saccharine

отонокоджи канадэ втыкает ногти (красивые, острые и чистые, каждый из которых тщательно закрашен несколькими слоями прозрачного лака) в свою руку с такой силой, что сора невольно вздрагивает, опасаясь, что девочка в конечном итоге потечет кровью. она ругается себе под нос при этой мысли, злясь на себя, потому что, в конце концов, она до сих пор чертовски заботится о девушке.   нет, это не совсем так. сора даже не знает, а тем более не заботится об этой незнакомке, об этом новом воплощении отонокоджи канадэ, этой садистской девушке с ухмылкой чеширской кошки жизнь и леденящий крови крик ее голоса, подробно описывающий совершенные ею зверства. ее волосы растрепаны, как будто их не расчесывали несколько месяцев (вчера они выглядели идеально аккуратно, вспоминает сора на задворках ее разума), и то, как их цвета (искусственный ярко-розовый, который, как ни странно, почти точная копия цвета крови и болезненного пурпурного цвета, который, кажется, предполагает синяк), вливающиеся друг в друга, заставляют глаза соры болеть, кружиться в голове.   это не отонокоджи канадэ с мягким, застенчивым хихиканьем, у девушки, большие серые глаза которой загораются, когда она говорит с сорой о песне, которую любит играть, о чем-то милом, которое она видела, о манге, которая ей нравится. (с тошнотворным толчком сора слишком поздно понимает, что канадэ, в которую она влюбилась, была всего лишь уловкой, прикрытием для монстра, который жил в ее шкуре.)   теплые слезы текут по ее щекам, сора (которая обычно не является кричащей) наблюдает, как веревка затягивается вокруг шеи канаде. её тошнит.