Я иногда видел маму: как она уезжает и приезжает. Улыбается Янки, передает ему черные чемоданы, курит и не смотрит в сторону окна комнаты, в которой я нахожусь.       Но потом яд медленно рассосался. Коллеги Крейна разыскали дело Гейт у него в доме, в секретной комнате, про которую знала его жена. Названием сказки я смог убедить нотариуса, которому передали наше дело, в том, что претендую на наследство.       И тогда мы оказались в банке.       Открыв ячейку, я усмехнулся. Деньги, несколько альбомов для фотографий и конверт.       – Ну, давай сюда, – с улыбочкой шепнул Янки.       Я передал ему альбомы. Деньги и конверт оставил при себе – ему они были не нужны.       – Не понял? – он вопросительно глянул на меня.       – Это всё. Вы же сами видите, что было в ячейке.       – Переговорим в машине, – процедил он.       Мы сели в салон.       – Твою мать… – Разглядывал содержимое альбомов Янки. – А где ваше именитое наследство, м?! Эти фотки, думаешь, можно продать? Я ожидал увидеть археологические раскопки! Как и написано в вашем дебильном завещании! – Он рылся в портфеле. – Вот! «Лин завладеет археологическими… исследованиями»… Что, черт побери?!       Я пробежался по тексту письма из конверта:       – Наверное, бабушка с дедушкой дорожили тем, что нашли. Как я понимаю, это родовое древо в лицах.       – Они же были известными археологами! Не могли, что ли, оставить что-то нормальное, ценное?! Катись! – Он посмотрел на меня угрожающе. – Вместе с этим хламом, щенок!       До дома, в котором нас держали, я дошел пешком. Машины маминого подельника не было. Меня ждал дядя.       Я улыбнулся ему что есть силы.       – Мой Лин… – обнял меня дядя.       За его спиной показалась мама.       – Уходите. Очевидно, ничего особенного мама с папой нам не оставили?.. Завтра мы уезжаем из Эдинбурга. – Она закурила. – Кстати, Лин, тебе ничего не угрожает. Я избавилась от тела Тони. Еще на следующий день. Нельзя было говорить. Нужно было, чтобы ты вспомнил пароль. Стресс помогает мозгу шевелиться, так?       – Господи, Дебора, ты отвратительна. А я еще искал тебя на пару с Лином полжизни! – прошипел дядя.       Я погладил его по плечу.       – Ладно, мам, ты точно не можешь остаться с нами? Если нужны деньги… твой долг…       – Не могу? Не хочу. Моя жизнь оборвалась, когда они уехали и сдохли, оставив меня с ребенком и братцем-слюнтяем… И твоему отцу было плевать на нас…       – Но мам…       – Мы не примем друг друга, Лин. Уходите уже в свою спокойную жизнь. Я останусь тут. И давно бы перестал меня искать, это было глупо.       Дядя уводил меня. Силуэт Деборы, моей матери, растворялся, словно невидимые чернила на белоснежной бумаге, – он никак не мог проявиться случайным образом. Я никогда не смогу прочитать то, что она хотела бы мне сказать.       По дороге в пустой особняк, домой, мы шли молча. Потом дядя спросил:       – Мне приходило какое-нибудь письмо?       – Да. От А. Л.       – Ты читал?       Я кивнул.       – К твоему дню рождения я заключил сделку. Думал, так мы распрощаемся с камнем на шее. Мы бы смогли искать Дебору и без особняка. Останавливались бы в отеле, каждый раз в новом номере. Эта махина здорово стоит! Недавно позвонил покупателю. В тот раз, когда мы должны были встретиться, меня похитил этот… когда я хотел вызвать такси. Я еще ночью ушел, пока ты спал. Встреча была в баре. Даже в окно к тебе заглянул, глупость какая. Ну, этот А. Л. не злится: мы все еще можем продать дом. Ты «за»?       – Да. – Я вымученно улыбнулся. – Давно пора с ним расстаться.       Когда мы подошли к дому, и я увидел машину с разбитым бампером, то спросил:       – Я хочу немного покататься, ладно?       – Уверен? Она в порядке?       Я кивнул.       – Хорошо. Только недалеко. Если с ней что-то серьезное…       Я смерил его взглядом.       – Приготовлю пока ужин и соберу вещи.       Машина катилась по волнам. Я утекал. Безбрежны все-таки островки сознания.       Я один. И уже не ясно, где теперь: там или здесь.