Время от времени

Все началось с драки. Антоний еще не знал, на что нарывается, и перегнул палку, позволив их с Цезарем спору зайти слишком далеко. А в следующий миг Цезарь прижал его к стене, сдавив горло мертвой хваткой. Его лицо вдруг оказалось очень близко, и Антоний увидел, как в глазах Цезаря вспыхнул мрачный темный огонь. Чисто инстинктивно Антоний попытался вырваться. По здравому размышлению делать этого, пожалуй, не стоило, но в тот момент он был не в состояние мыслить разумно. И он не собирался терпеть такое обращение от кого бы то ни было. В ответ на его сопротивление Цезарь лишь усилил хватку. А потом впился в его губы хищным поцелуем, и Антоний замер от удивления — это было настолько неожиданно, что он растерялся. Но когда Цезарь потянул его к кровати, Антоний отпрянул. Он понял, что сейчас произойдет, и нет, он этого не хотел. И тогда это и впрямь превратилось в драку, но больше похожую на тренировочный бой, чем на настоящий поединок. И когда Цезарь сбил его с ног и вжал в ложе лицом вниз, Антоний почувствовал, что слабеет. Он почти хотел подчиниться. Наверное поэтому Цезарь смог заставить его раздвинуть ноги и резко ввести в него пальцы — Антоний мог бы сказать, что это было слишком резко, но он был довольно грубым человеком и не привык к нежностям. Он мог это вынести. К тому времени их драка превратилась в нечто иное, Антоний лишь стонал, безмолвно отзываясь на чужие прикосновения, а Цезарь... Цезарь устроился поудобней и вошел в него... Когда спину Антония скрутило оргазмом, — слишком ярким, слишком мощным даже для него, — Цезарь сжал его плечо, удерживая его внизу. — Ты будешь мне подчиняться, — жестко сказал Цезарь. — Ты меня понял? Горло Антония сжалось, и он кивнул. — Да, Цезарь. Таким был их первый раз. ~*~ Некоторое время Антоний и впрямь подчинялся. Он исполнял все приказы Цезаря буквально, вплоть до последней буквы, до последней запятой. Но это не могло длиться слишком долго. Он командир, боевой командир, а не девчонка! И постепенно все вернулось на круги своя. Антоний постепенно снова стал самим собой. В нем одном, постоянно полупьяном, было больше обаяния, чем во всем сенате вместе взятом, и солдаты любили его, и шли за ним, что бы он ни творил. А Цезарь больше не пытался его приструнить. Антоний не понимал почему. Разве он тогда нарвался не из-за собственного своеволия? Но еще более удивительным было то, что у него вставало от одной только мысли о том, как Цезарь удерживал его, растянув на ложе, от воспоминаний о прикосновениях его рук, его языка, его... И Антоний начал наглеть. Он заходил все дальше и дальше, посылая солдат в бой прежде, чем Цезарь отдавал приказ наступать, прежде, чем Цезарь был готов, но не раньше, чем он мог победить. Антоний всегда знал, когда он может одержать вверх. А Цезарь ничего не предпринимал, только смотрел на него и едва заметно улыбался. Антонию очень быстро становилось неуютно под этим его взглядом — и это было странное, непривычное ощущение. Он не понимал, чего Цезарь от него ждет, и это тоже было странно и непривычно. В следующий раз Цезарь трахнет его когда Антоний сам этого захочет. ~*~ Тот день был наполнен кровью, потом и запахом гнили — от мертвецов и от тех, кто едва ими не стал. Позади было очередное сражение с галлами, тяжелое и долгое. Антоний устал, но был воодушевлен, ведь они победили — о, конечно, они победили! Он начинает и впрямь верить, что Цезарь завоюет эту землю и присоединит к Римской Империи, и с каждым днем эта вера становится сильнее и крепче. Антоний видит, что у Цезаря есть четкая цель, и он непреклонно идет к ней шаг за шагом. Гений или безумец? Да не все ли равно! И на этот раз именно Антоний коснулся руки Цезаря, когда они остались одни в его шатре, именно он заглянул Цезарю в глаза, поймал его взгляд и спросил: — Что бы ты хотел чтобы я для тебя сделал? Лицо Цезаря осталось бесстрастным, и Антоний повторил: — Что бы ты хотел? Цезарь коснулся его плеча, шеи, и по спине пробежал холодок. А Цезарь притянул его к себе и поцеловал, и это было ответом. — Дай руки, — приказал Цезарь, и его голос прозвучал почти мягко. И, когда Антоний подчинился, стянул его запястья веревкой. Антоний попытался выровнять дыхание, но безуспешно. Его била дрожь, и он не понимал почему, и не мог ее подавить. Цезарь покрывает поцелуями его шею, и Антоний откидывает голову, подставляя беззащитное горло. Цезарь проводит рукой по его телу, и его ногти впиваются в бок, оставляя следы. А потом Цезарь склоняет голову и, боги небесные, проводит языком по одной из свежих царапин. Легкая боль и прикосновение языка, и осознание того, что Цезарь делает это с ним, заставляют его потерять голову... На этот раз Цезарь взял его лицом к лицу, и ноги Антония обвились вокруг его талии, когда Цезарь вошел внутрь грубым, ритмичным движением. Антоний совершенно беспомощен, он ничего не может сделать, только покориться его власти, принять прикосновения его рук, чувствовать его внутри себя и наслаждаться этим ощущением. Когда Цезарь развязал веревку и отпустил его, Антоний был разочарован, и сам не знал, почему. ~*~ Еще одна битва позади, и на этот раз ему даже не нужно просить. Цезарь приказывает ему остаться, подталкивает столу и заставляет на него опереться. На этот раз Антоний этого не ожидал, но тело реагирует быстрее, чем он успевает осознать происходящее. И когда смазанные маслом пальцы проникают внутрь, он уже возбужден, а затем, когда Цезарь входит в него, он так близко к оргазму, что ему становится даже как-то не по себе. Цезарь вбивается в его тело на всю длину, и какая-то частица его разума никак не может поверить, что он действительно делает это, что он и впрямь раздвигает ноги перед другим мужчиной, позволяя вот так себя использовать. Но затем Цезарь касается его рукой – шершавые пальцы проводят по чувствительной коже, – и удовольствие захлестывает разум, и Антоний больше ни о чем не думает. ~*~ Это становится привычным и обыденным. Цезарь использует его тело для разрядки достаточно часто, чтобы Антоний мог шутить по этому поводу, мог дразнить Цезаря сарказмом и едким остроумием, насмешливым взглядом и притворным неповиновением, раз за разом провоцируя его на применение силы. Это заставляет Антония осознать, насколько глубока его преданность Цезарю, насколько он и впрямь ему принадлежит. Антоний привыкает к этому. Возможно, даже, ему начинает нравиться. ~*~ Но Цезарь уехал, и уехал надолго. Антоний ненавидит повседневную рутину, которой приходиться заниматься, управляя Римом. Он предпочел бы иметь дело с врагом, с настоящим врагом, которого можно просто разбить на поле боя, но вместо этого ему приходится распутывать бесконечные заговоры, реальные и мнимые, раз за разом продираясь сквозь паутину лжи и предательства. Он правит городом как умеет, не стесняясь прибегать к языку силы — единственному языку, что окружающие и впрямь понимают. — Я стану хорошим политиком даже если это меня убьет, — говорит он одному из сенаторов с хищной улыбкой, что делает его лицо жестким, а глаза — холодными. — Или если это убьет кого-то еще. И сенатор делает то, что он ему говорит, и делает это с радостью. Антоний будет править городом столько, сколько потребуется. Потом, когда Цезарь вернется, он передаст ему власть, но до тех пор он будет делать то, что должен. ~*~ Антоний внимательно следит за новостями. Каждая собака в городе знает, что он кровно заинтересован в том, чтобы Цезарь разбил Помпея, так что его интерес никого не удивляет. Но когда приходит письмо от Цезаря с просьбой о помощи, кровь стынет в жилах, и он не знает, что делать. И, когда появляется посланник Помпея, все запутывается еще больше. Этот нахальный сукин сын абсолютно уверен, что Антоний поступит разумно. Даже Луций Ворен в это верит, и его обвиняющий взгляд жжет спину. Все считают, что он предаст Цезаря и бросит его на верную смерть от рук Помпея, Катона и прочих трусов, бежавших с ними из Рима. Антоний опускает голову на руки и думает, что, возможно, они правы. ~*~ – Ну же, деритесь! – приказывает он. – Сражайтесь по-настоящему! Эти девчонки-рабыни совсем не то, что ему сейчас нужно. Вопли, с которыми они нападают друг на друга, вызывают скорее жалость, чем возбуждение, но все же это лучше чем вообще ничего. Внутри все горит, и он никак не может избавиться от этого жжения... Одной из рабынь удается задеть другую острием своего меча, и из тонкого пореза на коже девушки проступает кровь. Антоний останавливает их, обнимает раненую девушку, проводит языком вдоль свежей царапины. Он чувствует вкус ее крови и гадает, была ли его собственная кровь похожей на вкус, когда Цезарь точно так же проводил языком по его телу. ~*~ А пока он ищет забвения в теле Атии, всегда тугой и горячей, и не важно, сколько раз он ее берет. Вот только она слишком слаба. Конечно, она сильнее любой женщины в Риме, но она всего лишь женщина. Излившись в нее, он падает рядом, делает глоток воды из чаши, что протягивает ее рабыня, и пытается восстановить дыхание. Атия приподнимается на локте и глядит на него в упор. — Я тут подумала, — говорит она. — Мы могли бы пожениться. Антоний смотрит на нее, отчетливо осознавая, что это последнее, что ему сейчас нужно. Ему нужно все как следует обдумать. Он должен наконец сделать выбор, решить, что для него важнее — верность Цезарю или собственная жизнь. Одно послание на его столе от Цезаря, второе — от Помпея. И решение Антония, здесь и сейчас, может решить исход этой войны. Оно может изменить судьбу всей Республики, но отнюдь не это его сейчас беспокоит. Атия продолжает что-то говорить своим сладким голоском, и постепенно до него начинает доходить смысл ее слов. Марк Антоний, царь Рима. Абсолютная власть над всем, что он видит. Он больше не будет стоять в стороне, когда Цезарь добивается силы и уважения, не будет отходить в тень, не будет никому подчиняться... И все становится кристально ясным. Антоний поднимает глаза на Атию. — Знаешь, а я ведь до сегодняшнего дня даже не подозревал, что ты такая злобная старая гарпия, — говорит он. Этой ночью он отплывает в Грецию. ~*~ Цезарь приветствует его, когда он заходит в его шатер, и внезапно Антоний осознает как много времени прошло с тех пор, как они последний раз виделись. Цезарь целует его, и он отвечает с энтузиазмом. Их языки переплетаются когда Антоний вторгается в его рот. Если Цезарь и удивлен этой его непривычной активностью, то он этого не показывает. Позже, на кровати, внутри все влажное и скользкое, и он чувствует, насколько он открыт, насколько готов к тому, чтобы Цезарь трахнул его. И, внезапно, он опрокидывает Цезаря на спину и сам опускается на его член. Антоний вздрагивает, потому что жжение внутри становится почти невыносимым, и он не понимает, почему ему кажется, что так он еще больше подчинился Цезарю. — Антоний, — голос Цезаря звучит хрипло. — Антоний, посмотри на меня. Антоний смотрит ему в глаза, и взгляд Цезаря настолько остер, что, кажется, проникает прямо в сердце. Да, это именно то, чего он хочет. Это именно то, что ему нужно. Антоний опирается всем весом на колени и качается вперед. Руки Цезаря опускаются на его талию, и это прекрасно. Когда они оба падают, обессилев, Цезарь проводит рукой по груди Антония. — Спасибо, — говорит он. Антоний не понимает, за что Цезарь его благодарит, но не считает нужным поинтересоваться вслух. — Мы победим? — вместо этого спрашивает он. — Я не знаю, — отвечает Цезарь. — Но мы точно не сдадимся без боя. Антоний кивает. Это его вполне устраивает. ~*~ Они побеждают. ~*~ До сих пор секс с Цезарем никогда не был таким, как сейчас, когда битва позади. Восторг струится в венах вместе с кровью, вместе с осознание того, что они живы, что они победили вопреки всему, вопреки всем ожиданиям – и что Рим теперь принадлежит им. Страсть поглощает их целиком, и они растворяются в ее огне. Каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждый толчок кажется восхитительно новым. Когда Цезарь кончает, Антоний задыхается от удовольствия, не в силах сдержать оргазм. Он дрожит – на самом деле дрожит! – будучи не в силах контролировать себя, свое тело как прежде. И еще кое-что новое: когда это заканчивается, они остаются вместе, продолжают лежать, не размыкая объятий. Они отдыхают, пока не придет время для праздника победы. Позже, когда Антоний увидит, как глаза Цезаря загорятся при появлении Брута, внутри все скрутится в тугой узел от ревности. Антоний постарается выбросить это из головы. Он знает, что Цезарь никогда не будет доверять никому так, как доверяет ему. ~*~ Потом, годы спустя, он будет преследовать Брута и других убийц по всему свету, желая уничтожить, убить, разорвать на куски их всех до единого, и не будет знать покоя до тех пор, пока справедливость не будет восстановлена, пока не свершится месть, и дух Цезаря не сможет упокоиться с миром. Он даже трахнет Клеопатру, когда жжение внутри станет невыносимым, пытаясь понять, что же Цезарь в ней нашел, почему провел в ее объятья целые месяцы, вместо того чтобы быть рядом с ним. За миг до смерти, он пытается представить, какой могла бы быть его жизнь без Цезаря. Стоило ли оно того? Стоило, — решает он, и больше ни о чем не думает.