Credo In Sanguinem

      Ко второй сотне лет он чувствует себя так, словно весь мир находится у его ног.       Ночь во Франколаре открывает дверь в новый для него мир: мир алкогольного угара. Кровь становится частью его жизни, но, конечно, не сразу. Первое время, помня силу припадка и то, как близнецы тайком тащили его, бессознательного, к семейному поместью, он остерегался приближаться к людям. Голова болела ещё несколько дней после приступа, и Эмиель старательно изображал перед родителями добросовестного наследника, утомлённого работой над фамильным древом.       Потом-то до него дошло, что это было похмелье. Азираэль рассказывает ему, как с этим справляться: пить кого-то полегче. Животных, например. Это в самом деле помогает, и Эмиель быстро улавливает ритм жизни молодых вампиров, а те в свою очередь принимают его в свой круг.       С кровью он открывает любопытную зависимость. С прежней частотой возвращаются припадки – но мягче, без оглушительной боли. Выпив, он переносит их куда легче и, вдобавок, видит куда больше. Осушая очередную жертву, Эмиель так же проваливается в болезненную тьму, но его встречает уже не замок.       Теперь его ждёт каменистый свод пещеры и тёплые шершавые руки. Янтарные кошачьи глаза, ставшие привычными и знакомыми. Чем больше Эмиель пьёт, тем более отчетливо видит в них коричневые крапинки. Он замечает и другие детали: шрамы на пальцах, как крупные, так и мелкие, низкий грудной смех... Одно и то же неясное слово, которое незнакомец частенько бросает, ворча в чью-то сторону.       Он все больше задумывается о том, что видит.       Итак, среди этих образов присутствует один и тот же человек. Человек ли? Ни у кого из тех людей, кого он пил, не было таких странных глаз. Но все же это определенно не вампир, не тот, кто равен ему по силе: Эмиель бы почувствовал это нутром, как всегда происходит, когда он натыкается на знакомых посреди оживленных улочек Боклера. Охотники всегда узнают друг друга.       Так почему желтоглазый человек появляется в каждом его видении, какими бы разными они ни были?       Слова дурацкой легенды сами собой всплывают в голове, но он отказывается в них верить. Потому что нет никаких наречённых, связей судьбы и прочего бреда. Он что, будет уподобляться людям с их суевериями? Нет, здесь должно быть какое-то рациональное зерно.       Но происходящее сбивает с толку. Что все-таки это такое – врождённое помутнение рассудка? Редкая форма мутации под воздействием местного мира? Насланные кем-то в отместку чары? Ох, если предположить, что это всё-таки не сумасшествие, может даже статься, что у него что-то вроде дара провидения. Он же не знает, что именно видит – прошлое или далёкое будущее. Не его будущее.       Перебирая варианты, Эмиель невольно становится мрачнее тучи. В Оксенфуртской библиотеке в поисках хоть каких-то сведений он читает рассуждения то об эволюционной теории, то о бредовых расстройствах, при этом не переставая коситься в сторону стенда с трактатами из Аретузы. Нутром он надеется, что именно там будет нечто, пусть даже одна фраза, что прольёт свет на эту загадку.       И не ошибается. Крупица истины обнаруживается в свитке столь древнем, что пергамент едва ли не рассыпается в руках. Эмиель осторожно разворачивает его и вдруг понимает – это письмо.       «...неизвестного рода повторяющиеся видения с участием некого индивида, о природе которых у подопытного, далее П., очевидно, есть предположения, но о них он говорить отказывается. Возникают эти видения во время названных П. приступов, очевидно, невротического характера. С согласия П. у нас была возможность через психотропное воздействие углубить видимые им образы и в результате получить прелюбопытнейшие выводы. Думаю, определенному кругу лиц необходимо выслушать их как можно скорее. Возможно, дело касается магии реликтовых форм.              По результатам исследований перенаправляю данные в хранилище Каэд Дху, прошу ответить незамедлительно.       С уважением...»       Когда он отрывается от чтения, в голове безумным роем начинают жужжать сразу десятки мыслей. Магия реликтовых форм... Если чутьё его не подводит, то П. тоже вампир, и сходство их случаев очевидно. По крайней мере, П. хотя бы добрался до чародеев и что-то выяснил, если не убил их всех, когда они наконец-то поняли, кто перед ними стоит. Эмиель хмыкает себе под нос: интересно, какие такие выводы они сделали. Жаль, конечно, что никто не может рассмотреть его собственные видения, если бы...       Ох, чёрт. Да ведь ему и не нужны никакие лишние наблюдатели, он и сам в силах постараться рассмотреть больше, если в этом есть смысл. Тем более, что Эмиель знает, что такое психотропное воздействие. Знает уже слишком хорошо.       Без лишних раздумий он, в конце концов, начинает пить ежедневно.       В один такой день он, наболтав что-то привратнику и слугам, без приглашения заваливается в особняк Азираэля. Хозяин дома отыскивается быстро. Эмиель находит его в гостиной – слишком вычурной на его вкус, как и все, что нравится Азираэлю. Он входит в огромную светлую комнату с высоким потолком, отделанную шёлковыми обоями. Обои красочные и, должно быть, сделаны на заказ. На них целый бестиарий диковинных созданий: огнедышащие белые драконы на остроконечных вершинах гор, стайки огненно-красных фазанов, девятихвостые лисицы, припадающие к серебристым змейкам родников, и величественно лежащие львы с гривами цвета лазури.       Жаль будет избавляться от этой красоты, но придётся. Обои забрызганы кровью по самый потолок.       Эмиель вздыхает: сколько раз он говорил, что не стоит пить так неаккуратно. В крови всё – бархатные кушетки, отделанные позолотой, чайный столик вместе с сервизом, подставки для ног и даже люстра, хрустальные сосульки которой тихо позвякивают на сквозняке. Пол усеян трупами. В основном это дети и молодые люди, и некоторые из них ещё тёплые.       Посреди этого великолепия и лежит на животе Азираэль, нарушая тишину комнаты раскатистым храпом.       Долго раздумывать не приходится: Эмиель подходит и с размаху даёт другу пинок под зад. Тот не шевелится, так что приходится отвесить ещё пинков. Повезло, что Эмиель сегодня щедрый.       – Какого, – хрипит пьяное недоразумение, – Кто...       – Я, друг мой, кто же ещё, – услужливо подсказывает Эмиель. – Смотрю, что-то ты заспался.       Азираэль лениво перекатывается на бок, невольно раскрывая полы домашнего халата. Под ним нет ничего. Эмиель спешно отворачивается.       – Нет у тебя сердца, несносная ты сволочь.       – Для тебя у меня и совести не найдётся, – наконец находит он слова, пока Азираэль с трудом поднимается, проклиная всё на свете и грозясь ему геенной огненной. – И где ты таких слов нахватался? В храме Мелитэле?       Прихрамывая, Азираэль ковыляет через всю комнату и задёргивает тяжёлые пурпурные портьеры. Эмиель украдкой следует за ним. Комнату накрывает красноватой тенью.       – В самом деле? Стыдно смотреть на то, что ты здесь устроил?       Азираэль поворачивается, и видно, как вены выступают у него на лбу. Глаза его, красные и больные, смотрят устало и обречённо.       – Ну вот зачем ты пришёл? Чесать об меня своё остроумие?       Эмиель прищуривается, внимательно изучая лицо напротив.       – Я... – и он выдерживает театральную паузу, – Пришёл спросить, какого дьявола ты меня не позвал, хитрый ты лис.       Азираэль разражается сиплым хохотом.       – Эмиель, сколько можно дуться! – и он заваливается на кушетку, откидывая голову на шелковых драконов, фазанов и лис. – Знаешь же, у меня не корчма, выпивку приносишь с собой. А ты вечно жадничаешь, как амбарная мышь, и надеешься на моё святое гостеприимство.       Но Эмиель дуется.       – Мог бы и поделиться хоть раз, – укоризненно замечает он, – Сдаётся мне, ты подзабыл базовую концепцию дружбы, о которой я могу великодушно напомнить. Я как раз вчера дочитал «Размышления об этике», пока вы, свиньи, пили как в последний раз.       – Удивительно, как ты не прихвастнул этим раньше, – Азираэль закидывает ноги на чайный столик. – Ну, так и быть. Поможешь мне прибраться, и я поделюсь с тобой вечером. Даю тебе слово, мой юный друг. Теперь-то оставишь меня в покое?       Чуть позже они, более-менее вернув особняк Азираэля в исходный вид – правда, от обоев все-таки приходится избавиться – устраивают повторный приём. Азираэль сдерживает слово, и Эмиель пьёт человека за человеком, пусть и не со свойственной ему жадностью. Большей частью, чтобы не отставать от остальных.       Когда все уже порядком пьянеют, кому-то со скуки приходит в голову идея устроить спор, кто больше осушит тел. Эмиель сомневается, но его уговаривают, уверяя, что будет весело. После второго или третьего круга голова у него тяжелеет; кажется, ему кричат пить до дна, гикая и улюлюкая.       Эмиель пьёт до дна. Очертания гостиной начинают сильно расплываться. Где-то с краю сознания мелькает слабая мысль, что ему нужно на воздух. Пошатываясь и хватаясь за стены, он вываливается в сад и, спускаясь по ступенькам, опирается лбом на холодный мрамор скамьи.       Последнее, что он помнит – как его бурно рвёт кровью в розовый куст и как он падает на брусчатку от чудовищного жжения в висках. Перед глазами вспыхивает белоснежный свет, и всё уносится далеко, слишком далеко...       ...Холод. Занесённый снегом лес и высокие стволы сосен, тянущие ветви к небу, как чёрные, когтистые лапы. Пощипывание морозца на коже, почти им не ощутимое. Тёмная фигура вдали – почему-то знакомая, но по странности он никак не может узнать, откуда. Слышится цокот копыт чужой лошади; воет ветер, играя волосами её хвоста. Вьюга... Будет вьюга...       Тёмная фигура оборачивается через плечо и сверкает жёлтыми глазами с вытянутым кошачьим зрачком. Он хочет присмотреться, разобрать черты лица их владельца, но не может. Поднимается ураган, смешивая всё в белую, непроглядную пелену. Жёлтые глаза впиваются в него пристальным взглядом, и он никак не может от них оторваться, цепляясь, как за точку опоры. Как за якорь, держащий...       ...Мир начинает кружиться в бешеном вальсе, и наступает блаженное забытье. В себя Эмиель приходит тогда, когда чувствует прикосновение ко лбу прохладных женских рук.       – Эмиель! Да он весь зелёный! – произносит знакомый голос встревоженно. Рядом возникают и другие голоса – один, второй, третий... Хм, нет, два из них одинаковые.       – Пер-репил малсть, Ориана. Пусть по-олежит здесь ещё.       – Э, нет. Ему б опо... опохмелиться. Да и мне что-то нех-хрошо.       – А.. Я б – ик! – ещё добавил!       – Всё-т т-тебе мало, Реми... Ну, р-раз гспда... настаивают, м-можно и прйтись... Уд-двлетворим, тксзать... первстепенные по-потребности.       Кто-то поднимает его, перекидывает руку себе через плечо. Эмиель не сопротивляется. Слышны разговоры о том, что где-то рядом есть хлев, а там можно найти скотину на любой вкус. Его спаситель заставляет встать на ноги, и приходится ему подчиниться, с трудом передвигая ступнями, тяжелыми, как гири.       Он отключается ещё несколько раз, прежде чем обнаруживает, что находится уже далеко от сада. Почему-то возникает ощущение открытой местности. Его осторожно кладут на землю, и Эмиель благодарно хрипит в ответ. Кожу приятно холодит чем-то влажным.       – Азираэль, помоги ему, – говорит женский голос, – Я успокою животных.       Потом – свет, хлопки чего-то тяжелого и, внезапно, мычание, блеяние и ржание на разные лады. С трудом Эмиель разлепляет веки: оказывается, они в хлеву. Под ноги ему швыряют оглушенную гипнозом козу, и всё, что он понимает – это нужно выпить. Эмиель припадает к белоснежной шерсти и впивается в шею, легко прокусывая артерии. Какое-то время он жадно пьёт, не обращая внимания ни на что.       Жидкая, безвкусная козья кровь дарит настоящее облегчение. В тусклом свете луны он узнает Ориану и Азираэля и чуть заметно кивает, показывая, что пришёл в чувство. Мир снова приобретает чёткие очертания. В голове становится ясно, как днём, и мысли перестают спотыкаться друг об друга.       – Пей до дна, пей до дна, – ворчит Эмиель, отирая губы, – Порой я задумываюсь о том, зачем мне вообще друзья. Не надо было слушать ваши уговоры.       – Какой нежный, – с другой стороны отзывается Азираэль, тоже допивающий козу, – Кто ж виноват, что у тебя восприимчивость, как у ребёнка. Пьянеешь от трёх девок.       – На твоём месте стоило бы...       – Тихо! – шикает на них Ориана, – Расшумелись, как два кмета. Сюда кто-то идёт, и, если вы сейчас же не заткнётесь, то привлечёте лишние уши. Идите, оба. Я разберусь.       Она поднимается во весь рост и замирает, чутко прислушиваясь к приближающимся шагам.       – Нет, – поспешно говорит Эмиель, – Для тебя это может быть опасно. Азираэль, уводи её, быстро!       Азираэль кивает и хватает Ориану за локоть. Они едва успевают раствориться в воздухе, прежде чем шаги стихают, и тяжёлая дверь хлева открывается с противным скрипом.       Со щелчком обернувшись в туман, Эмиель взлетает на потолочную балку и замирает, рассматривая визитёра. Тусклый огонёк, подрагивая, освещает путь маленькой фигурке. Осторожно ступая, в хлев заходит юная кметка. Встрепанная, в наспех надетом платье, она, очевидно, соскочила с постели, заслышав крики животных. Неловким движением она откидывает со лба мешающие волосы и осматривается, слепо щурясь в полутьме. Красавицей ее не назовешь, думает Эмиель, но щёки у нее розовые, как яблочки, а фигура пышная и крепкая. Такая наверняка целыми днями работает в полях наравне с другими, не покладая рук.       В это время девушка, ахая, замечает место их опохмела.       – Звёздочка, Беляночка, – наклоняется она над безжизненными трупами, – Кто же вас так?       Губы её едва заметно дрожат – кажется, вот-вот расплачется. Трудно смотреть на женские слёзы, так что он не может не вмешаться. Эмиель спрыгивает – нет, спархивает – с балки и мягким шагом подходит к девушке.       – Милая мазель, – почти мурлыкает он, – У вас что-то стряслось?       И очаровательно улыбается, демонстрируя безупречный ряд острых, как бритва, зубов.       – Вомпер! – сдавленно вскрикивает кметка, пятясь назад, – Вомпер окаянный!       Не помня себя, она подхватывает юбки и выбегает из хлева. Эмиель хохочет от души, запрокинув голову назад, пока девчонка стремглав несётся с визгами по пустынной дороге. Где-то по пути её настигает Реми, налетая сверху чёрной тенью, и скоро слышен короткий вскрик, хруст и глухой стук падающего на землю тела.       – Ну, чертяка! – Азираэль рука об руку с Орианой выходит из-за хлева, – Никуда без театральности.       Эмиелю ничего не остается, как пожать плечами и лениво улыбнуться в ответ.       Власть над чужими жизнями сводит его с ума. Сейчас он силён как никогда, и, всякий раз выпивая очередного человека, он молится, чтобы этот миг превосходства хищника над жертвой никогда не кончался. Чего греха таить, теперь Эмиель чувствует себя почти божеством.       Со временем он учится пить правильно, смаковать вкус крови, разбирать в ней оттенки и нюансы. У него появляются собственные предпочтения – не только в выпивке, но и, например, в одежде. Как-то Эмиель разом заказывает пошить целую серию батистовых рубашек и бархатных курток. Когда их приносят ему в кабинет, он тут же примеряет один наряд за другим и долго вертится на глазах у Орианы, придирчиво осматривая работу.       – Каков павлин, – прищёлкивает языком она, – Хорош, хорош. Только распустим волосы, надо завершить образ. Да нет же, – она легко шлёпает его по ладони, когда он намеревается зачесать их пятернёй обратно, – Такие кудри нельзя убирать в причёску. О, вот ещё что.       В руках её возникает маленькая, расшитая бисером сумочка, которую Ориана вечно таскает с собой. Из глубин сумочки она выуживает чёрный карандаш, похожий на те, которыми она иногда рисует на пергаментах. Жестом Ориана подзывает к себе, и Эмиель покорно подчиняется, гадая, что такого взбрело его подруге в голову.       – Прикрой глаза, – тихо говорит она и проводит карандашом по его закрытым векам. – Вот теперь, поверь мне на слово, ты настоящий красавец.       – Ну и ну, – Эмиель отступает на шаг и довольно усмехается, – Больше не похож на, как ты когда-то смела выразиться, носатую образину?       – Дурак ты, – отзывается Ориана, и её карие глаза светятся теплом.       Преображение замечают и остальные. Где-то в то же время, время весёлых пьянок и залихватских выходок, Эмиель обнаруживает, что умеет нравиться. Не просто, как друг, но больше. Его манера держаться вызывает у других вампиров интерес, и очень, очень быстро Эмиель оттачивает её до идеала.       Так из прежнего простого повесы рождается демон во плоти.       Игра в мага, притягивающего к себе наивных зрителей своими чарами, так и захватывает Эмиеля азартом. О, сколь многие тянутся к нему, как женщины, так и мужчины, открывая дверь в ещё один удивительный мир: плотской любви. Искушение слишком прекрасно, чтобы перед ним устоять, и Эмиель отзывается ему, поочерёдно грея в своей постели то изящных граций, то мускулистых красавцев... а порой и тех, и других одновременно.       Он знает, что красив томной, губительной красотой, отравляющей не хуже яда. После страстной ночи любовники сравнивают его с инкубом, а то и суккубом, на что он только смеётся довольным смехом. Распутник и бонвиван, нарекают его слухи среди знакомых. Пусть. Наслаждение так велико, что Эмиель растворяется в нём, отбрасывая любые сомнения.       Так, что пробует раз за разом всё более смелые ласки. Обострённые чувства быстро становится нелегко насытить, и он открывает для себя… разное. Плети и оковы. Масла с обжигающим эффектом. Цинтрийский и назаирский шёлк, грубые путы веревок и красоту узлов. Вспышки на коже от капель раскалённого воска. Сладость обманчивой боли, насыщающей лишь на короткий миг из-за регенерации. Всё, что запретно и, возможно, опасно – для людей, которых он пьёт; кто ему не равен. Всё, что по силе ощущений близко к силе его самого и потому манит к себе так же сильно, как глупых бабочек манит огонь.       Интересно, как бы теперь посмотрел на него незнакомец с жёлтыми глазами.       Даже досадно, что он не может видеть отражение в зеркале, чтобы оценить свой образ по достоинству. Ориана как-то нарисовала его портрет углём и продемонстрировала ему, и Эмиель долго всматривался в штрихи и линии, узнавая в них собственные черты. Она чуть не умирает со смеху, пока он сосредоточенно ощупывает горбинку и выразительный кончик носа, дуги бровей, тонкие губы и мягкие бакенбарды, выросшие на месте юношеского пуха.       – Почти рука цирюльника, – отсмеявшись, наконец говорит Ориана, – Что ни говори, а с таким усердием карьера по тебе прямо-таки плачет.       Эмиель криво усмехается шутке, но даже не язвит в ответ. Не говорить же, в самом деле, что он и правда не так давно заинтересовался строением тела – да ещё и человеческого – после того, как проштудировал несколько последних трудов из Оксенфурта. Уж кто-кто, а Ориана, узнав это, точно бы покрутила пальцем у виска. Какой из него цирюльник? Разве что любитель кровопускания. Не идти же наперекор своей природе.       Впрочем, жаль: анатомия и в самом деле вызывает у Эмиеля странное любопытство, как непостижимая загадка. Он даже не помнит, когда последний раз так чем-то увлекался, и даже грустно, что эта тяга когда-нибудь прекратится. Ведь иначе и быть не может. Он вампир, и ему никогда не позволят даже приблизиться к человеческой науке. Да и какие науки, созданные рукой этих существ, можно воспринимать всерьёз?       И всё же кроме этих нелепых пристрастий у него едва ли есть что-то другое, что вызывало бы чувств чуть больше, чем обычное равнодушие. Даже насыщение – будь то кровь или телесные ласки – порой остывает в душе так быстро, что кажется напрасной тратой времени. Иногда он думает, что даже не знает, чего ждёт от существования, но мысли такого рода тяжелы и назойливы, как рой трупных мух, а толку от них никакого – так или иначе в размышлениях он заходит в тупик. Потому, не сомневаясь, Эмиель прогоняет их прочь.       После каждой новой гулянки это удается всё лучше.

***

      Выпивка и её отсутствие всё отчётливее кажутся двумя сторонами одной медали.       С одной стороны, трезвым Эмиель находится в полном рассудке и успевает не только заниматься фамильными делами, но и «забивать голову чушью», как говорит отец, то есть читать медицинские трактаты. Но его внимание рассеянно. Без крови он становится раздражительным и угрюмым, подолгу глядя в одну точку. Руны Старшей Речи пляшут перед глазами, сплетаются в хаотичные узоры, слова слипаются друг с другом и теряют смысл. Обычно, не выдерживая и до полудня, он быстро утомляется и по привычному пути идет к друзьям.       С другой стороны, кровь даёт ему безусловный успех среди других. Именно так он знакомится с самой красивой девушкой, которую когда-либо видел. Когда её стройный силуэт в сильно декольтированном чёрном платье появляется под сводчатой аркой бального зала, кажется, что само время замирает в восхищении. Высокая, грациозная, она скользит по залу, словно пантера, и огненно-рыжие волосы колышутся в такт шагам, как языки пламени. Она вся – пламя, жаркое, опасное, рождающее в душе искры новых, до того неведомых чувств. Эмиель даже не успевает понять, как, повинуясь какому-то порыву, ноги сами несут его в её сторону.       Тихий голос в голове подсказывает, что это будет не просто очередная интрижка, и ему вдруг становится не по себе – настолько, что вопреки привычной сдержанности он чувствует, как вспыхивают от смущения щёки. Предательская особенность тела впервые подводит на публике, и оттого его сковывает внезапная робость, когда Эмиель видит девушку совсем близко. Боги, она прекрасна: тонкие черты лица, миндалевидные зелёные глаза, изящная белая шея и... он невольно бросает взгляд к манящей ложбинке декольте, где покоится золотое ожерелье, инкрустированное крупными рубинами. Опомнившись, он отводит глаза в сторону, – право, как мальчишка! – но вдруг замечает, как красавица понимающе улыбается, и эта улыбка словно предназначена одному ему в целом мире.       И Эмиель сгорает в этом пламени дотла.       Так, гораздо позже, в полумраке её маленькой спальни завязываются их отношения, сумбурные и полные страсти, впрочем, как и вся его нынешняя жизнь. В них он и узнает, что из всех индивидуальных способностей ему выпало кое-что ещё, вовсе странное: его избранница вдруг подмечает, что порой у него... люминесцируют алым глаза. Большей частью в моменты неутолимого желания.       С ней они так горят даже слишком часто, отзываясь жжением в радужках. Как Эмиель ни допытывается, она даже не называет ему своего имени. Только неохотно бросает:       – Как много вопросов для одного рта, которому можно найти куда более достойное применение.       Его это не огорчает; всё, что ему нужно – насытиться сполна этим полыхающим огнём, сжигающим его изнутри. Но, как Эмиель ни старается, он не может наслаждаться им вечно. Его возлюбленная не из тех, кто сковывает себя обязательствами – по крайней мере, так она говорит ему после очередной сцены ревности. Пламя обжигает и ускользает из рук, маня к себе других, таких же, как он, доверчивых мотыльков, с не меньшей силой. На душе у Эмиеля становится так тоскливо и тягостно, что он топит чувства в крови с удвоенной силой.       Спустя время он с ужасом понимает, что серьёзно увлечён. Правда, сосущее под сердцем чувство совсем не похоже на то, что пишут в книгах. Его одержимость переходит все границы дозволенного – установленные, конечно, ей, потому что Эмиель вообще не видит смысла в границах.       – Здорово тебя окрутили, – сочувственно вздыхает Азираэль, когда он в очередной раз жалуется на свою неприступную избранницу. – Ты бы хоть признался в чувствах-то, герой-любовник.       Эмиель вздыхает: как бы ему не хотелось это признавать, но это тот редкий случай, когда Азираэль действительно советует что-то дельное, и, как ни крути, ему придётся объясниться. Это происходит после случайной встречи на вечеринке у Орианы. Собравшись с духом, он просит свою возлюбленную отойти в сад, стараясь не отвлекаться на пылающее жаром лицо. Сначала она отказывается верить в то, что слышит, но потом, когда Эмиель снова и снова убеждает её в том, как сильно любит, зелёные глаза наполняются светлыми жемчужинами слёз.       – Я тоже, – тихо произносит она, с нежностью касаясь его скулы, – Я тоже люблю тебя, душа моя.       Сердце подскакивает в груди чуть не до самых небес. Эмиель не может поверить собственному счастью: его чувства взаимны. Теперь всё, что было до этого, отходит на второй план. Влюблённость занимает все его мысли, и он даже не обращает внимания на подтрунивания приятелей, – пусть веселятся, пока не поймут, чего лишены. К тому же после долгих уговоров он добивается права таскаться за своей любимой на светские приемы. В качестве официальной пары.       Пара. Слово из далёкого детства, произносимое таинственным шёпотом, больше не пугает. Он даже на время забывает про своего желтоглазого незнакомца – тем более, что с того самого момента возможностей выпить становится всё меньше и меньше.       Впрочем, Эмиель сам виноват. Не надо было попадаться ей на глаза после очередной вечеринки. Смутно он помнит, как любимая находит его, полубессознательного, по дороге к Боклеру – к счастью или к сожалению, сказать сложно, пока он не видит колючий взгляд зелёных глаз.       – Твои дружки дурно на тебя влияют, – слышит он её недовольный тон, – В вашей компании всегда принято так надираться?       – М-мы пьём в р-разумных количествах, – раздражённо возражает Эмиель, старательно изображая, что он не так пьян, как кажется.       – В разумных, как же! – её размытый образ подлетает к нему, взметнув огненной копной волос, – Ты же едва на ногах держишься, Эмиель! Если так будет продолжаться, ни к чему хорошему это не приведёт!       – Я д-держу всё п-под кон-тр-р-олем!       Непреодолимая сила несёт его куда-то к земле, но тонкая белая рука быстро подхватывает его за локоть, не дав упасть.       – Боги, не ври мне! От тебя несёт кровью на весь Боклер! Это просто невыносимо, – Эмиель едва чувствует, как её палец упирается ему в грудь, – Я не намерена терпеть твоё пьянство и дальше! Пообещай, что завяжешь!       – Но я н-не могу... П-право...       – Никаких но! Пообещай мне, Эмиель!       Её крик отзывается в голове неприятным звоном, и он готов сделать всё, чтобы прекратить эту пытку. Поэтому, скрепя сердце, Эмиель из последних сил выдыхает:       – Об-бещаю, д-дорогая.       Благо, зелёные глаза хотя бы перестают смотреть на него с упрёком.       Давать обещания оказывается легче, чем выполнять. Эмиель старается быть верным слову, – пока любимая рядом, он вообще готов на что угодно, – но очень скоро начинает заключать сам с собой осторожные сделки. Попробовать младенца в честь помолвки Реми? Ну, если только чуть-чуть. Выпить за здоровье названных родителей Орианы? Немного – не повредит. Да и, оказывается, ему здорово повезло с друзьями: они умеют хранить тайну его маленьких шалостей.       Он прекрасно понимает, что ходит по тонкому льду, который вот-вот затрещит под ногами, но до последнего оправдывается перед самим собой тем, что не позволяет лишнего. Пока не представляется случай надраться, как в старые добрые времена. До беспамятства.       Происходит это на его двести двадцатом дне рождения.       В фамильном поместье по этому случаю, как и всегда, дают банкет, который скоро перетекает в бал. Всё равно праздник выходит пресный, а его родители никогда не отказывают себе в удовольствии потанцевать – по счастью, в этом Эмиель с ними согласен. Так что, как только он слышит первые ноты знакомой мелодии, он мигом предлагает танец своей возлюбленной и, крепко сжав её талию, начинает плавно двигаться вместе с ней в такт музыке.       В залитом светом зале пары скользят по залу, как лепестки цветов, захваченные порывом ветра. Круг за кругом они плавно вальсируют, пока краем глаза Эмиель не улавливает странную фигуру среди других пар. Высокий и крепкий мужчина кружится в танце со стройной, утончённой партнёршей, и, изогнув её стан в глубоком наклоне, неожиданно поворачивает голову; так, что от блеска свечей в ясных карих радужках вспыхивает пламя. Он успевает заметить их мгновенно, и тело тут же прошивает молния изумления.       Из темноты неизвестности на Эмиеля смотрят жёлтые глаза незнакомца из видений.       Нет, невозможно... Это...       На мгновение он так и замирает, чувствуя, как деревенеют мышцы. Остатки сознания летят всё ближе к припадку, но в последнюю секунду Эмиель успевает остановить его, пересчитывая количество стеклянных подвесок в массивной люстре над головой.       – Эмиель? – едва различимый сквозь пелену наваждения, слышится голос возлюбленной. – Что с тобой? Эмиель?       Моргнув, он едва успевает уловить, как короткая вспышка янтаря гаснет так же быстро, как и появилась. Миг, и высокая фигура теряется среди остальных, словно её и не было.       Щеки касается бархатная ладонь, требуя ответа.       – Ничего, дорогая, – поспешно выдыхает Эмиель. – Должно быть, танец вскружил голову. Не возражаешь, если я отойду на минуту?       – Я тебя не оставлю. Эмиель, если это...       – Прошу тебя, не стоит беспокоиться. Мне и в самом деле не помешает небольшая передышка. Я скоро вернусь, – и, улыбнувшись так нежно, как только может, извиняющимся жестом он целует её запястье.       Побег кажется ему спасением. Быстрыми шагами Эмиель пересекает зал, выбираясь на небольшой балкончик. Льющийся сквозь стекла массивных дверей, свет зала рассеивается на плитках его пола причудливыми узорами. Он проникает повсюду, не оставляя ни намёка на возможность уединения, а Эмиелю так хочется сейчас побыть одному. В поисках укрытия он отступает влево, за край дверного проёма, в темноту резного эркера.       Стоит найти уединение, как из груди сам собой вырывается рваный вздох: значит, теперь он видит жёлтые глаза ещё и наяву. Обман зрения пугает – не то, чтобы до этого он воспринимал свои припадки чем-то большим, чем просто недомогание, но теперь...       Нет, я... Я не схожу с ума, лихорадочно мечутся мысли в голове, я в здравом рассудке. Или же... Нет, людям здесь определённо не место, и этот незнакомец никогда не смог бы появиться в его поместье. Да и что-то подсказывает, что такая встреча не была бы случайной. Так что по меньшей мере это глупая игра воображения.       Пожалуйста, только не сумасшествие.       Раздражённый, Эмиель проводит рукой по вспотевшему лбу. Ох, как бы хотелось сейчас выпить, лишь бы успокоить нервы и боль, отголосками мажущую по затылку. Кровь сделала бы этот вечер чуть более выносимым, чуть более подвластным ему, Эмиелю, а не призраку из его видений. Кровь смягчила бы чувства и дала бы насладиться моментом удивительной иллюзии. Хотя бы капля...       Нет, и думать об этом не стоит. Нужно отвлечься хотя бы на что-то и выкинуть эти мысли из головы. Ещё минута на отдых, и Эмиель вернётся, как ни в чем ни бывало. Как-никак, у него день рождения, а праздник на то и праздник, чтобы не позволять его испортить.       Я не схожу с ума, твёрдо повторяет он, прогоняя назойливую тревогу.       Стоит непривычно жаркий июль, и густой воздух сумерек, ничуть не остывший после полудня, пристаёт к коже липкой патокой. Эмиель замирает, вслушиваясь в ночные звуки. Слабый ветер едва шелестит листьями раскидистых клёнов. Нестройным хором стрекочут цикады, вторя крикам лягушек в пруду. Где-то в лесу раскатисто ухает филин. В стороне от Боклера хохочут женские голоса, ржут потревоженные в ночи кони. Наверное, думает Эмиель, какие-то молодые дворяне, тоже не спящие этой ночью, решили покрасоваться на потеху дамам. Мысль вызывает у него слабую усмешку; когда-то и он был бы рад поучаствовать в подобном, но теперь слишком поздно. Вздохнув, Эмиель прислоняется к холодной стене и прикрывает глаза.       Лето – его любимое время года. Летом пышным цветом распускаются цветы, раскрываются до того неведомые оттенки привычных запахов и вкусов. Вот и сейчас он невольно тянет носом. Пахнет горечью травы, нагретой закатным солнцем, слабыми нотками отцветающих роз и внезапно... кровью.       Во рту неожиданно становится сухо, как в пустыне; по затылку и шее пробегают колкие мурашки. Эмиель вздрагивает. Кто пронес сюда выпивку, как? Вся семья в курсе его невоздержанности, и сегодня присутствие людей строго-настрого запрещено. Что ж, очевидно, не все гости согласны с таким решением.       Он вдруг видит какое-то слабое движение в кустах: кто-то – или что-то – пробирается вдоль ограды в сторону поместья, пытаясь остаться незамеченным. Для вампиров. Поразительная глупость, фыркает он про себя. Впрочем, в какой-то момент шевелящаяся точка пропадает среди листвы. Странно, думает Эмиель, куда она делась? Не испарилась же? Если только...       Он чуть не подпрыгивает, когда из темноты его резко дёргают за рукав дублета.       – Август?!       – Ш-ш-ш, тихо, – его друг прижимает к губам палец, оглядываясь на балконные двери, – Поговорим в другом месте.       Он исчезает в облаке зеленоватого дыма, и вслед за ним Эмиель с хлопком принимает тот же облик. Рывком они слетают с балкона вниз, и, продираясь через заросли живой изгороди, он понимает, что Август ведёт его в сторону прохода к зимнему саду. Интересно, почему именно туда, думает Эмиель.       – Я и не надеялся ожидать тебя сегодня, – говорит он, когда они, убедившись, что за ними никто не следит, возвращаются в привычную форму, – Вы же...       – Именно, Эмиель, именно. Я здесь за тем, чтобы это исправить, – отзывается Август, – И не я один.       Хлопок, и рядом возникает Реми.       – С праздником! – он подшагивает к брату, чтобы идти с ним вровень, пока Эмиель отстаёт позади, – Ну, ты готов хорошенько повеселиться?       – О чём ты?       – Ты ему не сказал? – удивлённо спрашивает Реми у брата, – Почему?       – Не хотел портить сюрприз, – только пожимает плечами Август.       Мурашки спускаются с шеи куда-то в область лопаток. У Эмиеля возникает нехорошее предчувствие, но, будь он проклят, если где-то в глубине его души не начинают плясать искры предвкушения.       – Сюрприз? – осторожно интересуется он.       – Не могли же мы оставить друга без достойного подарка! От-мен-на-я выпивка, дружище, – обернувшись, с расстановкой проговаривает Реми. – Мы очень старались.       – Здесь? Вы что, спятили? Моя...       – И как же она узнает? – вопросом на вопрос отвечает Август, – Никто не собирается устраивать шумные посиделки. В самом деле, Эмиель, к чему эта паника? Тебе же не восемьдесят, выкрутишься как-нибудь.       Эмиель уже не знает, сколько ещё раз ему придётся удивиться за вечер.       – Так куда мы идём?       – О, уже пришли, – хмыкает Реми, – Прошу, милсдарь, после вас.       Удивлённый, Эмиель оглядывается – и вдруг узнает это место. Укромная терраса, с одной стороны скрытая старой кирпичной кладкой, а с другой аркой, увитой густыми зарослями плюща. Раздвигая его ветви, Эмиель вдруг замечает, что за её каменным сводом сверкают крохотные огоньки свечей.       – Это Эмиель, – слышит он голос Орианы, – Ну наконец-то! Я уже не знала, что и думать, так долго вас не было!       – Боялась, что его уже уложили в кроватку и подоткнули одеяльце? – усмехается Август. Эмиель в ответ только закатывает глаза.       Он проходит вглубь арки и поневоле восхищается убранству террасы. Кроме сияния свечей, повсюду – на столиках, на полу, даже на перилах – разложены цветы: он замечает пышные ветки глициний, маленькие шапочки анемонов и белых гвоздик. На языке цветов это значит... Ах, мы рады тебе, друг, вспоминает Эмиель, и при мысли об этом в груди разливается щекочущее тепло.       Склонившаяся над одним из столиков, Ориана поднимает голову на звук его шагов и выпрямляется, кивнув в знак приветствия. Эмиель позволяет себе мимолетную улыбку.       – Ты, как всегда, удивительно точна в подтекстах.       – Для тебя всё, что угодно, – усмехается она и ласково треплет его по плечу, – Пойдём, Мими. Угощение ждёт.       В мерцающих бликах света, кроме Азираэля и Орианы, видны ещё несколько силуэтов. Пятеро девушек, ослабевших под сильным гипнозом, лежат прямо на каменном полу. У одной из них, блондинки, раскрытые глаза оказываются удивительно красивого оттенка: светло-карие, в отблесках свечей они кажутся золотистыми. Почти жёлтыми.       Затылок чуть покалывает, и Эмиель мягко наклоняет голову, борясь с ощущением. Что ж, мираж преследует и здесь, но это все ещё просто мираж. Слабость, недостойная того, кто сильнее большинства созданий этого мира. Так что он не поддастся пустым переживаниям, нет. Никакое это не сумасшествие.       Реми обводит террасу прищуренным взглядом.       – Вы что, уже пьёте? Без нас?       – Не совсем, – из-под свода каменной арки выбирается Азираэль. В руках у него свёрток, подозрительно напоминающий новорожденного. – С некоторыми пришлось похлопотать, так что... А, ладно. Выбор у нас сегодня достойный. Что будешь пить, виновник торжества?       К дьяволу. Ни одному наваждению не удастся завладеть моим рассудком. Не тогда, когда я пойду ему наперекор.       – Предпочту эту, – не колеблясь, указывает на блондинку Эмиель.       Азираэль кивает, довольно ухмыляясь.       – Как угодно. Пора начинать. Ну, господа!       – Выпьем, – хором соглашаются близнецы.       – Твоё здоровье, Мими, – вполголоса говорит Ориана, склоняя голову, и Эмиель благодарно улыбается в ответ. Всё-таки ему очень и очень повезло иметь таких друзей.       Мягко подняв блондинку, он с треском рассекает зубами нежную плоть девичьей шеи, выпуская наружу кровь, такую сладкую, такую желанную, и пьёт. Пьёт без остановки, пока не начинает кружиться голова. Он не ошибся с выбором: у крови внезапно оказывается интересный вяжущий привкус, покалывающий терпкостью язык.       Ох, и славный ему сделали подарок.       Выпивка будоражит, и на душе у Эмиеля становится легко и весело, так, что он забывает и про любимую, и про драгоценное семейство. Сейчас для него больше не существует ничего, кроме крови. Девушек быстро допивают досуха. Эмиель старается пить помедленнее, чтобы не потерять контроль раньше времени, но остальные этим не страдают. Невольно гадая, что припасено дальше, он вглядывается в очертания окрестностей.       – Что, ещё по одной? – замечает это Азираэль и указывает куда-то в сторону, – Часть мы сложили вон в тех кустах. Хочешь взглянуть?       – Я только посмотрю, – пожимает плечами Эмиель и указывает на блондинку в своих руках. – Честно говоря, мне пока хватает.       – Посмотри, подбери себе что-нибудь заранее. А то знаю я их, – небрежным жестом он взмахивает в сторону близнецов, – Мигом всё высосут, не оставят ни капли, черти.       В кустах, как выразился Азираэль – на самом деле это пышно цветущий рододендрон – лежит с десяток детей разных возрастов. Под усыпляющим гипнозом их румяные личики, трогательно юные, напоминают фарфоровых кукол. Смешиваясь с благоуханием цветов, их запах, пряно-сладкий, невольно вызывает дрожь.       Эмиель облизывает губы, когда друг выбирает себе одного и начинает пить.       – Чудо, не иначе, – говорит он больше сам себе, чем Азираэлю. – Давно не бывал на таком прекрасном празднике.       – Да и выбор сегодня превосходный, скажи? – отзывается тот, оторвавшись от детского плечика, – А ведь мы только начали.       Но Эмиель, открывший было рот, чтобы ответить, не успевает этого сделать.       – Идиоты, – тихим голосом произносит кто-то из темноты. Отрывисто и коротко, словно выносит приговор.       Боги, ругается про себя Эмиель, только не сейчас. Из всех укромных мест дома его раскрыли здесь, на почти заброшенной террасе, куда гостям обычно вход воспрещён. Да ещё и начали оскорблять.       Судя по всему, Азираэль думает то же самое.       – Это ещё кто? – сжимает губы он. – Мы гостей не ждали, лишних зрителей тем более.       Эмиель хмыкает: ситуация принимает интересный оборот.       – Позволь мне разобраться с этим. И помалкивай, ради всего святого.       – Идёт, – понуро соглашается Азираэль. – Только без позёрства, Эмиель, если ты, конечно, умеешь. Хотя – неважно. Сделай так, чтобы он убрался побыстрее.       – И не подумаю, – отзывается голос, – Наслышан о вашей компании. Давно хотел посмотреть, как вы упиваетесь до безумия. Весьма поучительно.       Кажется, кое-кто готов вступить в полемику, думает Эмиель. Ему даже становится любопытно взглянуть, кто же этот неизвестный упрямец. Делая шаг в сторону лужайки, он замирает, прислушиваясь к шорохам за аркой.       – Эй, милейший! Я не намерен разговаривать с невидимкой, – произносит он в темноту, – Раз уж ты волен разбрасываться суждениями, то покажи себя.       Раскидистые побеги плюща шуршат листьями, и незваный гость выбирается навстречу, позволяя пламени свечей осветить лицо. Он оказывается очень юным: в самом деле, никак не больше ста пятидесяти. Совсем мальчишка, он и выглядит так же: угловатые линии тела вкупе с ещё детской пухлостью щёк. На нём длинный чёрный дублет, давно вышедший из моды, который ему широк в плечах. Густые волосы цвета воронова крыла собраны в хвост и перехвачены атласным бантом. Выйди Эмиель в таком наряде в свое время, его бы засмеяли, обозвав маменькиной куколкой. Да и, если присмотреться, даже эта напускная ухоженность не создаёт должного впечатления: дублет потрёпан, брюки поношены и истёрты в нескольких местах, а о сапогах и говорить нечего. Словом, парень явно не испорчен роскошью.       Глаза у него пронзительно голубые и холодные, как лёд. Эмиель невольно чувствует, как эфемерный мороз пробегает по коже. Выражение гладкого, ещё детского лица суровое и не по годам жёсткое. Что ж, если кто-то бы и назвал такого маменькиной куколкой, то одной перепалкой дело бы не обошлось.       Тактичностью неизвестный тоже не отличается.       – Я готов повторить. Вы действительно идиоты.       – А ты откуда такой нарисовался, умник? – задиристо бросает молчавший до того Азираэль. Ох, началось; если сейчас его не успокоить, дело быстро дойдёт до скандала. Эмиель сердито морщится и жестом показывает, чтобы дражайший друг убрался обратно в кусты. Собеседнику же он старается улыбнуться так дружелюбно, как только может.       Странный юнец почему-то приковывает внимание, и Эмиелю хочется понять его логику.       – Отчего же? – искренне интересуется он, следя за тем, как льдинки глаз напротив меняют свое выражение с сердитого на настороженное. Сопляк побаивается его, но ничем это не выдаёт.       – Ваши пьянки – пустая мышиная возня, – твёрдо повторяет тот, нахохлившись, как едва оперившийся воронёнок. – Без цели, без смысла. Бесполезное прожигание вечности.       Тут Эмиель, не веря своим ушам, начинает смеяться. Он смеётся долго, до слез, пока не начинает болеть челюсть. А когда прекращает, то видит, как мальчишка обиженно кривит рот.       – Что смешного? – цедит он сквозь зубы, и в неуклюжем, совсем недавно сломавшемся голосе звенит уязвленная гордость.       – Цель и смысл, – протягивает Эмиель, – Красивые, но пустые слова. Полагаю, книжка, в которой ты их вычитал, должна быть не дамским романчиком. Если позволишь, я с радостью попрошу её у тебя на вечер.       – Для тебя, может, и пустые, – огрызается малец, – Но не для всех.       Эмиель позволяет себе препаскуднейшую ухмылку.       – Ну и ну, взгляните-ка на него! Никак благородный философ заглянул к нам на огонёк. Возможно, он ещё и верит, что цель и смысл в этом мире есть у всего сущего? О, так и есть, – он подходит к парнишке ближе, почти вплотную, и чувствует тёплое дыхание на своей щеке, – Убеждённый идеалист. Какая жалость.       Без капли смущения он сталкивается с ледяным взглядом и остаётся доволен отпором. Минутная зрительная пикировка заставляет оживиться: однако, кто бы мог подумать, что за обманкой нежного возраста кроется такая сила.       Голубоглазый вампир фыркает, стараясь всем видом показать презрение.       – Циник.       – Наивный ребёнок, – парирует Эмиель, с лёгкостью отодвигаясь в сторону. – Не тебе меня судить. Но, вижу, ты всё же ждёшь объяснений.       – Пожалуй.       Простыми причинами тут не отделаешься.       – Скажу тебе так: мной движет сама суть чувственного наслаждения, – подумав, заключает Эмиель.       – Скорее, недостойной праздности.       – О-о-о, в этом-то и дело. Видишь ли, – он делает пространный жест рукой, – Праздность, как и всякая иная страсть, рождается из трагедии скоротечности блаженства. Хороший кутёж лечит душу и сердце, но лишь временно. Что же мне делать, когда его эффект сходит на нет? Позволить себе страдать?       – Попробовать не быть эгоистом, – холодно предлагает обнаглевший мальчишка.       Эмиель приподнимает брови.       – Прошу, мне слишком дорого собственное душевное равновесие. Что до удовольствия, которое я получаю от питья, то мой, как ты выразился, эгоизм связан с тем, что оно мимолётно. Но разве от этого менее прекрасно? Сущность наслаждения в самом желании его, сказал кто-то из великих, к сожалению, не припомню фамилии. Готов поспорить, – тихо добавляет он, кружа около юнца, растерявшегося от потока слов, – Ты бы с радостью разделил мою точку зрения, будь ты знаком с кровью поближе. Впрочем, мы можем это исправить. Прямо сейчас.       Вот и он, час подключить собственные чары. Эмиель прекрасно знает, что нужно делать, когда хочется кого-то к себе расположить. У него есть свой набор маленьких трюков. Мягкое движение плечами назад, чтобы показать ключицы из-под ворота рубашки. Приоткрытые в полуулыбке губы. Лёгкий поворот шеи, заставляющий волосы упасть на грудь каскадом. Они не могут не работать, и мальчишка это подтверждает, замирая, как вкопанный.       Эмиель расслабляется, довольный произведённым эффектом.       – Не уверен, знаком ли ты с традицией обмениваться напитками, – тут он хмыкает сам себе, – К твоим манерам у меня всё ещё остались вопросы. Однако лично для тебя мне всё равно хочется сделать жест неслыханной щедрости. В качестве поучения.       Недопитая девушка все ещё чудесно пахнет, и он от чистого сердца протягивает её тёплое тело.       – Потому повторюсь: выпьешь со мной? Советую, – и Эмиель любовно гладит растерзанную шею, – Не отказываться от моей доброты.       Весь спектакль стоило устраивать ради этой минуты. Глаза мальчишки темнеют, и он, озлобленно шипя, принимает форму красного облака и исчезает без следа.       Вот так раз.       – Ушёл? – выглядывает из густой листвы рододендрона Азираэль. – Ну, и затянул ты лекцию.       Эмиель вздрагивает: он совсем забыл про друга в кустах. Признаться, он вообще забыл про всё, пока дразнил мальчишку. Пыл искусительного образа медленно сходит на нет, и, стряхнув с себя его остатки, он вдруг чувствует: после странного разговора что-то в груди незримо шевельнулось. Эмиель никак не может понять, что именно.       – Не то чтобы, – отвечает он невпопад, – Так… мелочи.       – Чего? – хмурится Азираэль, – Эй, Эмиель? Какой-то ты странный, дружище. Поверил этой малолетке, что ли?       – Считаешь, что стоило бы?       – Уж скорее ты так считаешь. Зачем распинался перед ним, как профессор? Забудь уже о нём, всякие недоумки находятся. Лучше выпей, – он наклоняется и протягивает свёрток с младенцем, – Сразу полегчает, вот увидишь. Сам же говорил про целительный эффект.       Вздохнув, Эмиель берёт малыша на руки и всматривается в крошечное личико. Почему-то суровый юнец не хочет уходить из памяти. Конечно, талант к спорам ему ещё оттачивать и оттачивать, но то, с каким упорством мальчишка отстаивал свою точку зрения... Словно такие домыслы возникли не на пустом месте, а... путём долгого осознания. Хотя – едва ли это возможно; какие суждения у сопляка, ещё не распробовавшего вкус крови? Мысли противоречат одна другой, совсем сбивая с толку.       Да, вечер выдался и вправду удивительный во всех отношениях.       С удивлением Эмиель отмечает, что не может выкинуть выкрики мальчишки из головы, и то, что шевелилось в груди до этого, переползает глубже и неприятно царапается под рёбрами. Похоже, его и в самом деле задели слова про цель и смысл. Невольно он чувствует странную тревогу, какое-то далёкое переживание... Боль от пустоты внутри, подсказывает память.       На секунду ребёнок в его руках открывает глаза, и в них Эмиель видит золотистые сполохи.       У меня есть цель, вдруг понимает он, ты ошибался, юнец. Я пью не только ради удовольствия. Я пью, потому что вижу кого-то, с кем связан неясным образом, и это мой единственный шанс узнать, каким именно. Ну, или я сумасшедший, и тогда тем более стоит выпить.       У меня есть цель, радостно заключает он, вгрызаясь в детское тело. У меня есть цель, повторяет он, пока тёплая кровь льется по стенкам горла.       У меня есть цель, проскальзывает у него в голове последний раз, прежде чем Эмиель падает в темноту.       ...Вспышка.       Свод прежней пещеры освещен тусклым светом разведённого внутри костерка, но он стоит снаружи, на уступе, припорошенном снегом. Ветер едва заметно шелестит ветвями берёз, покрытыми инеем. Вьюга утихла, и в голове мелькает мысль о том, что спустя ночь можно отправляться в путь. Но не сейчас.       Тихий смех звучит совсем рядом, неприлично близко, и Эмиель, подчиняясь воле видения, движется дальше по уступу назад. Жёлтые глаза неотрывно следят за ним, и массивная фигура их обладателя делает шаг навстречу, неожиданно выходя из пещерного мрака.       Первое, что он замечает – седые, почти белоснежные волосы, падающие на лоб и скулы. Незнакомец стряхивает их ленивым жестом, открывая лицо, и приподнимает уголки губ; улыбка выходит у него кривой и усталой. Черты лица его грубые, даже звериные, но по какой-то причине Эмиель не может на них насмотреться. Высокие скулы, крупный прямой нос, жёсткий, волевой рот и твёрдая линия челюсти.       И, чего таить, внезапно этот человек кажется ему поразительно притягательным.       Высокий и крепкий, весь он пропитан резкой, хищной красотой. Не сладким изяществом цветка – пронзительной, строгой отточенностью лезвия ножа. Или меча, как, возможно, из тех двух, что на странный манер покоятся у него за спиной. Без сомнений, перед ним некого рода воин, пусть и сейчас без доспехов, в одной кожаной куртке и простых штанах.       Свирепый и сильный. Опасный. При том почему-то улыбающийся ему одному.       Боги всемилостивые, всё это время он видел такого...       ...У меня есть цель, придя в чувство, напоминает себе Эмиель и стирает со лба холодный пот.       Что ж, если это его цель, то он всё ещё знает о ней слишком мало.       Мысль об этом воодушевляет, и спустя время после праздника Эмиель снова начинает пить с прежней силой – правда, втайне от всех, кто против этого. Боль уходит, и в его жизнь возвращаются образы, по которым он, сам того не зная, скучал. Жёлтые глаза по-прежнему смотрят на него с таким теплом, что в ответ тело так и наполняет приятная нега. Эмиель всеми силами пытается пошевелить хоть пальцем, стараясь взять припадок под контроль, сделать какой-нибудь жест, издать звук, но не может. Он только молчаливый наблюдатель за чужой жизнью.       Чужой ли?       В видениях появляются и другие люди, причём трудно найти более друг на друга непохожих. Мужчина в уморительной фиолетовой шапочке и с лютней под мышкой. Черноволосый парнишка с редкой бородкой и застенчивым, словно извиняющимся выражением лица. Суровая девушка с льняными волосами и вроде бы – он не уверен – с колчаном стрел за спиной. Но нутром Эмиель чувствует, что главный здесь этот желтоглазый незнакомец, и каждый раз вспышки света приводят именно к нему.       Впрочем, чем чаще Эмиель видит его, тем больше он погружается в невесёлые раздумья. Однажды, читая какую-то дрянную книжку о том, как разлучённые семьями возлюбленные из-за магической связи находят дорогу друг к другу, он невольно видит параллель с собой.       Идея магической связи неожиданно захватывает рассудок. Всю свою жизнь Эмиель слышал о связи кровной, для вампиров совершенно обыкновенной и ясной, как день. Правда, такая связь обычно соединяла родителя с ребенком, мужа с женой, а в случае, если нужно было спасти собрата – донора с реципиентом. Словом, её определяло наличие общей крови.       Но магия могла работать по иным законам. Вампирам был подвластен не только гипноз, но и другие ментальные формы воздействия на материю. Эмиель слышал о том, как некоторые его знакомые в самом деле находили партнеров, подчиняясь какому-то внутреннему порыву. Это наша природа, обычно поясняли они, инстинкты. Эмиель в инстинкты не верит, но в магические силы – вполне.       Так он снова невольно вспоминает легенду о наречённых. Что ж, если предположить, что существует некая форма ментальной связи, связи, которая кем-то – или чем-то? – предопределяется, причём с учетом чистой случайности... Тогда легенда и в самом деле может быть правдива, хотя её истинный смысл окажется сильно искажён.       Звучит так дико, что Эмиель морщится от собственных мыслей. Даже если принять – в рамках гипотезы! – факт наличия предопределённости, то сразу же возникает множество вопросов. Кто включается в выборку потенциальных кандидатов? Какова вероятность найти этого самого наречённого? Переменных и условий в таком уравнении должно быть столько, что голова пойдёт кругом. Более того, каким-то образом сюда нужно вписать вообще неопределимый параметр: людей. Людей, поколений которых за время жизни одного только Эмиеля сменились десятки, если не сотни.       Хорошо, если в дело вмешается удача, и каким-то образом тот самый наречённый появится в выборке на конкретного вампира в подходящий временной отрезок. Там, конечно, встанет вопрос поиска, принятия в семью, и так далее, и тому подобное… Но ведь может быть и другой исход. Эмиель тут же представляет себе, как это происходит: вампир появляется на свет, проводит вечность в поисках своей судьбы и даже не подозревает, что наречённый уже давным-давно покинул этот мир до него.       Тогда существует ли вообще этот незнакомец из его видений?       В рамках гипотезы, думается ему, пусть только в рамках гипотезы. Гипотезы Эмиель любит и уважает, главным образом из-за того, какой простор для фантазии они оставляют. Он живо воображает одинокую тёмную фигуру в длинном шерстяном плаще, стоящую к нему спиной где-нибудь на склонах Горгоны. Рысья Скала... Ему бы подошла Рысья Скала. Что-то есть в его незнакомце от дикого зверя, какая-то потаённая мощь, какую чувствуешь, сталкиваясь в лесу с потревоженным хищником. Впрочем, Эмиель был бы рад показать не только Рысью Скалу, но и старые эльфские храмы в лесах Кароберты, и холмы на берегах Сансретура, и даже фамильное поместье. В рамках гипотезы, разумеется.       Однако, даже если убрать из уравнения ограничители счастливой случайности, никто не отменяет свободной воли. Захотел ли бы вообще желтоглазый человек его, вампира, видеть? Возможно, он так же, как и Эмиель, страдает от припадков и мучается от неизвестности. Интересно, а каким бы он, Эмиель, выглядел в чужих видениях? Перепачканным в крови детей, которых он пьёт?       Как бы он хотел, чтобы рядом был кто-то, кто мог дать ответы на эти вопросы. Хочется получить хоть крупицу ясности, возможно, спросить совета... Да просто выговориться о собственных чувствах. Но делиться этим не с кем. Разговор с родителями исключается, с ними тема припадков под запретом. Азираэль и близнецы поднимут его на смех, Ориана – не поверит. Он так долго убеждал её, что не собирается слушать эту чушь про наречённых, что они даже никогда не говорили о её названной сестре – а он знает, что каждый год Ориана уезжает на Скеллиге и, возвращаясь, не выходит из дома несколько дней подряд. Наверное, стоит исправить положение дел.       Правда, перед этим ему нужно разобраться, зачем он вбил себе в голову, что легенда может оказаться правдой. Будь Эмиель с собой честен, он бы назвал это нездоровой обсессией, а нездоровые обсессии обычно заканчиваются... не слишком гладко.       Да, может статься, он всё-таки сходит с ума.       Вздохнув, он поднимает голову от страниц книги. Так или иначе, нужно принять решение. Разговор с Орианой необходим, но пока есть кое-что, что только в его силах. Всё же хочется узнать об этом желтоглазом человеке больше, чем просто образ. Попытаться понять, почему раз за разом он рождается у Эмиеля в голове.       Впрочем, есть и другой выбор: он может попытаться забыть о нём, как о страшном сне, но тогда для этого придётся перестать пить.       А этого Эмиелю, как ни крути, очень, очень не хочется.

***

      Если бы кто-то сказал ему тогда, что его падение начнётся с точки высочайшего наслаждения – а, конкретно, оргазма, – Эмиель бы, не раздумывая, рассмеялся в ответ, покрутив пальцем у виска, и только подивился бы фантазии того, кто это придумал. Потом-то он узнает, что иногда судьба складывается так, что любые фантазии остаются далеко позади.       Как обычно, всё начинается с безобидной пьянки. Вечеринки, как говорят близнецы, которые устраивают её по случаю предстоящей женитьбы Реми. Можно даже назвать это одним из последних собраний в прежней компании, потому что Ориана собирается уезжать из Туссента на север, устав от конфликта с каким-то из своих ухажёров, а Реми через пару месяцев переберётся в Марибор к будущей жене и погрузится в семейный быт. Эмиель подозревает, что скоро уедет и Азираэль, совсем неспроста следуя за Орианой, и тогда от их дружеского круга в Боклере останется лишь он и Август.       Так или иначе, их дороги расходятся, и это печалит.       Откуда-то появляются мысли о неминуемом одиночестве. Что странно, потому что браться им неоткуда: у него ведь остаются семья и любимая женщина. Но больше не будет прежних лихих загулов, пьяного смеха и проделок на спор. Вместе с отъездами друзей исчезнет и какая-то часть его души. Поэтому сегодня хочется напиться сильнее, чем обычно. Пусть бы даже спрятаться на ночь в подвале, если за ним кто-нибудь явится, но всё равно – набраться как следует.       Что, собственно, он и делает. Пожалуй, даже слишком усердно. Его меланхолия не укрывается ни от кого, включая близнецов, которые, будучи уже изрядно повеселевшими, в какой-то момент вытаскивают его в укромный угол гостиной на разговор.       – Ты хандришь, – сходу констатирует Август, – Портишь всем атмосферу.       – Виноват, – кисло улыбается Эмиель.       – Что уж там, – на удивление легко отвечает Реми. – Мы тебя не ругать пришли. Просто вспомнили, что есть тут кое-что, что может поднять тебе настроение. Что скажешь?       Эмиель хмурится, ничего не понимая.       – Благодарю, но фисштех я пробовать не собираюсь.       – За кого ты нас принимаешь? – недовольно кривится Август, – Тебе – эту дрянь? Притом, что мы, как хозяева, предпочитаем предлагать гостям более изысканные формы времяпровождения. Покажешь ему, Реми?       Улыбка у его брата выходит шальной и немного хищной.       – О, с удовольствием. Пойдём, Эмиель. Познакомим тебя с красной комнатой.       Честно говоря, понятия об изысканном времяпровождении у близнецов едва ли безопаснее, чем употребление наркотиков, но Эмиель всё равно позволяет увести себя вглубь особняка через бесчисленные анфилады и галереи. Наконец Реми останавливается в конце узкого коридора у массивных резных дверей.       – Что ещё за красная комната? – поняв, что они на месте, интересуется у него Эмиель, – Вы снова придумали какой-то шарлатанский аттракцион?       – За такие слова тебя бы на кол, – обижается тот. – Мы уже давно забросили эту чепуху. Красную комнату придумал Август, для всякого приятного баловства. К слову, здесь много важных мне особ, перед которыми не хочется ударить в грязь лицом. Так что веди себя прилично. Не то вытолкаю взашей.       – Не думаю, что расстроюсь от этой...       Эмиель не договаривает, потому что Реми распахивает громадные двери, открывая взгляду небольшую комнату, когда-то бывшую, очевидно, спальней, а теперь заставленную мягкими диванами и кушетками и отделанную красной парчой.       То, что обнаруживается внутри, трудно назвать баловством. Но приятным – несомненно.       В комнате происходит оргия. Самая настоящая. Десятки обнажённых вампиров касаются и ласкают друг друга, парами и не только. Они повсюду: на кушетках, у стен, на полу – переплетаются в самых немыслимых позах, постанывая, вздыхая и крича от удовольствия. Двое девушек и парень... Трое парней... Вон там, в углу – ого, четверо на одну... В воздухе так и пахнет желанием, неприкрытым и необузданным, да ещё и эти звуки – не просто стоны, но и шлепки, и влажные, совсем непристойные хлюпанья – отзываются внутри волной мурашек.       – Какого... – только и выдавливает Эмиель, глядя на этот огромный, горячий клубок похоти. Он даже не чувствует, как кто-то хлопает его по спине:       – Развлекайся, – и закрывает створки дверей.       Спустя минуту звенящей тишины в голове он с трудом осознает, что является единственным одетым вампиром в этой комнате. Становится нечем дышать. Растерянный, он оглядывается по сторонам, не зная, что и делать, но ему неожиданно приходят на помощь.       – Ну, добро пожаловать, – произносит вкрадчивый женский голос откуда-то сбоку. – Ты гость Реми?       Он оборачивается и натыкается на прищуренный взгляд. На него смотрит девушка, не старше его, маленькая и худая, как тростинка. У неё удивительные волосы – рыжие, но не огненные и не медные, а темнее, цвета палой листвы. Длинными косами они спускаются по плечам и вниз по её груди. Голой груди.       Как и все остальные в комнате, его собеседница полностью обнажена. Чувствуя, что его застали врасплох, Эмиель сглатывает, отводя глаза к полу.       – У-у, какой скромный, – весело фыркает девушка. – Ну, не смущайся. Я Фелиция, и сегодня я держу наше собрание под контролем.       – Собрание? – удивляется Эмиель. – По какой-то договоренности?       – Ну да, – пожимает плечами Фелиция и подходит к нему ближе, сверкая бездонно-синими, как сапфиры, глазами, – Ты никогда не слышал? Мы регулярно так собираемся, часто приводим с собой людей. Можно сказать, двойное удовольствие.       Где-то на другом конце комнаты в подтверждение её словам слышится короткий, полный наслаждения стон, треск разрываемой плоти и жадное причмокивание того, кто напился вдоволь.       – Людей? – даже не вздрогнув, повторяет Эмиель.       – Верно. Мы накладываем на них чары, чтобы не трепыхались раньше времени. С остальным всё просто, – она обводит рукой зал, и косы чуть сдвигаются, открывая вид, от которого у Эмиеля шумит в ушах от прилившей крови. – Каждый делает то, что хочет, не нарушая границы других. У нас нет цели заниматься насилием, даже в рамках практик. Только чистое наслаждение. Ты как с этим?       – Звучит... интересно, – поразмыслив, медленно произносит Эмиель.       Потому что, боги, это так и есть. Он пробовал многое, кроме подобного количества партнёров одновременно, так что это кажется, возможно, даже какой-то новой ступенью. Гранью, ждущей того, чтобы её открыли.       Фелиция только улыбается в ответ, показывая очаровательные ямочки на щеках.       – О, славно! Тогда не стесняйся, выбирай себе кого-то по вкусу. Пока не выбрали тебя, – подмигивает она ему. – Могу с этим помочь, если хочешь.       Жар начинает закипать под кожей. Сапфиры глаз смотрят на него насмешливо, как на глупца, не понимающего правил игры. Эмиель делает шаг навстречу и касается длинной косы, медленно отводя её за спину.       – Думаешь, я не справлюсь сам, милая?       Ответ находится сам собой: секунда – и, подавшись вперёд, Фелиция затыкает его рот поцелуем. Вмиг всё, что было прежде, перестаёт иметь значение. Руки сами собой поднимаются вверх, обхватывают тонкую талию, и от прикосновения к голому, горячему телу у Эмиеля кружится голова. Тихо вздохнув в ответ, Фелиция прикусывает его нижнюю губу, чуть потянув на себя, и, ох, все внутри рассыпается на тысячи горящих искр. Не разрывая поцелуя, она делает несколько шагов в сторону ближайшего дивана, и, круто развернув их обоих, толкает его в грудь, заставляя сесть.       Не успевает он опомниться, как она седлает его сверху, снова приникая в поцелуе, и Эмиель глухо стонет в её распахнутые губы. Прохладные ладони шарят у него по груди, быстро разделываясь с пуговицами рубашки, и раскрывают ворот; он тоже не отстаёт, проводя ладонями по бокам до шелковистых бедер и приближаясь все ближе к тому, к чему сильнее всего хочется прикоснуться.       – Стой, – вдруг говорит Фелиция, – Нетерпеливый какой, ещё скромничал. Я совсем забыла кое-что рассказать, – она наклоняется в сторону и достаёт из маленького шкафчика кусочек алой ткани, – Обычно новенькие приходят в масках, но, раз уж ты здесь без приглашения, это тоже подойдёт.       Эмиель понимает всё мгновенно, и осознание отзывается мурашками до самых кончиков пальцев.       – Всё, что делается в красной комнате, остаётся в красной комнате, – многообещающе улыбается ему Фелиция и одним движением завязывает глаза. Веки накрывает кровавая пелена, в которой не видно ничего, кроме горячего, переполняющего все тело желания.       В голове становится восхитительно пусто, и, если он о чём-то и помнил до этого, то теперь забывает обо всём.       Чьи-то руки – Фелиция? или уже нет? – до конца расстёгивают его рубашку и стягивают с плеч, оглаживая обнажённую грудь. Он задерживает дыхание, чувствуя, как по коже пробегают уверенные пальцы, и с шипением выдыхает, когда они касаются затвердевших сосков. В брюках становится так тесно, что хочется побыстрее от них избавиться.       Неожиданно Эмиель понимает, что к прежней паре рук добавляются ещё одни, и ещё... И ещё... Кто-то снова целует его, но теперь это другие поцелуи, совсем не медленные и томительные. Грубый рот сминает его губы требовательно и жёстко. Сильная рука хватает его за талию, заставляя прогнуться в пояснице. Кажется, десятки, сотни других рук в это же время гладят его плечи, грудь и торс, никак не добираясь до самого низа... Будто намеренно издеваясь.       Вместо них это делает обладатель жёсткого рта. Властным жестом мозолистая рука проводит по его животу и, спускаясь ниже, накрывает член через ткань брюк – так, что земля окончательно уходит у Эмиеля из-под ног.       – Хочешь, чтобы я прекратил? – спрашивает его хриплый голос. Ох, он любит такие голоса, особенно стоны в их исполнении. Жаркое дыхание опаляет его шею, и Эмиель издаёт дрожащий вздох, изгибаясь в руках незнакомца.       – Боги, нет. Прошу, – почти молит он.       Слышится шуршание стягиваемой одежды, и вот, полностью обнажённый, он снова подставляет себя десяткам пар рук. Сам он вслепую нащупывает рядом чужое – человеческое, понимает он по запаху – тело, женское, стройное и гладкое, и с удовольствием исследует его, оглаживая тонкие ключицы и высокую, мягкую грудь, потягивая соски. В ответ девушка стонет, коротко и жалобно, и ведомый невесть чем, он быстро трансформирует клыки, чтобы найти её полные губы и впиться в них что есть силы. Их языки сплетаются в яростном танце; какое-то время мучая друг друга, с трудом они разрывают поцелуй, чтобы перевести дыхание. Эмиель тут же припадает к изящной шее, проводя языком по сладко пахнущей коже.       Откуда-то сверху раздаётся тихий, подрагивающий от страсти женский голос.       – Как тебя зовут?       – Эмиель, – выдыхает он, касаясь губами пульсирующей венки.       – Ох, Эмиель, – сбивчиво отвечают ему, – Только не вздумай останавливаться. Не вздумай...       Чьи-то губы впиваются в его собственную шею, вылизывают её, прихватывая такими же изменёнными зубами. Дьявол, сдерживаться становится все сложнее, но он не может сдаться. Не сейчас. Кто-то сжимает его бёдра, обдавая горячим дыханием кожу, и Эмиель невольно проклинает всех и вся, не смеющих прикоснуться...       Как вдруг чувствует, как все те же мозолистые пальцы невесомо оглаживают ствол члена, а потом к нему приникает горячий рот.       В голове разом будто взрываются тысячи разноцветных вспышек, и глаза вмиг начинает щипать так невыносимо, будто они горят огнём. Эмиель не может сдержать громкий стон: то, что вытворяет этот незнакомец, сродни самой сладкой пытке. Пальцы ног сводит судорогой, когда он чувствует, как чужие губы скользят по всей его длине, то вверх, то вниз, вычерчивая влажные узоры. От нетерпения Эмиель рычит; что этот ублюдок себе позволяет – мучать его вот так?       – Мм-м, потерпи, красавчик, – отзывается хриплый голос. – Я хочу распробовать тебя, как следует.       Жадный, наглый язык проводит по уздечке, поднимаясь до самого кончика, и медленным, дразнящим движением обводит головку. Эмиель стонет в голос, чувствуя, как по коже бёдер разливается жидкий огонь. Он уже было теряется в этих ласках, но тут властные губы накрывают головку целиком – и незнакомец берёт его в рот, опускаясь до основания.       Боги всемилостивые, хочется умереть прямо сейчас.       Жар внутри настолько нестерпимый, что Эмиелю хочется поделиться им с кем-то, отдать хоть немного, чтобы не сгореть в одиночку. Губами он снова находит губы человеческой девушки, раскрывает их и требовательно вторгается в её рот языком, получая в награду сдавленный стон. Ладонью он касается мягкого живота, скользит рукой ниже и раздвигает влажные, скользкие от смазки складки. Девушка в его руках только поскуливает что-то нечленораздельное, но Эмиель не может разобрать, что: мысли плывут, окончательно спутываясь в одно огромное одадабольшедаещёобоги.       Незнакомец – всё-таки это вампир, каким-то образом понимает Эмиель – тем временем раздвигает поудобнее его ноги и, смочив ладони каким-то маслом, осторожно проникает в него одним пальцем, не выпуская член изо рта. В глазах всё горит так, что, кажется, он ослеп; тело прошивает острое, пронзительное возбуждение. К одному пальцу прибавляется второй, ритмично двигаясь в такт его стонам. Эмиель задыхается, извиваясь под мучительным натиском. Ещё чуть-чуть, и он отправится к праотцам. Ещё чуть-чуть, и…       – Ох... ох, нет, я... не так, – вдруг вырывается у него, пока он изо всех сил сдерживается, чтобы не сорваться.       Хриплый голос хмыкает где-то на краю сознания.       – Не так? Что ж, тогда давай поменяемся, дорогая, – и разом исчезают пальцы, губы и тёплое дыхание. Эмиель невольно шипит от досады, но его затыкают поцелуем – снова.       – Ты хотел не так, – поясняет хриплый голос, когда его рот оставляют в покое.       – Я... – Эмиель спотыкается на полуслове: между ног неожиданно проскальзывает маленькая девичья рука.       Незнакомец с хриплым голосом негромко смеётся.       – Рад, что мы все поняли друг друга.       Сбоку тихо фыркают ему в плечо, и, приблизившись, девушка опускается ему на бёдра. С нескрываемым удовольствием она трётся о него, рвано выдыхая ему в грудь. Не думая, Эмиель приподнимает её за шелковые ягодицы, и, услышав в ответ короткое «да, давай же», насаживает на себя одним коротким движением, и перед глазами рассыпаются осколки миллионов звёзд.       Время перестаёт существовать. Не помня себя, он вколачивается во влажный жар, исступленно, рвано, как зверь, и податливое тело в руках плавится от этого бешеного ритма. Черты лица начинают подрагивать, так, что кажется, ещё немного, и он изменит облик. Нет, нельзя этого позволить – слишком рано. Он нечасто выбирает для такого людей, потому что знает, на что способен, когда на грани.       Когда может становиться опасен для смертных.       – Ох-х... Эмиель, – в голос стонет девушка, – Я не продержусь долго...       Судорожно вдыхая, он вдруг чувствует, что – вот, сейчас он должен ее выпить, пока её кровь пахнет особенно ароматно. Зубы сами собой возвращаются в привычную форму, становясь снова острыми, как ножи. Нет, больше нет сил терпеть. Он попробует её прямо сейчас, пока его ещё не снесло обжигающей волной окончательно.       Но, прежде чем она умрёт, Эмиель подарит ей лучшее, что случалось в её жизни. Пальцами он нащупывает ту самую точку между складок, надавливает, обводит по кругу – и девушка захлёбывается отчаянным, протяжным криком настигшего её оргазма.       – Я... тоже, – отвечает Эмиель, впиваясь в её бьющееся в конвульсиях тело, – Я тоже.       Она даже не вырывается; тихий вздох – и кровь течёт прямо в горло, насыщая его изнутри. Эмиель успевает распробовать её терпкую кислинку, прежде чем понимает, что надо снять девушку с себя. Жизнь угаснет в ней не сразу, но ему все равно кажется неправильным пользоваться тем, кого он пьёт. Тем более, что скоро она ослабнет и уже не сможет дать ему прежней неистовости ласк.       К счастью, без внимания Эмиель не остаётся. Его дёргают за волосы, заставляя откинуть голову, и целуют, смазывая кровь с губ.       – Продолжим то, на чем остановились, мм-м? – шепчет прежний незнакомец и мигом раздвигает шире его колени.       Всё повторяется; ласки горячего рта, пальцы, быстрые, точные движения, задевающие чувствительную точку внутри... Кровь наконец ударяет в голову, и тело словно плывёт на волнах куда-то вверх; мышцы лица начинают подрагивать, заставляя открыть рот в зверином оскале.       – Пожалуйста, – надрывно рычит Эмиель, чувствуя, как в него проникает и третий палец.       Он пробовал многое, очень многое, но сейчас все ощущения кажутся такими болезненно-острыми, что он понимает – весь его опыт не стоит ничего по сравнению с этим. Похоже, это кровь меняет их, делая восхитительно, потрясающе иными.       Значит, ему нужно выпить больше.       Оторвавшись от вампира, Эмиель снова приникает к девичьей шее и на этот раз допивает её до конца. Всё мгновенно становится резче, ярче; ощущение пространства и времени исчезает окончательно... Настолько, что он едва чувствует, как в него входят, осторожно, даже ласково, растягивая изнутри. Всё тело горит, и, когда незнакомец начинает в нём двигаться, он не может не признать, что это невероятно. Так ярко от выпитой крови, и... просто ошеломительно правильно. Так... Горячо, и, чёрт возьми, так...       –...Открой-ка рот, красавчик, – бормочет ещё один хриплый, низкий голос рядом, и с готовностью он подчиняется, чувствуя, как жёсткие, сильные пальцы раскрывают его губы и – кладут прямо на язык ещё один член.       Ох, боги, это конец. Конец его рассудку, потому что это точно новое. Как раз то, зачем он здесь оказался: безумие под стать искрящей по венам крови. Быстро меняя обратно зубы, Эмиель открывает рот шире и, не теряя времени, обхватывает губами головку. Вмиг вспоминая всё то, что делал с ним тот, другой вампир. Который сейчас вбивается в него медленными движениями, крепко обхватив за бёдра.       – Какой... славный, – с трудом выдыхает тот, кого он ласкает ртом. – Новенький?       – Мхм-м, – гортанно отзывается Эмиель и уже берёт глубоко, до самого корня языка. Как умеет в достаточном мастерстве, что есть силы насаживаясь горлом вперед, чувствуя, как в его волосы с силой вцепляются властные пальцы.       Дьявол, вот что ему нужно. Жестокость. Боль. Проникновение... глубже, жёстче... Без лишней жалости. Словно в ответ его мыслям незнакомец, растягивавший его что есть силы, начинает двигаться в нем уже отрывистыми, глубокими толчками, подняв его ноги и закинув на мускулистые плечи. Кто-то касается его члена, сдвигая быстрыми движениями тонкую кожу, и он вздрагивает, пытаясь отделаться от этих рук – не сейчас, нет... Кажется, ему льют человеческую кровь прямо на грудь, потому что от запаха кружится голова, и...       –...Пей, – неожиданно приказывает второй вампир, вытаскивая член из его рта. – Пей же, сладкий. Если не хочешь, чтобы эта ночь закончилась так скоро.       И он не может отказать. Толчки в нём становятся совсем исступлёнными, рваными, и что есть силы Эмиель подаётся бёдрами навстречу, как внезапно его голову поворачивают и льют прямо в глотку кровь. Свежую кровь из чьей-то тонкой шейки, расцветающую новыми искрами на языке и уносящую...       ...Всё вокруг начинает кружиться в безумной пляске. Вампир, отдававшийся его рту, возвращается к прежней ласке, снова запуская пальцы ему в волосы, но с другой стороны вдруг появляется новый голос.       – Что за ажиотаж? Это новенький?       – Мм-м, да, – отзывается тот, что всё сильнее закидывает его ноги себе на плечи, – Такой... ненасытный. Хочешь присоединиться?       – Хм-м, – и вдруг по его телу проводят незнакомые, холодные пальцы, – Пожалуй, от такого предложения трудно отказаться. Ты не против, красавчик?       Запоздало осознав, что обращаются к нему, Эмиель лихорадочно кивает, изо всех сил двигаясь языком по твёрдому стволу у себя во рту и слушая в ответ чужие, тяжёлые вздохи. Кровь бьёт по вискам, прошивая всё тело сладкой мукой удовольствия, как вдруг...       ...Его бёдра раздвигают шире, и в него входит ещё один член.       Милостивая Мелитэле, ему и не снилось, что бывает так. Теперь внутри уже двое, и всё быстро превращается в окончательно нераспутываемый клубок похоти. Ох, он заполнен до конца, весь, сколько может, и всё равно... Чёрт возьми, но почему этого так мало, почему же... Кровь на его груди растирают по коже, и все трое – все, кто двигаются в нём, отзываясь ему короткими, хриплыми стонами – резко вдыхают, едва удерживая контроль. Бессознательно он касается руками тел рядом, вдруг нащупывая незнакомую женскую талию, и слышит в ответ чей-то тихий, одобрительный стон. С трудом он понимает, что стоит изменить ногти на руках. Пальцы сами раздвигают мягкие бедра и проникают внутрь, сразу глубоко, вырвав у девушки короткий, сладкий вскрик, и Эмиель ласкает её горячее, бархатное нутро что есть силы – так же, как сейчас двигаются в нём самом.       Черты лица меняются окончательно: он чувствует, как меняется ощущение кожи, как вспыхивают белки глаз ослепительным огнём. Как его тело вот-вот перестанет быть похожим на всё, что напоминало людское обличье. Впрочем, для равных ему это едва ли помеха. Член во рту пульсирует, напоминая, что вот-вот всё закончится, и Эмиель берёт его так глубоко, как только может, ускоряя ритм. Вздох, и в глотку тут же льётся пьянящее, солоноватое тепло – и он глотает без остатка, с не меньшей жадностью, что и кровь.       Жёсткие пальцы оглаживают его губы в жесте благодарности, и он слышит в ответ:       – Умница. Позволишь мне попробовать тебя иначе, новенький?       Боги, но как, слабо думает Эмиель, срываясь на долгий, жалобный стон. Что есть силы его растягивают движения тех, двоих, вбиваясь в него отчаянно и резко – и вдруг оба вскрикивают, заливая горячими брызгами его живот. Делая... наверное, грязным, как считают глупые, недалёкие люди. Возможно, использованным... Но, дьявол, как же это прекрасно, чувствовать на себе чужое наслаждение, смешивающееся вместе с кровью. Вот только он даже не успевает ощутить это, как следует, потому что...       –...Благодарю, господа, – произносит хриплый голос того, кто назвал его умницей, и быстро сменяет предыдущих двоих.       По крайней мере, этот член он узнает мгновенно, потому что только что изучил его губами и языком – и, ох, совсем сходит с ума, потому что рывком подаётся навстречу, лишь бы узнать, как он ощущается внутри.       И это просто потрясающе. Особенно из-за того, что этот вампир наконец понимает, что по-настоящему ему нужно, и с силой дёргает его за волосы, заставив отклонить голову назад. Так, что мгновенно вызывает у него гортанный стон, и в совсем бесстыдном порыве Эмиель насаживается ещё глубже.       – Нравится, значит, – низко урчит хриплый голос, – Ты тоже мне нравишься, новенький. Так, что теперь... никуда от меня не уйдешь.       Горячее, невыносимо острое возбуждение так и рвёт тело на части. Ещё немного, и он уже не сдержится – после всего, что и так почти довело его до предела, но этот... этот незнакомец будет тем, кто заберёт его без остатка. Он один.       – Пожа... луйста, – всхлипнув, шепчет Эмиель, обхватывая руками сильную шею, и что есть силы закусывает губу.       И уговаривать больше не приходится. Мозолистые руки мощным рывком переворачивают его на живот, и он надрывно вскрикивает, чувствуя, как в него проникают одним глубоким, безжалостным толчком. Сильные пальцы жёсткой хваткой вжимают его лицом в ткань дивана, но ему уже всё равно. Всё равно, пока внутри бурлит пламя, пока повсюду пахнет терпкостью крови и горячих тел. Тугой узел внутри наконец начинает раскручиваться, и с каждым новым оборотом Эмиель всё сильнее срывает голос.       ...Вспышка. Больше нет запаха вампира рядом. Шершавые пальцы давят ему на горло в обманчивой опасности. Он вдруг узнаёт того, кто двигается с ним в едином ритме; Эмиелю даже не нужно снимать повязку, чтобы видеть звериные черты лица. Вместо этого он поддаётся волшебной иллюзии, всё сильнее позволяя проникнуть внутрь. Заполнить целиком. Овладеть.       Кожа к коже, тело к телу... Глубже, быстрее, прошу, выстанывает уже неуправляемый рот. Жёлтые глаза на краю сознания темнеют от страсти, расширяя кошачьи зрачки. Мозолистая ладонь уверенно и напористо скользит вниз по мышцам живота, с усилием сжимает член, будто намеренно стараясь причинить боль. Крепкая рука наматывает на кулак его волосы и тянет на себя, заставляя выпрямиться и откинуть голову на твёрдую, горячую грудь. Это он, он – вот почему Эмиель так легко принимает его в себя. Только от этих рук можно... так гореть от наслаждения, так сильно открываться навстречу, так... Только один он мог так легко подчинить высшего вампира своей власти. Он, его...       Судорога – боги, нет, сейчас... Сознание исчезает, растворяясь в хриплом дыхании... Мучительная дрожь по коже, и вот он, чудовищный по силе оргазм, уничтожающий без остатка... Непрошеное жжение в висках...       ...Темнота.       Роскошный зал, залитый светом свечей. Стол, ломящийся от обилия блюд, каждое подобное произведению искусства. Но он не смотрит. Всё, что ему сейчас нужно – незнакомец с жёлтыми глазами, смотрящий на него внимательным, цепким взглядом. Изучающим и прожигающим насквозь.       Он сидит за столом напротив, чуть ниже по высоте. Облачённый в парадный тёмно-синий дублет, и, видно, чувствующий себя в нем неуютно, незнакомец выглядит напряжённым и хмурым. Но от этого... боги, не менее манящим. Тесный наряд подчёркивает все изгибы его тела, до того не виданные. Крепкую шею и мускулистые плечи, очерченные мышцы груди. Сильные руки и крупные, широкие ладони, сжимающие ножку бокала. Всё в нем притягивает, требуя изучить, рассмотреть, как следует, запомнить каждую, самую мелкую деталь.       Ощутить, прикоснуться... К твёрдой линии челюсти, покрытой жёсткой щетиной. К выразительным контурам вен на открытой коже запястий. К распахнутому вороту дублета, в котором виднеются розоватые рубцы шрамов и...       ...Вспышка.       Удар.       – Просыпайся! – щёку обжигает резкая боль, и он вздрагивает, едва понимая, что происходит.       – А...       – Давай-давай, – ещё удар, – Подонок.       Щелчок, и всё становится на свои места. Он узнаёт этот голос: по телу мгновенно пробегает озноб. Изо всех сил Эмиель пытается как можно быстрее вернуть к себе ощущение реальности, – впрочем, сейчас он бы предпочёл, чтобы это был ночной кошмар.       Это конец. Конец всему, что было. Она раскрыла его обман.       Не без труда разлепив веки, Эмиель щурится, постепенно узнавая расплывчатый силуэт перед глазами. Его возлюбленная стоит над ним, как страшная, неизбежная тень рока, заслоняя собой очертания комнаты. Он незаметно оглядывается: это всё ещё красная комната, впрочем, выглядящая совсем иначе в дневном свете. Чистой, пустой и почему-то полной странных белых точек, танцующих в лучах солнца. Одна такая точка приземляется ему на лицо, и, фыркнув от щекотки, Эмиель понимает: это пух. Пух из кушеток и диванов, безжалостно растерзанных чьими-то острыми когтями.       Ему вдруг становится очень холодно. Не снаружи, пусть он и до сих пор обнажён, но внутри.       – Очнулся, – произносит его возлюбленная голосом, от которого невольно приподнимаются короткие волоски на загривке. – Хорошо. Теперь объясни мне, какого чёрта ты здесь делаешь.       Сердце замирает, как перед ударом.       – Я... Н-не помню, – с трудом ворочает языком Эмиель.       – Зато я прекрасно помню. Ты сказал, что заглянешь к Августу и Реми на час, не больше. Без выпивки. После отправишься домой. У нас была назначена примерка на утро, и, поверь, мне пришлось отвалить немалую сумму портному в качестве компенсации за неудобства.       Примерка? Ох, дьявол, он совсем забыл о том, что они договорились пошить парные бальные наряды. Кажется, ещё одна ступенька на пути назад разбивается вдребезги; Эмиель так и слышит далёкое-далёкое эхо стеклянного звона.       – Что, ничего не скажешь в ответ? – и любимая повышает голос, – Интересно было бы послушать твою версию событий. Хотя я могу и так предположить. Там были люди. Ты сопротивлялся до последнего, как герой, но друзьям ведь не отказывают, так что вы быстро налакались до обморока. Давно же хотелось. Да, Эмиель? А потом позвали каких-то…       – Поп-прошу, – и откуда он находит в себе силы перебить? – Всё было н-не так.       Ох, это было зря. Лицо его возлюбленной вытягивается до неузнаваемости.       – Ещё и смеешь оправдываться! Сволочь! – в её голосе появляются истерические нотки. – Только и делаешь, что лжёшь! А я ещё верила тебе! – она срывается на крик, – Верила, что поженимся! Отныне и навсегда! Не ты ли слёзно клялся, что жить без меня не можешь?!       – П-послушай, – шелестит Эмиель, чувствуя, как его начинает мутить, – М-мне жаль, м-милая. Я... Просто...       Снова удар – наотмашь, с коротким взмахом когтей. По коже льётся что-то тёплое, и он невольно проводит ладонью, обнаруживая кровавые разводы.       – Именно. Просто. Не нужно было давать мне ложную надежду, если ты хотел просто. Пора признать, что ты зависим, Эмиель, хоть тебе и не хватает для этого смелости. Зато мучать других – хватает. Прошу, хоть раз в жизни не будь эгоистом.       Боль в щеке отвлекает, но Эмиель через силу поднимает взгляд на ту, что его ранила. В зелёных глазах плещется ледяная ярость.       – Как же хочется тебя ненавидеть, – признаётся она. – Жаль, не получается. Может, тогда было бы не так больно.       В горле пощипывает от неожиданной горечи. Перед глазами проносится всё, что их связывало – лето, страстные объятия, пьянящий вихрь танца – и пропадает в чёрной пустоте. Почему-то мелькают жёлтые глаза, невовремя вызывая тепло в груди, как живое напоминание того, на что он променял всё, что было дорого.       Боги, это не должно закончиться так нелепо и унизительно для них обоих.       – Нет, – внезапно твёрдо говорит Эмиель, – Пожалуйста, постой. Я хочу исправиться... по крайней мере, попробовать. Хотя бы заслужить твоего прощения, дорогая. Если позволишь.       Она вздрагивает, и зелень глаз затуманивается от пелены выступивших слёз. Воздух светится от пушинок, медленно вальсирующих по комнате и падающих, как снег, на разодранные внутренности кушеток, на пол, на его окровавленную ладонь. На плечи женщины, в которой вся его жизнь, рушащаяся на глазах.       – Ты уже не сможешь, – произносит она тихо и горько, – Не сможешь, Эмиель. Прости.       После чего разворачивается и уходит, плотно закрывая дверь. В шагах её слышна раздражённая поспешность. Эмиель слушает, как она удаляется от него все дальше, и закрывает лицо руками.       Он не замечает, как за спиной бездна уже приоткрывает свои створки.       Так начинается погружение на дно. Нет, это не лавина. Это не камнепад, накрывающий за минуту с головой. Это долгое скольжение по склону вниз, дюйм за дюймом, в самую пучину безумия.       Поначалу ему просто хочется стереть из памяти боль. Забыться так, чтобы не возвращаться обратно, туда, где его ждёт мучительное, никому не нужное раскаяние. Эмиель пьёт при любом удобном случае, захлёбываясь в крови, и только отмахивается в ответ на вопросы взволнованных друзей. Они не поймут. Сейчас ему важно только то, что они рядом, но его чувства – нет, им не стоит видеть, какую жгучую ненависть к себе он старается заглушить.       Кровь быстро становится для него чем-то вроде лекарства, а её жажда больше не похожа на желание поразвлечься. Эмиель тонет в ней, и тяга выпить все сильнее напоминает неутолимый, пожирающий изнутри голод. От выпивки он становится ещё развязнее, ещё опаснее, и выходки, которые он устраивает для друзей, всё чаще превращаются в беспощадные, зверские расправы над людьми. Теми, кого Эмиель вообще перестаёт воспринимать кем-то иным, кроме как сосудов с драгоценной жидкостью внутри.       Чуть позже, правда, он замечает, что Азираэль как-то странно косится на него и уже не хвалит за очередной рекорд по количеству выпитого. В какой-то момент он просто-напросто уходит; в тот момент Эмиель слишком пьян, чтобы выяснить причину. Он понимает только, что Азираэль разочарован в нём, но, когда тот бросает что-то напоследок и с грохотом хлопает дверью, Эмиель уже не помнит, кто это был.       Зато он помнит глубокую обиду, раздражение и злость. Приходится глушить и эти чувства в крови.       В какой-то момент он обнаруживает, что ему уже все равно, кого и как пить, и совершает налеты в одиночку. Эмиель пьёт стариков, пьёт грудных младенцев, пьёт гниющих от гангрены фисштеховых наркоманов. Он и сам стал подобен наркоману. Ему всегда мало; ему нужно больше.       Кровь, кровь, кровь, монотонно стучит в голове.       Кровь становится для него личным утешением, проводником и якорем спасения. Кровь остаётся единственным способом убежать от опостылевшей реальности, позволяя раз за разом видеть его. Жёлтые глаза незнакомца всегда смотрят на него с той стороны сознания мягко и приветливо, и почему-то рядом с ним на сердце у Эмиеля удивительно спокойно, где бы они не находились.       Иногда он думает, что эти видения – всё, что осталось у него по-настоящему ценного. Это одно из последних оправданий Эмиеля перед самим собой. Прежде, чем оправдания перестают быть нужными.       Даже удивительно, что между кровавыми рейдами он успевает увидеться с Орианой, и в ночь перед её отъездом у них наконец происходит разговор.       За день до она уже находила его на вечеринке в чьём-то имении, но не сказала ничего, только недовольно покачав головой. Раньше это бы обидело Эмиеля; теперь ему не до этого, и, когда рассудок ненадолго трезвеет, он искренне надеется, что Ориана простит его слабость. Видят боги, они ещё встретятся, когда ему станет легче, и Эмиель обязательно извинится, мол, был не в себе. А ему обязательно станет легче. Почему-то Эмиель всё ещё убеждает себя, что пьёт из-за потери любимой, и не замечает тихий голос в голове, который приказывает ему делать это просто так, чтобы не остановиться.       Впрочем, всё складывается иначе. В этот раз в пелене пьяного марева желтоглазый незнакомец кажется особенно настоящим, и, очнувшись от очередного видения, Эмиель внезапно вспоминает, чем всегда хотел поделиться с Орианой. Решение приходит быстро. Дьявол, ему ещё и нужно успеть до того, как наступит рассвет, прежде чем она уедет, но Ориана заслуживает того, чтобы знать. Она видела все самые худшие его стороны, и потому у него нет никого ближе.       Далеко за полночь он прилетает в поместье её опекунов прямо с гулянки, даже без дублета, в наспех наброшенной рубашке. Кожа головы всё ещё горит от последних остатков боли. Горячечным шепотом Эмиель постепенно рассказывает всё, что видел в своих припадках, и осторожно делится размышлениями. Осторожно, потому что боится. Боится, что сейчас Ориана недоверчиво качнёт головой и захохочет над ним, аплодируя удачному розыгрышу.       Но она не хохочет.       Его слова доводят Ориану до слёз, а в карих глазах мелькает болезненное узнавание. Она смотрит на его трясущиеся руки и губы, потрескавшиеся от частого употребления крови, и какое-то время просто не находит, что сказать.       – Ох, Мими, – коготки Орианы сжимают его плечо, сминая ткань рубашки, – Я боялась, что это случится. По крайней мере, теперь всё встаёт на свои места.       Эмиель хмурится: в голосе ее звучит какая-то невысказанная догадка.       – На что ты намекаешь?       – Ты же не просто так напиваешься до зелёных чертей. Вот только не говори, что дело в ней, только не мне, Мими – ты и раньше не брезговал перебрать. Значит, дело в видениях, – Ориана поджимает губы, – С тех самых пор. А сейчас они усилились, да?       Потерянный, он кивает.       – Право, не знаю, что с этим делать.       – Знаешь. Иначе искал бы другие способы добраться к своему, как ты говоришь, незнакомцу, кроме как заливаться кровью.       – Я искал! – возмущенно вскрикивает Эмиель, – Я был в Оксенфуртской библиотеке! Дело не в этом! В опьянении я вижу больше и чётче, без всяких побочных симптомов! Я видел его лицо, Ориана, я...       – И что это дало, кроме воплощения твоей идеи фикс? – Ориана начинает загибать пальцы. – Ты не знаешь, действительно ли есть эта связь. Ты не знаешь, существует ли он. Ты не знаешь, где его искать.       – Что ты имеешь в виду – есть ли связь? Как же твоя сестра и её наречённый?       В карих глазах застывает немая боль.       – В этой истории, – говорит Ориана, – Не всё так просто.       Она убирает руку с его плеча и начинает расхаживать по комнате из угла в угол. Движения ее дёрганые, беспокойные; он никогда не видел, чтобы всегда сдержанная Ориана так сильно нервничала.       – Моя названная сестра с самого детства была не совсем здорова рассудком. Когда начались припадки, – Ориана издает глубокий вздох, – Когда начался этот ужас... Я и сама не уверена, не выдумка ли то, что сказали нам родители. Может быть, они вовсе придумали эту легенду, чтобы дать какое-то объяснение. Может быть, я верила им, боясь посмотреть правде в глаза. Знаешь, она ведь в конце концов сошла с ума, бросилась на ведьмаков на Скеллиге... Родители развеяли её прах над морем.       Замирая в молчании, Эмиель чувствует, как сердце ухает вниз, в желудок.       – Вот, значит, как, – наконец едва слышно отзывается он. – Я не знал. Прости, Ориана.       Сошла с ума. Бросилась на ведьмаков. Развеяли её прах над морем.       Ориана отворачивается к окну и долго смотрит в безлунную черноту неба.       – Это в прошлом.       Тело её бьёт мелкая дрожь. Эмиель подходит и приобнимает хрупкие плечи подруги в надежде успокоить. Невольно он прослеживает её взгляд и тоже поднимает глаза в темноту, к ясной россыпи звёзд. Кинжал Охотника светится в небе острым росчерком, указывая на север, и вдруг он впервые рядом видит три маленькие точки. Ту самую Руку, которую прежде никак не мог узнать. Образ созвездия возникает отчётливо и легко, быстро отпечатываясь в памяти, и Эмиель никак не может оторвать от него взгляда.       – Не пойми меня неправильно. Я не считаю, что ты напридумывал невесть что. Просто хочу сказать, что нет никаких доказательств того, что легенда по-настоящему правдива, – говорит Ориана.       Задумавшись, Эмиель перебирает в голове варианты.       – Но, может быть, я мог бы спросить твоих...       – И речи быть не может! – обрывает его она, – Ты в своём уме? Даже не смей заикаться о наречённых в их присутствии!       От её звенящего голоса в комнате гуляет эхо. Ночь быстро вбирает в себя его последние отзвуки, заглушая их в шорохе листвы желтеющих клёнов. В поместье Терзиефф-Годфроев давно отцвели розы; по ту сторону Сансретура почти покончено с уборкой виноградников. Долгое туссентское лето подходит к концу.       Ориана отступает от него на шаг и смотрит чуть твёрже, чем до этого.       – Кроме того, сейчас тебе нужно искать не сведения сомнительной достоверности, а способ избавиться от зависимости.       – Ориана! – он ошеломлен обвинением. Нет, только не она тоже…       – Я не такая идиотка, Эмиель. Знаешь, я поддерживала твои затеи до тех пор, пока у них был предел разумности, – он пятится подальше к стене, пока Ориана говорит ледяным тоном, – Ты разрушаешь свою жизнь и жизни других. Сейчас я не могу быть на твоей стороне. До тех пор, пока ты не дашь мне слово, что научишься держать себя в руках.       Эмиель дёргается, как ошпаренный. Вот, каким она его видит на самом деле, как и все, кто к нему слеп: сумасшедшим пьяницей, позором своей семьи. Ориана ему как сестра, и слышать от неё эти слова так же больно, как если бы она вспорола ему ножом живот.       Это предательство, и боль от него почти столь же пронзительная, как повседневное жжение в висках.       – Цена твоей поддержки меньше, чем я думал, – цедит сквозь зубы он.       И тут же жалеет о сказанном. Ориана расправляет плечи; в её взгляде тлеют угли, грозящиеся вот-вот разгореться в пламя.       – Осторожнее, Мими. Если ты так и не научишься думать прежде, чем говорить, то можешь потерять меня на целую вечность.       Ориана всегда читала его, как раскрытую книгу. Она не может не видеть, как он зол, и всё равно выбирает отвернуться и уйти прочь. Что ж, пусть. Он тоже умеет быть гордым.       ...Спустя несколько часов Эмиель начисто забывает этот разговор.       Всё становится неважно, даже то, почему сожаление острым осколком застревает где-то внутри. Всё неважно, пока у него есть, кого выпить. В какой-то момент он вообще перестаёт быть трезвым. Дни, ночи, времена года – всё сплетается в один безумный клубок, который уже невозможно распутать в одиночку. Он не понимает, что меняется, не понимает, кем стал, пока вдруг не получает на эти вопросы неожиданный – во всех отношениях – ответ. В бесконечном вихре времени Эмиель однажды приходит в сознание и, обнаружив себя на полу своей спальни среди таких же, как он, пьяниц, краем глаза замечает движение в дверях.       В момент в спальне становится шумно и тесно, поднимается визг, звенят бьющиеся бокалы, тяжело шуршат сдвигаемые тела.       – Вон отсюда, быстро, все! Вон! – чьи-то руки жестко стискивают его плечи, – Вот ты где, пьянь!       – Н-не надо, – сдавленно хрипит Эмиель и проваливается в темноту. Возвращает его оттуда рывок за волосы: кто-то грубо поднимает его за загривок. Он не сразу узнает голос отца.       – Пропойца несчастный, – рычит тот полным презрения тоном, – Твоя мать слишком долго тебя жалела. Ах, наш драгоценный Мими просто запутался, ах, ему нужно время, ах, он исправится! Посмотри, во что ты превратился! Хочешь закончить, как Хагмар?!       Слова действуют как пощечина: часть сознания трезвеет моментально.       – Я м-могу... объяс-нить!       – Объяснить?! – брови отца взлетают на лоб, – Я сыт по горло твоими оправданиями, и не только я, но и мать! Твое поведение доводит её до истерик! Мне стыдно даже называть тебя сыном, безвольное ты отродье!       Эмиель встаёт, пошатываясь, и хватается за края секретера; очертания комнаты отчаянно плывут перед глазами. Его бьёт неровная, гневная дрожь.       – Раз т-так, – бросает он, – Я уйду!       Отец сжимает кулаки, и костяшки его пальцев белеют.       – Уходи.       – Нав... с-сегда!       – Уходи же! Убирайся с глаз долой, позорище! Видеть тебя не хочу!       С него довольно. С трудом, со второй или третьей попытки, он оборачивается туманом и летит что есть сил подальше от того места, где он вырос. Места, которое называл домом.       Оставив поместье далеко позади, он до последнего не понимает, куда летит, пока не ударяется на лету о влажную землю и не падает мешком в распаханную борозду. Кажется, он приземлился на свежую пашню; значит, пшеницу убрали совсем недавно. На краю сознания проскакивает глупая мысль – последним, что он четко помнил, был разговор с Орианой, но тогда поля были убраны ещё раньше. Сколько же времени исчезло из памяти? Год? Больше?...       С неба льёт, как из ведра, и ледяные капли безжалостно заливают дорогую ткань его дублета. Он почти не видит, как брюки и сапоги с чавканьем пачкаются в размокшем месиве. Невидящим взглядом Эмиель смотрит сквозь стену дождя, руками цепляясь за редкие травинки и вырывая их с корнем – с той же силой, с какой из груди рвётся надрывный крик. Он кричит, кричит, пока что-то внутри не ломается, и горло не начинают душить рыдания, сначала сухие, но потом прорывающиеся в страшный, бесконечный поток. И Эмиель даёт ему волю. Всё равно свидетели у него лишь убранная пашня и бушующий ливень, глухой ко всему.       От слёз наступает тупое, мёртвое онемение, и какое-то время он так и сидит, обмякший и пустой, украдкой стараясь стереть с век мокрые дорожки, но вместо этого только размазывая грязь по лицу. Впрочем, отходит он быстро. Морщась от собственного неопрятного вида, Эмиель поднимается из грязи и, снова приняв облик тумана, летит в сторону поместья Августа и Реми, полный твёрдой решимости найти свое привычное утешение.       Кровь. Кровь. Кровь.       Близнецы поддерживают его идею сразу же, как только он появляется на пороге их дома. Втроём они вылетают в ночь. Их не останавливает колокольный звон, доносящийся за много миль и по обыкновению предвещающий любую трагедию в княжестве Туссент. Их не останавливают огоньки зажжённых в хатах лучин, не дающим хозяевам спать. Они сметают всех и вся на своем пути, с криками и улюлюканьем, и Эмиелю становится легче. Пока он не замечает группу людей, с мечами наперевес стремительно бегущих в их сторону.       Он вдруг замечает их глаза: жёлтые. С кошачьими вытянутыми зрачками.       – Дьявольщина, ведьмаки, – проследив взгляд Эмиеля, вопит Реми, – Назад!       Так вот как они выглядят, запоздало отмечает Эмиель, превращаясь в туман и огибая группу ведьмаков по широкой дуге. Всё верно, за ними пришли охотники на чудовищ. Потому что они и есть чудовища.       Их предводитель особенно запоминается Эмиелю – что-то такое прячется за холодной решимостью его глаз, что ощущается смутно знакомым. Ведьмак кажется видавшим виды, но, когда он бросается на зазевавшегося Реми, обманчивое впечатление тут же рассеивается. Эмиель быстро понимает, что из всех сил должен удержаться в облике тумана, лишь бы не попасть под размашистые удары меча.       Удар, поворот, удар, выпад. Ведьмак будто танцует с вампиром потрясающе красивый предсмертный танец. Предсмертный, потому что высшего вампира не дано убить никому из людей. Август бросается на ведьмака исподтишка, сзади. Хоть кто-то из них достаточно трезв, чтобы атаковать.       – Весемир, я прикрою! – к главному подскакивает кто-то из ведьмаков помладше, но Эмиель уже не смотрит. Август сигнализирует ему и брату, что пора убираться. Реми наконец вырывается из лап ведьмака, и, позволив себе принять более устойчивую форму нетопыря, Эмиель невольно следует за ним.       Немного погодя они останавливаются в мертвенно-тихой деревушке, без огней, ведьмаков и колокольного звона. Эмиель без сил падает на колени, возвращая человеческий облик. Потирая уставшие мышцы спины, он вдруг начинает беззвучно смеяться.       – Что смешного? – хмурится Реми, – Меня чуть не нашпиговали железом, а ты стоял в стороне, курвин сын...       Но Эмиель не обращает внимания, захлёбываясь безудержным хохотом. Ему смешно от поразительно жестокой иронии судьбы. Ни один параметр, ни одно условие уравнения – ничто из этого не учитывало, что ему был обещан ведьмак. Что там, при рождении вампира имя наречённого кровью пишется на полотне судьбы? С тем же успехом на судьбе можно было написать что-то другое. Например, то, что так любят писать на заборах человеческие дети. Из трёх букв.       Август качает головой.       – Кое-кому нужно отвлечься на минутку, – проговаривает он миролюбиво, – Эмиель, дружище, будь добр, раздобудь нам чего-нибудь.       Вдоволь насмеявшись, Эмиель рассеянно смотрит на друга; ему требуется добрых полминуты, чтобы понять, о чём его просят.       – Н-нет проблем, – наконец кивает он и, обращаясь, расправляет кожистые крылья.       Облик нетопыря приносит долгожданную свободу. Все мысли исчезают, оставляя только рык зверя внутри. Чутьё ведет его легко, и, не пролетев и половины деревушки, Эмиель замечает цель. Посреди пустынной улицы к колодцу маленькой точкой движется девушка с пустым ведром в руках. Кажется, кметы верят, что встретить бабу с пустыми вёдрами – к неудаче.       О, Эмиель считает ровным счётом наоборот, потому что в нём вдруг просыпается давно забытый азарт.       Зверь в груди заходится радостным рёвом. Сам себе он дает отсчёт до трёх, как перед гонками, но не успевает удержаться до старта. В нетерпении ввинчиваясь в холодный ночной воздух, Эмиель набирает скорость, приближаясь к девушке всё ближе, ближе, ближе... И в последний момент не успевает затормозить.       Всё становится неважно. Даже кровь больше не имеет значения. Важно только то, что венцы колодца приближаются слишком быстро, а потом над самым ухом раздается оглушительный грохот. Слышатся чьи-то вопли, визг; что-то с треском рвётся, в груди начинает безумно гореть, и – он даже не успевает ничего понять, прежде чем к горлу приставляют острое лезвие.       И вот теперь всё на самом деле становится неважно.       Потому что мир растворяется в кромешной тьме.