Неприкаянные

Допотопные, больше чем полвека уже как вышедшие из моды, но все ещё исправно работающие пластиковые часы, в виде кошки с лихорадочно бегающими из стороны в сторону ядовито-зелеными глазами, звонко пробили семь часов утра. Древний, кажется, уже как сам мир, Стамбул, за стенами старой квартиры довольно ветхого, едва ли не аварийного, пятиэтажного дома, расположившегося на отшибе города в одном из самых криминальных его районов, начинал привычную суетливую жизнь совершенно обычного осеннего дня. Город проснулся и извещал о своем пробуждении шуршанием автомобильных колес по мокрому от прошедшего ночью дождя асфальту, завывающей где-то вдалеке полицейской сиреной, руганью соседей за стеной, и оживленным лаем собак, которых добросовестные хозяева вывели на прогулку, перед тем как, уйдя на работу, запереть их в квартире до самого вечера. До противного жизнерадостно-яркое солнце пробилось сквозь широкую брешь между неплотно закрытыми шторами с пожелтевшими от времени кружевными рюшами, словно лиса, пробравшаяся в птичник через дыру в заборе, и заливало теперь светом пространство небольшой комнаты, скользя лучами по стенам, обклеенным бледно-мятными старыми обоями в мелкий розовый цветочек, на которых нигде нельзя было найти: ни дешевых, отпечатанных на глянцевой тонкой бумаге, репродукций картин, ни детских кривых, но трогательных рисунков, ни фотографий в нелепых керамических рамках, ни постеров с изображением знаменитой музыкальной группы, актеров, или главных героев популярного фильма, ни даже календаря. Ничего того, что придавало бы интерьеру хоть какое-то подобие уюта и живости. Когда-то все вышеперечисленное там несомненно было, о чем свидетельствовали красноречиво яркие участки на обоях, годами скрывавшиеся от солнца под рамками и плакатами, и сохранившие первозданный свой цвет. Сейчас же единственными «украшениями» стен были многочисленные следы царапин от кошачьих когтей ближе к полу. Сам же холодный кафельный пол частично покрывал узорчатый ковер, весьма неплохой, чистый и целый, хотя, впрочем, судя по устаревшей расцветке и потертому ворсу, тоже уже отматывающий далеко не первый год службы. Пространство комнаты вообще можно было бы назвать пустым, если бы не стоящий в углу у окна рабочий стол, из всех вещей на котором красовался только ноутбук и огромная, больше похожая на супницу, кружка из-под кофе, коий, судя по толщине осадка, заваривался в самоубийственной дозировке пятьдесят на пятьдесят; пристроившаяся у стены односпальная старая кровать, с кублом из подушки, одеяла, и заплетенных небрежно в косу волос, торчащих из-под него; пластиковый дешевый комод с вещами около кровати; напольное зеркало в углу; и высокий узкий книжный шкаф, по содержимому полок которого посторонний человек, не раздумывая долго, решил бы, что квартира принадлежит эдакой типичнейшей домохозяйке, увлеченной кулинарией, рукоделием и кошками. Однако мнение подобное было бы более чем ошибочным… Вслед за часами зазвенел будильник на тумбочке резким противным писком. Вняв его зову, тут же раздалась хрипловатым мужским голосом ругань, и из-под одеяла почти в то же мгновение выскользнула шустро худая рука, с грохотом столкнувшая раздраженно будильник на пол. На некоторое время в комнате вновь воцарилась блаженная тишина. Дыхание человека, прячущегося от назойливых солнечных лучей под одеялом, выровнялось, стало замедляться, свидетельствуя о том, что он засыпает, но и в этот раз ему помешали. Выгнув дугой спину, и подпрыгивая смешно, словно гарцующая лошадь, в комнату вбежал рыжий крупный котенок. Недолго думая, он запрыгнул на кровать, и пристроившись на подушке рядом с хозяином, принялся грызть игриво тонкие пальцы, лишь раззадориваясь сильнее от попыток человека его прогнать. Наконец несчастный сдался. Простонал обреченно, зашевелился, пытаясь выпутаться из одеяла, и в итоге упал вместе с ним на пол, скатившись случайно с кровати. Упав, впрочем, он не попытался даже подняться, ещё на несколько минут оставшись лежать равнодушно на полу, глядя полным вселенской тоски взглядом в обшарпанный потолок. Наконец ему надоело это, он выпутался, теперь уже медленно и лениво, из одеяла, прихрамывая, подошел к напольному зеркалу в деревянной раме с затейливой резьбой и замер перед ним, придирчиво рассматривая собственное отражение пристальным взглядом непропорционально огромных на осунувшемся до измождения остром лице карих глаз. Это был омега, молодой, того самого неопределенного возраста, когда не поймёшь на первый взгляд, восемнадцать ему, или уже за тридцать. На красивую омегу в стереотипных представлениях он не походил от слова совсем, однако на отсутствие харизмы пожаловаться не мог, и, при всей специфичности своей наружности, был весьма привлекателен, а уж если привести его в порядок, то даже сексуален. Роста он был достаточно высокого для представителей своего вида, хорошо сложенный, с тренированными явно мышцами, правда все равно очень уж худой, скорее даже тощий, как бродячая кошка. Смуглая обветренная кожа, торчащие болезненно ключицы, шрамы почти по всему телу, и, внезапно, невероятно изящные руки, как у фарфоровой статуэтки, словно специально созданные природой так, чтобы они никогда не знали тяжёлого труда, словно предназначены были для того, чтобы их украшали бесценными перстнями и браслетами и целовали в порыве страсти и поклонения, созданные совсем не для того, чтобы убивать… Внешность этого парня вообще можно было назвать одной из тех, что запоминается надолго. Если бы кто-то отважился рассматривать его, то первым делом наверняка отметил бы кривой выпуклый шрам, белой полоской неприятно выделяющийся на трогательно худой, как говорят обычно в таких случаях, лебединой шее, а потом бы уже обратил внимание и на черные волнистые волосы, собранные в длинную толстенную косу, растрепавшуюся после сна; высокий лоб с выступающей поперек веной; острые скулы; впалые щеки; вытянутый подбородок; живописные синяки под глазами; пухлые губы; шрамы на лице — один рядом с уголком правого глаза, другой на щеке; крупный и длинный, чуть задранный кверху нос, явно сломанный, скорее всего даже не один раз; и мелкие родинки, рассыпанные по щекам в таком интересном порядке, что какой-нибудь романтик обязательно выявил бы их сходство с созвездием феникса, впрочем, рядом с людьми того типа, к какому относился данный субъект, романтиков, к сожалению, а может и к счастью (для них же) не водилось. — Ну не так уж все и плохо! — неубедительно пробормотал омега, поправляя сползающую с острого плеча растянутую до безобразия серую футболку, по длине доходящую почти до края коротких пижамных шорт. — Не настолько скверно я выгляжу, как Турна пытается меня убедить. Я бодр, полон сил, и в больнице мне нечего делать. — Да! — кивнул он уже увереннее. — Сто процентов нечего делать! Ну да ладно. Полюбовались и хватит. Пора кормить зверинец и приниматься за дела. — вздохнул парень тяжело и направился на кухню, глухо шлепая зябнущими босыми ногами по холодному кафелю коридора. Звали этого странного молодого человека Сенджером. На самом деле имени у него было целых три. Родители, ожидавшие рождения дочери, ещё в первые месяцы беременности решили железно, что назовут своего ребенка нежным мелодичным именем Лале, в честь бабушки. Осиротев сразу при рождении, несчастный малыш остался на попечение тёти с дядей по материнской линии. В итоге тетя, мечтавшая о дочери, но своих детей не имевшая, звала его упрямо Лале, как и решено было изначально, а дядя, воспользовавшись тем, что второго имени родители ему не придумали, назвал его Ахмедом, настаивая на том, что хоть племянник и омега, но всё-таки не девчонка, так ещё и с абсолютно мальчишеским характером. Ни к тому имени ни к другому мальчик так и не привык толком. В шестнадцать лет он решил, что теперь его будут звать Сенджером. Сочетание Ахмед-Сенджер нравилось ему гораздо больше. Фамилию свою настоящую омега не помнил, так как менял ее по некоторым причинам уже несколько раз, но на данный момент взял в качестве фамилии прозвище Картал. Ему было двадцать восемь лет. И все эти двадцать восемь лет Сенджеру отчаянно не везло. Он успел дважды осиротеть, первый раз в день своего появления на свет, когда у его матери, узнавшей о смерти супруга-военного, начались сложные преждевременные роды, сведшие ее в итоге в могилу, а второй раз в шесть лет, когда разбились в автокатастрофе его дядя с тетей. После началась дрянная жизнь в детских домах, которых он сменил три, постоянно сбегая и живя беспризорником на улице до тех пор, пока его опять не поймают. Едва закончив школу, вопреки всем обстоятельствам, с отличием, вместо того, чтобы, наконец получив в распоряжение богатое наследство от родителей и дяди, поступить в какой-нибудь престижный ВУЗ и зажить как следует, упрямый юноша в свои семнадцать пошел в армию. Спустив половину средств на взятки, он пробился туда по поддельным документам, и, с помощью денег, хитрости, острого ума, и умения располагать к себе людей с первого взгляда, весь год обязательной службы и затем ещё два службы по контракту в горячих точках, успешно выдавал себя за альфу. Без последствий для него постоянное употребление подавителей не прошло. В свои двадцать, и так уже порядком потрёпанный войной, Сенджер чуть не умер от передозировки, но выжил, отделавшись в итоге изжогой. В какой-то момент, в самом пекле, Сенджер встретился с Низамом — странным человеком, возглавляющим фирму, по бумажкам представляющую телохранителей богатым и влиятельным людям, а в качестве нелегальных услуг помогающую тем же людям решать их проблемы жёстко и радикально. Начав там с простого наёмника, талантливый мальчик-убийца быстро поднялся до лидера наёмников и звания правой руки своего работодателя. В данной фирме, носящей громкое название «Божественный порядок», Сенджер, прозванный братьями по оружию орлом, а врагами и конкурентами стервятником, за специфические черты лица, хищное выражение глаз, и привычку кружить вокруг своей «добычи», запугивая ее, и наслаждаясь своим превосходством, а ещё за татуировку в виде крыльев на посеченной осколками от взорвавшейся неподалеку мины спине, отработал успешно несколько лет. Не раз за годы службы наемником он попадал с тяжелыми ранениями на койку в палате реанимации, однажды даже впал на два дня в кому. В итоге, в двадцать пять лет, разругавшись в пух и прах с работодателем, после гибели на одном из заданий всего своего отряда, Сенджер ушел работать в полицию в следственный отдел, и там тоже сделал буквально за год-два блестящую карьеру, раскрыв четыре крупных дела, связанных с серийными убийцами. В итоге правда, при всех своих заслугах, он был почётно, но всё-таки уволен за жестокую расправу, по личным причинам, над двумя из них. Став безработным, юноша решил завязать резко со всем, что касалось оружия, убийств, расследований. Прошел долгий и, увы, безрезультатный курс лечения от ПТСР, в отчаянной последней попытке наладить свою летящую стремительно под уклон жизнь. Хотя лечение ему особо не помогло, зато сложились внезапно отношения с психологом, и захотев стабильности, Сенджер вышел, слишком поторопившись, но на удивление успешно, замуж за влюбившегося без памяти в него мягкохарактерного, немного робкого бету, а месяц спустя уже овдовел, когда супруга его сбил на пешеходном переходе какой-то богатый пьяный ублюдок. Теперь уже Сенджер окончательно ударился в депрессию и, сдав в аренду свою роскошную квартиру в центре Анкары, перебрался неожиданно даже для себя в убогую однокомнатную квартирку в районе Касимпаша — одном из самых криминальных районов Стамбула. Сидеть все время дома было тошно. На работу же его брать с таким послужным списком никто не хотел. Кому нужны лишние проблемы? Впрочем, сильно Сенджер от этого не страдал. Выплачиваемая ежемесячно департаментом премия за усердие и неоценимый вклад в борьбу с преступностью, компенсационные выплаты за все увечья, полученные за время службы в полиции, плюс прибыль от аренды, помогали ему жить, отнюдь не бедствуя. Первое время половина денег уходила у него на таблетки, совершенно несовместимый с ними алкоголь, и дорогие сигареты. Примечательно то, что и запах курева, и вкус дыма во рту, да и сами ощущения вызывали у омеги отвращение вплоть до тошноты и приступов удушья, но зато процесс курения якобы его успокаивал. Скатиться до наркоты Сенджер себе не позволил. Правда пытался подсесть на алкоголь, однако его и без того слабый желудок окончательно взбунтовался, и, прожив пару недель в режиме отдаленно напоминающем жесткий токсикоз, он от этого неблагодарного дела решил отказаться. Первым шагом на пути к возвращению к более-менее нормальной жизни для Сенджера было появление в его квартире кошки, которая получила после пафосное имя Троя. За что? Да за то, что кошка оказалась эдаким Троянским конем. И, подобрав на улице из жалости ее одну, в итоге Сенджер оказался "счастливым" обладателем не только кошки, но и выводка из шестерых ее котят, которых она родила ночью прямо на кровати хозяина, спустя неделю после того, как тот ее приютил. Утопить котят, или просто вышвырнуть их на улицу, у омеги не поднялась рука. В итоге он решил, что сдаст их в один из огромного множества приютов для животных, когда они подрастут немного. И вот котятам исполнилось уже около полугода, а ни в какой приют Сенджер их таки не отнес, решив со временем, что жить в однокомнатной квартире с семью кошками — это не так уж и ужасно. О кошках Сенджер заботился больше, чем о себе. В отличие от их хозяина, его питомцы были настолько ухоженными, что впору везти на выставку. Откормленные, с густой блестящей шерстью, которую регулярно мыли дорогим шампунем и старательно вычесывали, они смотрелись эдакой комичной противоположностью своего хозяина, всегда выглядящего изможденным и одевающегося в невзрачную мешковатую одежду. Сейчас, предвкушая кормёжку, кошки стадом обступили своего человека и, громко мяукая, путались под ногами, мешая идти. — И куда вы растете такие прожорливые? — Сенджер поморщился недовольно и, легонько отпихнув ногой в сторону самого настырного и наглого котенка, за что тут же был оцарапан, принялся щедро раскладывать по мискам дорогой корм, бормоча сварливо: — Большими станете, так я вас вообще не прокормлю, да? И куда вы столько едите? Вы хоть знаете, во сколько мне обходится ваше содержание? Может мне вас сразу уже деньгами кормить?! А не станет денег, что делать будете?! Или вы меня тогда сожрете? Хотя, — омега усмехнулся мрачно, — не обольщайтесь особо. Жрать то нечего, кости одни! Ладно — парень кивнул каким-то своим мыслям. — Вы ешьте, а я в магазин пойду. — шаркая спадающими разношенными тапками, Сенджер прошел в ванную, умылся торопливо холодной водой, почистил зубы, расчесал кое-как впечатляюще длинные волосы, и уже хотел было уйти, но взглядом зацепился за свое отражение в зеркале. Да, в его жалкий в целом вид роскошные волосы, волнами кудрей стекающие на поясницу и отливающие холодным зеркальным блеском, вписывались с трудом. Привлекательности ему они совсем не добавляли, лишь усиливали и без того яркий гротескный контраст, делая облик омеги еще более болезненным и странным. Волосы очень нравились его покойному мужу, он любил расчёсывать их, заплетать в диковинные прически из множества кос, перебирать осторожно пальцами. Он считал их настоящей драгоценностью. Подумав об этом, Сенджер метнулся вдруг на кухню в странном душевном порыве, больше похожем на помешательство, схватил со стола один из ножей, которые по привычке все ещё затачивал так, что ими можно было на весу резать бумагу, и, вернувшись к зеркалу, приставил лезвие к собранным в кулаке волосам. «Один грубый рывок… другой… третий… Волосы длинными чёрными змеями посыпались на пол, а их хозяин все никак не мог остановиться, пока последняя длинная прядь не упала в общую кучу. Из зеркала теперь смотрел на него шалыми огромными глазами совсем мальчишка с криво остриженными волосами, едва прикрывающими уши…» Сенджер вздрогнул, поежился невольно от возникших в голове образов, и опустил нож, словно признавая свое поражение. Видимо было в его пустом взгляде что-то жуткое, потому что когда он вернулся на кухню, даже кошки притихли резко и попрятались по углам. Сенджер вздохнул тяжело и, швырнув с грохотом нож на стол, пошел одеваться. Полки комода были почти пустыми. После армии осталась привычка иметь минимум вещей, и плевать, что он давно уже был не в армии. Так, даже и без того маленький комод наполнен был не только вещами. Полка под белье, полка под носки, о, они там, на войне, были на вес золота, без них за день сотрешь в кровь ноги к чертям так, что на следующий не сможешь и встать, полка под непосредственно одежду, где сиротливо лежали на дне пара однотипных невзрачных футболок, пара рубашек, пара свитеров, две пары джинс и спортивные штаны. Зато нижняя полка доверху забита была медикаментами. Сенджер бы предпочел, чтобы она пустовала. Омега присел рядом на пол, на ощупь, знакомым до боли движением, достал из-под многочисленных коробок с таблетками и ампулами пару фотографий, без рамок даже, просто в герметичной пластиковой упаковке. На первой фотографии стояли в обнимку семь человек, почти черные от загара, заросшие, в военной форме, с оружием на перевес, выставленным на показ, явно красовались. Кто-то курил, кто-то сжимал расслаблено в руке бутылку пива. День отдыха, отличный, мать его, день, последний, который они провели вместе. Шесть взрослых мускулистых альф и мальчишка омега посередине — их командир. Он хорош, на него тайком передёргивает половина роты, но подойти не пытаются никто, бояться, ведь его защищают лучшие, его команда, а сам он лучший из лучших. Никто не тронет его, даже если он выйдет из общего душа в одном полотенце…на голове… Он хорош даже слишком. Волосы собраны в высокий конский хвост, широкая счастливая улыбка на лице, глаза спрятаны под солнечными очками, жетоны на груди блестят на солнце, поджарое смуглое тело плотно, как вторая кожа, облегает белая майка, она нарочно на размер меньше, поэтому видно, как проглядывают сквозь тонкую ткань соски, кубики пресса, трогательно торчащие ребра… Горячая штучка с взрывным характером и бархатистой кожей цвета карамели… На узких бедрах, низко, почти на костяшках таза, сидят крепко затянутые туго ремнем, широкие, как шаровары, камуфляжные штаны. Они заправлены в сапоги гриндера почти до колен длинной, наполированные до блеска. Элемент шика стоимостью в зарплату среднестатистического гражданина, эдакое ребячество, порождение юношеского максимализма на гротескно массивной подошве, с заклёпками, множеством бесполезных, но эффектных на вид ремней. Слишком узкие и жесткие, слишком тяжелые, но черт возьми, как чудесно подчеркивают они соблазнительное изящество тонких щиколоток. И команда его, да, они тоже все чертовски хороши, матерые брутальные вояки, альфы альф. Завтра все они погибнут один за другим, попав под обстрел. И мальчишка в центре фотографии — единственный выживший, повзрослеет слишком быстро, сразу на нескольких лет, за те несколько часов, что будет иступленно выть над их мертвыми телами, мечась в отчаянии от одного к другому. Больше он никогда не будет улыбаться так широко и искренне, как на этой фотографии… Сенджер вздохнул рвано, пытаясь справиться с нахлынувшими воспоминаниями. Провел медленно дрожащими ломкими пальцами по лицам погибших друзей, братьев, одного за другим, обошел лишь одного, на него даже смотреть было все ещё слишком больно. Он отомстил за них, так отомстил, что чуть не захлебнулся потом в пролитой им вражеской крови, но легче так и не стало… Омега отложил фото в сторону, взял второе. Их с Мурадом свадебная фотография, единственная совместная фотография, которую он не уничтожил, не поднялась рука. Его муж, любил ли он его? А может он был лишь попыткой отвлечься, попыткой забыть о том другом, с которым был так счастлив? Не просто же так Сенджер выбрал себе в мужья человека настолько непохожего на первую свою любовь, чтобы не было ничего, что напоминало бы о нем. И характер другой, мягкий и веселый, и в глазах нет затаенной тоски, только какая-то добрая наивность и щемящее душу понимание, на этом фото так и вовсе глаза светятся из-под стекл нелепых круглых очков счастьем, молодое лицо, никаких шрамов, никаких звериных черт в облике. Он был добрым, как ангел, он был слишком хорошим для кого-то вроде Сенджера. Сенджер пытался соответствовать ему, стать мягче, нежнее. Этого бы хотели от него и покойные родители, но против природы не попрешь. Не стало Мурада, и маска примерной омеги рассыпалась в прах в тот же миг… Стало тяжелее дышать, живот скрутило первым болезненным спазмом. О да, Сенджер знал прекрасно, что сейчас с ним происходит, но отчаянно не хотел верить до последнего своим догадкам, пока его не накрыло с головой волной паники. Взрывы, огонь вокруг, крики раненых, кровь, голос врача по телефону «ваш супруг мертв», все это смешалось вдруг в единое целое, стало пугающе реальным. Сенджер стиснул до скрежета зубы. Нельзя, нельзя было позволять себе слабость. Очередной взрыв, автоматная очередь, чужая рука в крови гладит успокаивающе его лицо. Сенджер заскулил тихо, прижав к груди фотографии и раскачиваясь, как псих. — Это все ненастоящее! Всего этого нет! Это не реальность! Нельзя поддаваться! Нельзя! Нельзя! Нельзя! — тараторил омега монотонно, пытаясь взять эмоции под контроль. — Нельзя! Не… Да хер с ним! — парень швырнул фотографии брезгливо куда-то в сторону и, рванув на себя нижнюю полку комода так, что вся она оказалась снаружи, принялся перекапывать торопливо ее содержимое. Чувство тошноты усилилось, стало ужасно жарко, руки дрожали, словно с перепоя, а в голове все звенело и гудело, как на колокольне. — Он же должен был остаться! Должен был! — бормотал Сенджер, безжалостно швыряя содержимое аптечки на пол. — Не мог же я выпить его весь! Я ведь контролировал себя! Да где же этот чертов Валиум?! Где?! — живот прорезало болевым спазмом, сердце сжалось в комок, а ноги свело судорогой. Панические атаки, они пришли после смерти команды, изводили его почти каждый день, а потом прекратились резко, когда Мурад появился в его жизни, и вернулись с его уходом. И всё-таки последние три месяца их не было. Почему же сейчас?! Голова раскалывалась и дико тошнило. Чувство полной беспомощности лишь усугубляло и без того паршивое состояние. Наконец нужная коробка нашлась. «Вот дерьмо! Таблеток не осталось, только ампулы! — подумал Сенджер раздосадованно, сам без промедления набирая в шприц лекарство. — Нужно на что-то отвлечься! Нужно подумать о чем-то хорошем, иначе не получится сконцентрироваться, и я просто даже в вену попасть не смогу! О чем хорошем я могу подумать?! Что хорошего есть в моей жизни? Ах да, сегодня у меня день рождения! — вспомнил парень внезапно очень кстати. — День рождения — это праздник, торт, гости, поздравления… — ассоциации в этот раз пошли довольно легко. Киношно-слащавые, фальшивые, приторно идеальные. В его жизни не было ничего подобного с тех пор, как умерли дядя с тетей, однако это помогло. Мозг заклинило на дурацкой поздравительной песенке, и, почти расслабившись, Сенджер привычным движением ввел легко иглу в вену. Ещё пару месяцев назад, когда панические атаки посещали его день через день, руки у него на сгибе локтя были все в синих точках, как у наркомана. Прижав вату к месту укола, омега замер, привалившись спиной к кровати. Медленно, но ему уже становилось легче. ****** Домой идти не хотелось от слова совсем, поэтому Сенджер бродил бесцельно по магазинам, пока не зашел, прячась от дождя, в какое-то невзрачное кафе. Там он и провел почти весь день, пугая персонал и редких посетителей своим угрюмым видом. Когда поздно вечером Сенджер возвращался всё-таки домой, грязная холодная вода, после дождя покрывшая собой весь тротуар, жизнерадостно хлюпала внутри его насквозь промокших ботинок. «Завтра наверняка заболею. — думал мрачно Сенджер, шагая равнодушно напрямик через особо глубокую лужу, чьи объёмы никак не позволяли ее обойти. — Словно без этого у меня мало проблем! Эх, скорее бы уже попасть домой, принять душ, а потом в кровать! Идеальный сценарий!» Так размышлял Сенджер, но у судьбы в этот раз были на него совсем иные планы…