Город идёт в резонанс, играя не в том строю
Город сводит с ума, заглушает песню твою.
Город тебе отомстил. Прощай, мой последний друг!
Закрывается дверь, замыкается круг.
Как обычно случается в жизни — редко что-то происходит по плану. Даже по запасным планам эта жизнь не хочет идти, и сейчас у неё были свои планы на героя Санкт-Петербурга. Поэтому в процессе драки с Игорем и его шайкой всё пошло не по плану. А именно — Серёжа после суток молчания решил вмешаться. Когда Птица уже собирался сжечь спрятавшихся по углам людей, Серёжа внезапно перекрыл ему обзор и не дал огню достичь своей цели. Птица зло рыкнул на человека, дабы тот не мешал, но, когда это не нужно, Разумовский был тем ещё упрямым бараном. Казалось, они боролись какие-то секунды, но этих секунд Игорю хватило, чтобы выбросить их из окна. Серёжа, перепугавшись, вытеснил Птицу обратно в сознание, забирая тело, отчего сущность не успела призвать на помощь воздух или выпустить крылья. Когда оба открыли глаза после удара о стекло башни, с облегчением осознали, что смерть им не грозит, вот только их жизнь буквально находится в руках майора, держащего их над бездной. — Серёжа, чёрт возьми, верни мне контроль, я спасу нас! Отдай тело, мы улетим и всё будет хорошо! — Я не собираюсь сбегать, после всего, что ты натворил… Ты уже двадцать четыре года обещаешь, что мы улетим, только всё это время мы так и не оторвались от земли. — Серёжа… Только вот больше Птицу слушать и слышать не желали. Эти слова и тот взгляд, полный боли, обиды и предательства были лучше любой самой сильной пощёчины, да что уж там, один взгляд отрезвлял лучше, чем что угодно в этом мире. Только сейчас безумие слегка разжало свои лапы, позволяя Птице двигаться свободнее и свежим взглядом увидеть всё, что творилось вокруг. И, что самое главное, увидеть, как больно он сделал тому Серёже, которого клялся защищать. Как сильно он его напугал и до какого отчаяния довёл. Мечтал сделать его мир лучше, а в итоге сам же этот мир и разрушил. И сейчас его светлый, солнечный Серёжа буквально весь дрожит от страха, нервов и всего стресса, что сейчас ему приходится перенести. И все эти негативные эмоции, обида, направленная на Птицу, сковывала сущность, цепями связывая крылья и перекрывая доступ к телу, а ещё заползала на светлую душу. Разговоры с кем-то невидимым, постоянные косые взгляды, полные отчаяния и ненависти не остались незамеченными. Вскрывшиеся в архивах не отредактированные записи с камер, где явно были видны разговоры Разумовского с пустотой, предложения кому-то невидимому второго бокала или банки с газировкой, как и не до конца адекватное поведение молодого гения заставили усомниться и людей и суд в его полной адекватности. Как говорили люди в интернете, «Безумие — цена гениальности». Может быть, Птица был с ними согласен, только вот из расстройств у Серёжи только нервозность, зато запись в карточке «Диссоциативное расстройство идентичности» и «Шизофрения» спасали их от смертной казни, которая, благо в России не практиковалась, и пожизненного заключения. Хотя маловероятно, что заточение в тюрьме могло бы остановить сущность, но сбежать из психлечебницы наверняка было бы значительно проще и более бесшумно. Потому внутренне Птица даже радовался, что их отправили на лечение в психбольницу для преступников. Как только Серёжа поймёт, что Птица ему не враг, что старается ради него же. Что от того, с кем был всю свою жизнь просто так не уйти. И перья, что тогда видел на своём теле Серёжа напоминали, что он с Птицей становится одним целым. Птице хотелось, чтобы Серёжа снова его принял, снова был с ним. Чтобы снова поверил, что они улетят оттуда. После двух месяцев судов, проверок и вынесения приговора Серёжа немного сменил свой гнев на милость по отношению Птицы и цепи сжимали крылья теперь не так сильно. Но безумие, охватившее Птицу, не собиралась его так легко отпускать, лишь слегка ослабив хватку и позволяя мыслям чуть проясниться, и то, лишь по отношению к Серёже. Вовсю представляющий себе дальнейшую месть правосудия и планы по возвращению доверия Серёжи, Птица не сразу заметил неладное. Всё было достаточно тихо и спокойно, какие-то тесты, осмотры, таблетки. Ничего сверхъестественного в этой психушке не было. Отдельная палата с зарешёченными окнами, одинокой койкой да местом санитара. Уже после двух недель нахождения в клинике Серёжу на разговор вызвал главврач, который по совместительству и был их лечащим врачом. Птице, как и Серёже, этот человек не понравился сразу. Было в нём что-то противное. А наученный многолетним опытом Птица понимал, что мало в этом человеке чего-то светлого. Хотя в разговоре он вёл себя спокойно и профессионально, лишнего вроде не позволял, все говорил о том, что случай Разумовского уникален, а потому придётся подбирать индивидуальное лечение. А ещё что-то болтал про возможный прорыв в психотерапии и помощь многим людям. Птица на все эти слова только плевался, а находящийся в полусонном от таблеток состоянии Серёжа вникал в разговор не до конца. В итоге доктор Рубинштейн подсунул им какой-то договор о согласии Разумовского на лечение и доверие врачам. Подписывать никто из них не собирался, но прозвучал тонкий намёк, что всё это уже больше формальность, чем необходимость. На бумаге оказалась корявая подпись и их отпустили. Именно в этот момент к Птице приходило осознание, что легко им тут не будет и навряд ли тут вообще есть что-то похожее на лечение и без того не существующей болезни. Чем дальше шло дело, тем хуже становилось. Необходимые несколько месяцев для того, чтобы шумиха вместе с вниманием к их персоне утихла, тянулись ну безумно медленно. Дело клонилось к зиме, тонкая простыня никак не спасала от холода старых стен. Ещё и сам Серёжа по природе своей холод не любил и мёрз часто. В башне и пол и стены были с подогревом, а изнутри согревал Птица своим огнём. Только теперь Птица даже толком согреть Серёжу не мог, ни огнём, ни собственными объятиями, не говоря о коконе из до сих пор связанных крыльев. Человек всё ещё старался игнорировать сущность, иногда прислушиваясь к его разговорам, и сжимаясь каждый раз, когда Птица злился и выходил из себя. Злился пернатый на врачей, пичкающих Серёжу невесть какими препаратами, от которых его мальчику было только хуже. На самого Разумовского, который уже четвёртый месяц, если считать суды, упрямился, не желая полностью возвращать Птице своё доверие, а соответственно и контроль. Злился на систему, которая совсем не следит за тем, что происходит в их психлечебницах и закрывает глаза на то, что происходят откровенные пытки и опыты! Если бы тело благодаря сущности Птицы не выжигало почти половину препаратов, Серёжа либо сошёл бы с ума сам, либо превратился в такой же овощ, как большинство пациентов этой недоклиники. — Серёжа, только позволь, позволь помочь. Ты ведь знаешь, я могу тебя согреть, могу приглушить боль, могу вытащить нас отсюда, Серёжа! Ответом ожидаемо послужило молчание и взгляд из-под отросших волос. Птица вновь начинал закипать. — На тебе буквально почти что ставят опыты и пытают, а ты предпочтёшь продолжать сидеть тут?! Отдавать своё тело и психику этим тварям, когда можешь уйти отсюда, стоит только принять меня? В ответ продолжили молчать, издав только неясный то ли вздох, то ли фырчание. Перья на теле поднялись, делая фигуру Птицы больше и страшнее. В теории. — Все те жертвы не были напрасны, в городе произошли хоть какие-то реформы. Ты думаешь, если бы я не убил того же Зильченко и не начал организовывать переработку свалки, хоть что-то поменялось в ближайшие несколько лет? Нет! Ты сам всё это прекрасно понимаешь! — Но ребёнок был невиновен! — Серёжа сразу до боли прикусил губу и сжался, желая стать совсем маленьким и исчезнуть. — А сколько детей пострадало или родилось с нарушениями из-за этой чертовой свалки, сколько людей страдают, когда она начинает гореть. Да жизнь одного зажравшегося ребёнка ничего не стоит перед всем этим! Может, ещё и Гречкина пожалеешь, он ведь такой же сынок богатеньких родителей, который видит их вседозволенность и верит в свою. А теперь от этой вседозволенности, продажной системы и денег погибла ни в чем неповинная девочка, а тот мальчик, Леша, полностью лишился семьи! Да если у тебя сердце будет болеть за каждую такую мразь, то эта гниль никогда не прекратит отравлять город! — Хватит! — заснувший санитар дёрнулся, но, благо, не проснулся, гений прикусил язык до железного привкуса во рту. — Хватит? Хватит?! Да это пора тебе прекратить валять дурака и вести себя как обиженный ребёнок! — Птица ударил кулаком возле Серёжи, заставив его отшатнуться и зажмуриться. — Я всю жизнь был на твоей стороне, я всё делал для тебя, я закрыл глаза, когда ты нашел настоящего друга, когда отверг меня, я всё это время терпел! Да ты хоть знаешь, сколько твоих негативных эмоций я поглотил, сколько обидчиков отвадил, чтобы тебе хорошо жилось?! Все мечты, надежды, благодаря мне они подчинялись и становились реальностью! Я почти никогда не брал что-то позитивное, хотя это опасно, и видишь, к чему это всё привело?! Сожженные люди, беспорядки, даже «Вместе» пострадало. И когда я хочу попытаться исправить свои ошибки и помочь тебе — ты дуешься и отвергаешь меня. Может это тебе хватит?! Ещё один агрессивный взмах рукой в порыве эмоций и на пол упала небольшая рыжая прядь, а на щеке выступила капля крови и расцвела небольшая царапина. — Пожалуйста, прекрати… — Судорожный вздох, скрывающий за собой подступившие слёзы. Прозрачная капля скатилась по щеке, оставляя противную влажную дорожку и падая куда-то на смирительную рубашку. — Прекрати… — Серёжа… Птицу словно ледяной водой окатили, смывая ярость вместе с вновь заслонившим взгляд безумием. Нет, он, конечно, мог кричать, ругаться на Серёжу, но впервые сущность своими руками навредила своему человеку физически. Казалось, Серёжа еле сдерживал себя от истерики, не желая получить ещё один укол транквилизаторов. — Прости, прости, Серёжа, я не хотел. — сущность вмиг оказалась перед человеком, садясь рядом на койку и беря бледное осунувшееся лицо в свои руки. — Не хотел, не должен был, прости меня ради всего на свете… Когтистая рука вытирала слёзы и капельки крови на уже заживающем порезе. Руки были такими теплыми и приятными после постоянного холода, согревали. Уставший от лекарств, холода и ссор с Птицей, Серёжа позволил себе повалиться на друга, заглушая всхлипы в пернатое плечо и пытаясь согреться в объятиях. Два месяца, что они провели в этой лечебнице, забрали у них больше жизненных сил, чем два года подготовки к первому запуску «Вместе». Никогда раньше Серёже так сильно не хотелось почувствовать чьи-то объятия и касания. Лёгкий запах дыма, который всегда исходил от черных перьев, одновременно напоминал о детстве и о запахе сгорающих тел. Человек попытался выкинуть последние ассоциации и сосредоточиться на хороших воспоминаниях, размытых от препаратов. Через двадцать минут Разумовский засопел. Птица аккуратно уложил его на койку, проверив, чтобы никто этого не заметил, и лёг рядом, прижимая человека к своей груди и чувствуя, как цепи на крыльях ослабли. Как бы ему хотелось накрыть этими крыльями своё солнце и наконец-то согреть. Только это всё ещё было недоступно, а потому сущность просто прижалась всем телом, хоть как-то пытаясь помочь. После этого случая стало легче. Отношения пусть и не наладились, но точно стали теплее прежних. Серёжа ещё колебался, но больше прислушивался к Птице и наконец-то мог позволить себе греться в пернатых объятиях. А жизнь решила, что раз где-то стало жить легче, значит нужно, чтобы где-то стало труднее. Баланс. Изменение состояния не осталось незамеченным. Дозы лекарств начали увеличиваться, хоть силы Птицы и возросли после небольшого примирения, их вновь хватало лишь на половину того объёма препаратов, которыми пичкали Серёжу. На все приступы паники или другие побочки санитарам было плевать, они либо игнорировали, либо вновь обкалывали транквилизаторами, после которых всегда болела голова и чувствовалась только бо́льшая усталость. Птице оставалось только успокаивать каждый раз Серёжу, помогать справляться и с галлюцинациями, и с паническими атаками, и с головными болями, забирая всё себе. От праведного гнева и мести работникам лечебницы останавливала только забота о своём солнце, собственно, как и всю жизнь. Но долго терпеть это сам Серёжа был не в силах. В одно утро, после приёма лекарств он сидел на полу, дрожа в объятиях и прислушивался к завываниям ветра и звукам больницы. Пока до ушей обоих не донёсся разговор доктора и новой медсестры. — Вениамин Самуилович, вколоть ему успокоительное? — Нет-нет, Софочка, не надо. Это очень… Необычный субъект, — от почти возбуждённых придыханий становилось противно, — очень интересный. Сергея буквально трясло от того тона, с каким врач говорил о нём. Хотелось вывернуть свой желудок наизнанку и принять душ, чтобы смыть с себя эту грязь. Казалось, слова въедались в кожу. Хотелось просто исчезнуть. — П…птица… Забери меня отсюда. Эта просьба была такой тихой, что сущность изначально подумала, что ему просто показалась, но звон рухнувших цепей и свободные крылья подтверждали, что слова были реальными. Птица крепче прижал к себе родное тело. — Не переживай, скоро мы выберемся отсюда, и тогда, — с вздохом облегчения и наслаждения Птица раскрыл крылья полностью, — они все поплатятся. Черные перья накрыли их коконом, закрывая от всего мира. Все стены и преграды рухнули, Серёжа прикрыл глаза, нежась в безопасности и дал место сущности, позволяя зайти в тело и достать их наконец из этого ада. Доктор и медсестра не успели уйти, как донёсся запах гари. Они повернулись к его источнику и увидели, как сгорают ремни и рукава на смирительной рубашке Разумовского, а сам пациент вытягивает и разминает затёкшие руки. На оголённых участках показались черные перья которые постепенно начали вырастать на всём предплечье. Санитара, что подбежал скрутить больного сбили с ног и сильно оттолкнули по направлению стены. Толчок был нечеловечески сильным и санитар ударился головой об стену, теряя сознание. Сергей развернулся лицом к врачу, отбрасывая назад волосы. Рубинштейн готов поклясться, что глаза у Сергея всегда были голубыми, но сейчас они горели золотом, даже нет, не так, золотым пламенем и вокруг глаз разрасталось чёрное нечто, опускаясь полосками ближе к уголкам рта. — Ваше время пришло, доктор. Вы, помнится, как-то хотели поговорить со мной, ну, от чего же молчите. — Рубинштейн не сразу смог прочистить горло и собрать мысли, нечто перед его глазами пугало и взбудораживало. — Так, вы и есть Птица? — Да, и ты запомнишь меня как того, кто закончил твою гнилую жизнь. Перед смертью у тебя есть пара минут, думай, о чем говоришь мне, слово — оружие и пули его не лгут. — Возможно, мы могли бы поговорить в более спокойной обстановке? Всё же, я не враг вам и никогда плохого не желал ни тебе, ни Сергею. — Ха, о как же глупы твои слова. Поверь, я вижу тебя на сквозь и вижу лишь прогнивший ходячий труп. Огонь играл на руках, переливаясь бликами на перьях и повышая температуру в помещении, у врача начали выступать капельки пота, не понятно, от страха и волнения или от жара. Софочка медленно пятилась к двери, но чем больше она отходила от существа, тем сложнее становилось дышать. — Тогда, если это возможно, можно узнать кто вы? Никогда раньше не сталкивался с… Подобным. — врач даже пошевелиться боялся, а Птица хищно оскалился. — Я? Я голос теней, голос ненависти к тебе, голос страданий, что стал злым демоном, и ваши души сгинут в огне. Милочка, не советую далеко отходить, мне подвластен не только огонь, но и воздух. А вы, к сожалению, стали нежеланным свидетелем. — Зачем вы убивали? Вы не похожи на тех сумасшедших, кому это нравится, хотя… — Рубинштейн вовремя прикусил язык. — Я делал это ради лучшего мира для своего человека. Я вижу, ты считаешь меня сумасшедшим? Глупец! Это ты почти погубил голос совести руками своих же подчинённых. Но теперь всё вернётся к тебе! Я знаю, у тебя есть пистолет. Стреляй, стреляй не щадя, используй последний шанс! Поймать то смогли, а вот сразу убить не догадались. Вениамин выхватил из-за халата пистолет, но раскаляющееся железо обожгло руку и оружие упало на пол. Послышался треск ткани и за спиной Сергея раскинулись огромные черные крылья, которые он с небывалым наслаждением размял. Медсестра, недавно пришедшие и застывшие в дверях санитары, вместе с психиатром в ужасе, благоговении и шоке уставились на раскинувшуюся перед ними картину. Один взмах и всех откинуло мощным порывом ветра. Девушка потеряла сознание, осев на пол, а санитары пытались придти в себя и двинуться с места. Казалось, будто сама атмосфера на них давила. Перья стали подниматься дыбом, между пальцев сущности бегал огонь. Казалось, даже рыжие волосы превратились в пламя. — Я прекрасно знал, какую услугу плачу этому городу, и как помогаю тем, кто застрял тут вместе со мной. Ни одно оружие не поможет вам сбежать отсюда. Птица в одно мгновение оказался рядом с Рубинштейном, поднимая его за горло. Появившиеся когти впивались в шею, заставляя тонкие алые струйки пачкать белоснежный врачебный халат. Человек слабо дергался в его хватке, пытаясь нащупать хоть какую-то опору. Руки без толку скользили по гладким перьям, а каждое касание к ним обжигало и без того обожжённые ладони. — Смотри на меня, смотри на меня и плачь, умоляй! Ты ответишь за всё, за всё, что ты сделал, ублюдок! — Птица бросил человека на пол и наступил на пальцы, наслаждаясь хрустом костей и криком. — Да чего вы встали как истуканы?! Сделайте же хоть что нибудь! — Никто тебе не поможет. Я вижу твою грязную и прогнившую душу на сквозь и именно тебе место во мраке темницы! Так сгори же в огне правосудия. Гори медленно и мучительно, чтобы сполна поплатиться за всё то, что ты совершил! Огонь родился прямо внутри Вениамина Рубинштейна, медленно, изнутри, выжигая плоть и органы. Крики мучения и боли разносились мелодией для безумия сущности. И никто, кроме него не слышал эту славную песню, лечебница пока что даже не подозревала, что происходит. На протяжении получаса сущность изводила человека, не трогая жизненно важные органы и не давала отключится от болевого шока. Вся нижняя часть тела была больше похожа на пережаренное на костре мясо, чем на тело всё ещё живого человека. Где-то на заднем фоне задыхались санитары, которых Птица давно запомнил. Именно они постоянно лишали Серёжу еды, вкалывали препараты и слишком туго привязывали ремнями к койке. Сейчас они долго задыхались, и каждый раз им давали несколько секунд воздуха, прежде чем снова забрать его и снова заставляя страдать. На последок сущность взялась за мозг несчастного врача, он буквально чувствовал, как пламя поедало всё, внутри черепной коробки, как бурлила кровь в организме, выжигая сосуды. Смерть была одной сплошной пыткой, но на него было направленно столько ненависти, негатива и безумия, что Птице аж полегчало, когда в комнате оказалось пять трупов. Было чувство, что не просто гора, целый материк упал с плеч. Окинув презрительным взглядом помещение Птица сжёг тела трёх санитаров, оставив лишь кое-как узнаваемую оболочку. Девчонку он пожалел, она не была плохой, просто оказалась не в том месте не в то время и заслуживала, чтобы её достойно похоронили, а родственники смогли попрощаться. Стряхнув с перьев попавшую на них кровь Птица прошёлся по всей больнице, и по всем ублюдкам, которых смог запомнить. Бонусом избавил от мучительного существования участи некоторых пациентов. Навряд ли они хотели оставшуюся жизнь провести овощами или совсем лишенными рассудка существами. Закончив свой план, Птица вышел из здания, вдыхая морозный зимний воздух. Холод освежал и помогал привести мысли в порядок, наконец окончательно сбросить с себя остатки безумия. Где-то внутри родные стихии приятно вибрировали, так же довольные раздольем, что им был позволен. А на периферии сознания спал Серёжа, тихо посапывая и даже не подозревая, что тут происходило. Сильные чёрные крылья унесли их за завесу снежных туч, начинающаяся метель скрывала от посторонних глаз, а снежинки таяли, не успев коснуться бледного счастливого лица. Осталось только забрать тот самый спрятанный рюкзак с вещами и улететь вглубь лесов Карелии. Туда, где их заждался уютный домик и тихая, спокойная жизнь.***
— Пришли результаты судмедэкспертизы. Игорь, как думаешь, кто мог всё это свершить? — Дубин поёжился, вспоминая вид сожжённых тел и наполовину сгоревшее тело врача. — Ну и что же интересного они нам написали. Полностью выжжены все внутренние органы, сожжён мозг, ага, кожный покров верхней части тела не тронут, ожог второй степени на ладонях у нашего доктора, шесть санитаров превращены в угли, распознали только по остаточной днк, у одиннадцати пациентов полностью выжжен головной мозг и сердце, остальные органы и кожа не тронуты. — Это уже не маньяк, а волшебник какой-то. Не было обнаружено никаких следов химических составов. Их сжёг обычный огонь, ещё и так ювелирно. — То один птеродактиль с огнемётами появляется, то вторая непонятная хтонь с огнём. Кстати, что там с Разумовским? — На месте его койки был найден пепел, содержащий его днк. Такое чувство, что ему кто-то либо мстил, раз сжёг полностью, либо может сожгли только какую-то часть, а самого Сергея выкрали. — А это не мог быть как раз он? Подстроил свою смерть, отомстил врачам и санитарам, и исчез. Он ведь как-то использовал тогда свои огнемёты без капсулы с топливом. — Игорь, тебе тогда могло показаться, во время боя не особо поразглядываешь всякие детали. — Возможно, ты прав, но не будем пока исключать эту теорию. Игорь устало откинулся на кресло, массируя виски. С этим делом он не спал уже третьи сутки, пытаясь разобраться что к чему. Все теории казались слишком фантастическими, не говоря уже о невозможности того, что произошло в психлечебнице утром тринадцатого февраля. Все выжившие — либо пациенты находящиеся в невменяемом состоянии и лепечущие о чёрном ангеле, либо персонал, который ничего вообще не видел и не слышал. Беспредел средь бела дня, да и только. Дима начал разминать майору плечи и оставил быстрый поцелуй на макушке. Расследование забирало все силы у парочки майора и его напарника. Даже на совместные вечера сил не оставалось и по возвращению домой их хватало только на душ, пару поцелуев и сон. Снежные хлопья носились за окнами участка, ветер завывал в щелях и впускал в помещение порывы морозного воздуха каждый раз, когда кто-то заходил или уходил. На город опускались сумерки, но работа в отделении полиции Санкт-Петербурга не собиралась сбрасывать свои обороты. Преступность внезапно решила оживиться накануне новогодних праздников. Вот не сиделось им по домам в тепле и уюте. Зато в тепле и уюте где-то на другом конце страны две совершенно разные сущности наблюдали за танцем язычков пламени в камине и наслаждались объятиями друг друга, тихо общаясь и очищая черные, нет, скорее тёмно-синие крылья от попавшей в них грязи и мелкого мусора.