Новый рассвет

Две недели спустя Жизнь в замке как будто застыла для Марии. Дни текли однообразной, серой чередой. Сперва большую часть времени королева Шотландии проводила в своих покоях (тех самых, в которых жила до замужества и в которые снова поселили теперь уже вдову), либо в одиноких размышлениях, либо в пустых беседах с Грир и Лолой. Иногда Мария находила в себе силы навестить Лолу в ее новом доме и посмотреть на Жана. Однако каждый раз вид крестника, все более походившего на отца, вызывал в юной королеве такую боль и тоску, что и без того редкие визиты постепенно сошли на нет. Думая о Жане, Мария с ужасом ловила себя на мысли, что почти ненавидит Лолу. Ведь у той осталось хоть что-то от Франциска, чего сама Мария была лишена! К середине второй недели траура, Мария начала понемногу гулять замком и вникать в события, происходящие при королевском дворе. Пришло время возвращаться к жизни, ведь впереди ее ждала борьба, в ходе которой она должна помочь Екатерине завоевать пост регента. Эта миссия, которую возложил на нее Франциск, стала лучиком света в кромешной тьме, смыслом ее нынешнего бытия. Поводом еще чуть-чуть задержаться во Франции, стране, одна мысль о разлуке с которой была равносильна тому, чтобы оторвать от сердца еще один огромный кусок. Сердце Марии и так было разорвано пополам, если от него оторвут еще кусок, что останется самой Марии? С Екатериной Мария практически не пересекалась. Королева-мать отдалилась от мирской суеты и почти не покидала своих комнат. Казалось, она потеряла интерес к происходящему вокруг нее. Медичи в упор не замечала пронырливых аристократов, все сильнее опутывающих Карла своими сетями в борьбе за место в тайном совете нового короля и, главное, за пост регента. Мария долго не могла решиться прийти к Екатерине. Ни во время похорон, ни после них, королева Франции почти не говорила с юной вдовой о случившемся, не обвиняла, не упрекала, в то время как Мария изводилась в ожидании бури и шквала ненависти от бывшей свекрови. Она слишком привыкла, что Екатерина считает ее врагом. И теперь с трудом верилось, что злопамятная Медичи могла сменить гнев на милость и простить Марии то, что нежеланная невестка все-таки погубила ее обожаемого первенца, в точности, как и предсказывал Нострадамус. Сопровождаемая псевдосочувственными и любопытствующими взглядами придворных и шлейфом язвительного шушуканья, Мария с гордо понятой головой прошла через половину замка, чтобы добраться до апартаментов королевы-матери. Девушка прекрасно понимала, что после смерти мужа она фактически превратилась в персону нон грата при французском дворе. Ее терпели, перед ней вежливо склонялись и выражали уважение, но лишь до тех пор, пока Мария сохраняла дружеское расположение нового короля и его матери. Даже как чужеземный монарх, Мария вызвала у французской аристократии лишь пренебрежительную усмешку, оно и понятно – Шотландия ничто без поддержки Франции. А тот факт, что французские войска до сих пор проливают кровь на землях Шотландии и вовсе словно кость в горле для французов. — Доложите королеве Екатерине о моем приходе. — Уверенно распорядилась Мария, застыв перед дверью в покои королевы-матери. — Прошу прощения, ваше величество, но королева Екатерина отсутствует. — Вежливо ответил один из караульных стражников, вытянувшись в струнку и не поднимая взгляд на Марию. Мария удивилась, но виду не подала. И конечно же, не стала допытываться у стража, куда подевалась его королева. Она решила найти Екатерину самостоятельно. «Возможно, она наконец-то взяла себя в руки и уже начала плести интриги в охоте за постом регента? Надеюсь, она наведалась к Карлу…» — размышляла Мария, пока ноги сами несли ее к тронному залу. По пути ей повезло наткнуться на Грир, которая как раз направлялась к своей правительнице. Мария просветлела лицом – если кто и знал, где искать Екатерину, то это Грир. Благодаря ее «дамам», трудящимся при дворе, бывшая фрейлина была в курсе почти всего происходящего в замке. — Ты знаешь, где сейчас Екатерина? — Мария взяла подругу под локоток и отвела ее в сторонку, подальше от любопытствующих глаз и ушей. — Частично. Я знаю, что она взяла экипаж и уехала из замка около получаса назад. — Куда? — Вот теперь Мария не стала сдерживать удивления, во все глаза уставившись на Грир. Та пожала плечами. — Если верить официальной версии – королева-мать каждый день ездит в базилику Сен-Дени… — Грир выразительно посмотрела на Марию. — Все считают, что она обезумела от горя, раз никак не может отпустить Франциска… Но это лишь официальная версия. Куда Екатерина ездит на самом деле, не знают, наверное, даже королевские извозчики. При желании, Екатерина умеет запутать свои следы не хуже дикой лисицы. Мария нахмурилась и виновато поджала губы. Екатерина каждый день навещает умершего сына, в то время как она… Ей даже мысль не приходила о том, чтобы поехать в Сен-Дени. Она закрылась в плотной ракушке своего горя, предпочитая прятаться в стенах замка, словно визит в базилику мог ее добить, снова явив пред очи доказательство невосполнимой потери. — Что ж… подожду ее возвращения… Расскажи мне пока свежие новости о том, что творится при дворе. Вместе с Грир, шотландская королева вернулась в свои покои, хорошо знакомые, но при этом абсолютно чужие и негостеприимные. *** Самое забавное, Екатерина говорила чистую правду, сообщая всем охочим, что едет навестить сына. Ну а то, что навещала она его не в базилике, а в королевском охотничьем домике, так это абсолютно несущественные детали. Тем более, что и в базилику королева-мать тоже наведывалась. Для чистоты своего «алиби». Месье Гране, королевский бальзаматор, уехал из Франции на третьи сутки после официальных похорон короля Франциска. Принимая с рук Екатерины остаток своего вознаграждения, мужчина уверил королеву-мать, что в точности выполнил ее инструкции. В королевском саркофаге в базилике, в свинцовом гробу, благополучно гнило тело никому не известного бездомного, которого месье Гране даже не стал препарировать, лишь отмыл, для приличия, и нарядил в королевские одежды. Сердце и печень еще одного трупа, тщательно забальзамированные, были торжественно переданы представителям Ватикана в Париже. Таким образом, тайна о «воскрешении» короля Франциска была сохранена. Вот только сам король, к огромному огорчению матери, по-настоящему воскресать не спешил. За две недели в его состоянии не произошло никаких видимых изменений. Радовало только одно – больше не оставалось сомнений, что юноша действительно жив. Екатерина тщательно следила, чтобы Нострадамус окружал ее «золотого ребенка» максимальной заботой и опекой, хотя по словам провидца, бывшему королю этой самой заботы требовалось не так и много. И Нострадамус, и Екатерина старались как можно больше говорить с парализованным летаргией Франциском, в надежде, что он слышит их. Возможно, звук знакомых голосов, поможет королю быстрее очнуться… Все помыслы Екатерины снова вертелись вокруг первенца, а мысли оставались в охотничьем домике, даже после возвращения в замок. Придворные считали, что женщина убита горем и именно оно причина безразличия королевы к окружающей действительности. К сожалению, Екатерина так зациклилась на выздоровлении Франциска, что напрочь забыла о войне за регентство и о том, что в ее внимании и материнской заботе жизненно нуждается второй сын – новый король! В результате, Медичи совершенно упустила из внимания тот факт, что Карл все больше и больше отдаляется от нее… Сегодня, как и каждый божий день на протяжении минувших недель, Екатерина приехала в охотничий домик. Женщина шустро выбралась из кареты, ей хотелось скорее попасть в дом, скорее оказаться рядом с сыном… Пройдя половину расстояния от экипажа до входа в «крохотную» по королевским меркам усадьбу, Екатерина остановилась, заметив, как на пороге возник человек, как раз вышедший из дома. Женщина ожидала увидеть Нострадамуса, ведь они с Франциском были единственными, кто жил в пустующем жилище. Но одного взгляда на лицо человека хватило, чтобы Екатерина замерла, сперва удивленно, а после с ощутимой брезгливостью. Мужчина, появившийся из дома был Екатерине определенно незнаком. Она даже не могла точно сказать, молод он, или уже в летах. Весь его облик был настолько несуразен, уродлив и жалок, что вызывал невольное отторжение у Медичи. Взглянув на него один раз, хотелось прикрыть глаза, сосчитать до десяти, а после, открыв, убедить себя, что человек-химера ей просто примерещился. Лицо незнакомца было неестественно перекошено, судя по всему, от рождения. Один глаз располагался значительно выше другого и был частично закрыт оплывшим надбровьем. Нос так мал и приплюснут, что в первое мгновение создавалось впечатление, будто его и вовсе нет. Тонкие губы с трудом прикрывали слишком большие выпирающие передние резцы, напоминающие садовые лопаты. Огромные очаги съежившейся кожи и рубцов говорили о том, что мужчина, как минимум, пережил страшный пожар. Такая же съежившаяся кожа проглядывала среди редких кустиков коротких, топорщащихся во все стороны рыжих волос. Мужчина был худ и высок, но слегка искривленная спина делала его значительно ниже природного роста. При всем этом, походка у несчастного оставалась уверенной и на удивление легкой, как для кривого калеки. Незнакомец был одет в простую, но чистую и опрятную деревенскую одежду: широкие штаны, заправленные в сапоги, холщовую рубашку и грубую безрукавку, в руках он нес длинный теплый плащ с капюшоном. Екатерину на несколько мгновений охватило иррациональное желание вернуться в экипаж и спрятаться там, пока эта странная личность не уберется восвояси. Но не гоже ей, королеве Франции, великой Медичи, таиться от обычного крестьянина, обиженного богом. Кроме того, Екатерину уже волновал вопрос, что этот мужик делает в охотничьем домике. Не навредил ли он Франциску! — Кто вы? Что вы делаете в этом доме? — со всей строгостью спросила женщина, поравнявшись с мужчиной. Вблизи он казался еще ужасней, и королева невольно поморщилась, раздосадованная тем, что приходиться смотреть на столь неприятное зрелище. Ей не ответили. Точнее, считать ответом невнятное мычание, сопровождаемое бурной жестикуляцией, Медичи наотрез отказалась. Она уже собиралась повторить свой вопрос (неслыханное неуважение к королеве!), когда из дома появился Нострадамус. Провидец аккуратно положил руку на плечо незнакомца и кивком головы указал ему на сарай. Тот кивнул, сделал в сторону Екатерины неопределенный жест, отдаленно напоминающий почтительный поклон, и отошел. — Кто это такой?! — мгновенно ощетинилась Екатерина, хватая Нострадамуса за грудки. — Что этот человек делает в доме, рядом с моим сыном?! — Это Гийом. Вам не о чем беспокоиться. Он абсолютно безвреден. Гийом нем от рождения и глух на одно ухо, а также неграмотен. Он никогда не видел ни одного представителя королевской семьи, поэтому понятия не имеет, кто ваш сын, и кто вы. — Нострадамус был холоден и невозмутим, как ледяная шапка на горной вершине. — Он предан мне, потому что однажды я спас ему жизнь и долгое время помогал парню выживать, когда люди в деревне прогнали его прочь… Гийом добрый малый, который и мухи не обидит, но его внешность пробуждает у невежественных людей суеверный страх… — Зачем он здесь? — если Нострадамус рассчитывал вызвать у Екатерины жалость своим рассказом, у него ничего не получилось. Человек по имени Гийом, по-прежнему, провоцировал у королевы приступ брезгливости и только. — Он помогает мне. Екатерина возмущенно вскинулась. — Ты говорил, что забота о Франциске не требует больших усилий. Что ты в состоянии справиться в одиночку. Мишель лишь плечами пожал. — Так и есть. Но я не могу быть при вашем сыне постоянно, а вы сами запретили мне отлучаться и оставлять его в доме одного. Потому я разрешил Гийому помогать. Они вошли в дом. Уверенность Нострадамуса в том, что деревенский уродец не представляет опасности, немного успокоила Екатерину. В крайнем случае, свидетельствам темного мужика, немого, почти глухого и обезображенного от рождения, вряд ли кто-нибудь поверит. — Так и быть, пусть остается при тебе. Но не позволяй ему приближаться к Франциску, не хочу, чтобы такой человек находился подле моего сына. Его дурное влияние может усугубить болезнь Франциска. Этот человек сплошная ходячая хворь! К тому же, он ужасно уродлив. Франциск не должен увидеть такое лицо, когда проснется… О том, что бывший король проснуться может очень и очень нескоро (или, что еще хуже, может не проснуться вовсе), Медичи предпочитала не вспоминать. Войдя в комнату сына и подойдя к кровати, на которой лежал бледный и неподвижный юноша, Екатерина первым делом взяла его за руку, желая быстрее передать ему частичку своего тепла. Рука бывшего короля оставалась мертвенно-холодной, хотя его укрывали несколькими одеялами и жарко топили камин. Екатерина ласково погладила впалые, мраморно-белые щеки, поправила и без того аккуратные кудри, потускневшие и превратившиеся из золотых в пепельно-серебристые. — Ну как ты, мой дорогой? Тебе лучше? Конечно, лучше… я знаю… — едва сдерживая слезы, сквозь ком в горле, говорила Екатерина, с силой стискивая руку сына тонкими пальцами. — Сегодня чудесный день, очень солнечный! Ты чувствуешь, Франциск?.. Королева настояла на том, чтобы с окон в этой комнате сняли портьеры. Чтобы ничто не мешало солнечному свету беспрепятственно проникать в помещение. Ни единая тень не должна была вызывать ассоциаций с могилой. Здесь всегда должно было быть светло! Даже ночью Нострадамус зажигал свечи, чтобы Франциск не оставался в темноте. Королева принялась болтать с показательной и совершенно фальшивой беззаботностью. Она говорила обо всем, что приходило на ум: о погоде, о стремительно приближающейся зиме, о нерасторопности замковых слуг, о братьях и сестрах Франциска… Но при этом, женщина тщательно избегала тем политики, регентства, нового короля и, собственно, мнимой смерти Франциска. И еще на одну тему Екатериной было наложено негласное табу – за все прошедшие дни в «разговорах» с сыном с уст королевы-матери ни разу не сорвалось имя Марии. Медичи как будто надеялась, что если она не будет вспоминать о невестке, то и сам Франциск о ней забудет. Когда в один из ее визитов, Нострадамус заикнулся о том, что Мария имеет право знать правду, Екатерина грубо и непререкаемо перебила его, даже не позволив закончить мысль. — Мария никогда не узнает, ради ее же блага. И ради блага Франциска. — С глубокой горечью, но уверенно заявила Медичи. Она отошла от Нострадамуса и замерла у окна, вглядываясь в густую чащу леса, стеной окружавшую охотничий домик. Помолчав, она снова заговорила, печальным, будто надтреснутым голосом: — Думаешь, это жестоко? Но подумай, Нострадамус, что будет, если я ей скажу?.. О… Она обрадуется! Это безусловно так. Мария будет очень счастлива. Возможно, она даже прислушается к голосу разума и согласиться хранить тайну. Станет ездить сюда вместе со мной… сидеть у постели Франциска… держать его за руку… Но как долго это продлится? Мария – правящая королева, страна которой находится в ужасном, подвешенном состоянии, раздираемая внутренними религиозными противоречиями, распрями и перманентной войной. Трон Марии шатается под ней, как никогда ранее. И чтобы удержать его, королеве Шотландии нужен муж. Король. С короной на голове, золотом в казне и сильной армией! Или в крайнем случае, без короны, но хотя бы с золотом, за которое эту армию можно купить. А что у нее будет в итоге? Живой труп. Без короны. Без золота. И без армии. Екатерина принялась расхаживать взад-вперед по комнате, до боли сжимая пальцы и продолжая рассуждать: — Сперва любовь будет давать ей силы. Она будет считать, что все выдержит, потому что рядом ее любимый мужчина, который в любой момент откроет глаза и вернется к ней. Но при этом, его придется скрывать от всего мира. Даже если Франциск вскоре очнется, ему уготована роль тайного любовника, которого королева будет прятать в своем будуаре, вынужденная, ко всему прочему, отказываться от всех предложений нового брака. — Женщина остановилась и в упор посмотрела на Нострадамуса. — А если он не очнется? Мария не сможет вечно оставаться во Франции. Рано или поздно, ей придется вернуться на родину. В лучшем случае, она оставит Франциска здесь, под моим присмотром. Но что их ждет, если в силу своей «великой любви» она захочет забрать его в Шотландию? Марии придется спрятать своего полумертвого мужа в какой-нибудь тайной комнате, подальше от посторонних глаз. С каждым днем время будет залечивать ее раны, жизнь напоминать о том, что она молода, красива и желанна. И постепенно любовь начнет тускнеть, а некогда любимый муж – тяготить. Франциск станет для Марии бременем. И совесть не позволит ей отказаться от него. Рано или поздно, она увидит в нем причину своих несчастий. А обвиняя его, станет и сама мучатся угрызениями совести за собственные мысли и чувства. И в конце концов, придет день, когда Мария пожалеет, что Франциск остался жив! — С каждым словом королева распалялась все сильнее, а под конец, достигнув эмоционального пика, мгновенно выдохлась и ослабела. Закончив свою маленькую речь, Екатерина тяжело вздохнула и прикрыла глаза. Тяжело опустившись в кресло, женщина прижала ладони к лихорадочно горящим щекам. Помолчав немного, она уже совершенно спокойно посмотрела на Мишеля. — Поэтому, ей лучше не знать. Она так молода… — голос Екатерины изменился. Из него ушла вся жесткость и холод. Его тон наполнился сентиментальной грустью. — Возможно, сейчас ей кажется, что жизнь потеряла смысл и у нее, как у женщины, нет будущего. Что ее сердце умерло вместе с Франциском… Но это бред. Время все лечит. Нельзя горевать вечно. Заботы вытеснят скорбь. Новый брак принесет если не новую любовь, то хотя бы подобие оной. В любом случае, брак не преграда любви на стороне. И такова появится, можешь даже не сомневаться!.. Пусть все остается как есть. Мария отстрадает свое и продолжит жить. Требовать от нее большего самопожертвования, чем она может дать – вот что жестоко, а вовсе не моя ложь. Нострадамус покачал головой. Отчасти он был согласен с рассуждениями королевы-матери, но лишь отчасти. — Вы не можете знать наверняка, что будет именно так… Екатерина посмотрела на него такими глазами, что мужчина сразу умолк, даже не став продолжать мысль. На лице королевы ясно читалось – спорить с ней бесполезно. Однажды она уже отдала королеве Шотландии сына, поверила Нострадамусу, и в последствии не раз горько пожалела об этом. Теперь Екатерина готова была сделать все, чтобы бы не подпустить Марию и на пушечный выстрел к беспомощному Франциску. Нострадамус решился привести свой последний довод: — Мария согрешит в глазах бога, если выйдет замуж повторно при живом муже… — Для всего мира, она вдова. — Холодно отрезала Екатерина. — А в глазах бога… Когда я предстану пред господним судом, эту ее вину я возьму на себя. Женщина снова задумалась и едва слышно произнесла, скорее самой себе, чем Нострадамусу, о чем говорил ее замерший, невидящий взгляд, направленный внутрь ее собственной души, но провидец все равно расслышал: — Потому что лишь мать способна полностью отдать всю себя своему ребенку… *** По возвращению в замок, Екатерина привычно заперлась в своих покоях. Каждый визит к сыну выжимал из нее жизненные соки. Достаточно было увидеть его, неподвижного, холодного, полуживого и Екатерина, казалось, теряла год жизни. Потому и приходилось прятаться ото всех в темной комнате, восстанавливая растраченное. Однако на сей раз королеву не оставили в покое. Стоило ей устало присесть на кровать, пока служанки и фрейлины суетливо принялись наводить порядок, как в покои вошла Мария. Екатерина слегка нахмурила брови, не в состоянии сообразить, услышала ли она доклад стражи о визите королевы Шотландии. Может и услышала, но рассеяно пропустила мимо ушей. Екатерина раздосадовано вздохнула. Она так старательно избегала встреч с Марией все эти дни, а теперь разговор неизбежен. Не то, чтобы невестка была ей противна, или вызывала другие неприятные чувства… Непримиримая вражда, горевшая в душе Екатерины с того момента, как она услышала пророчество, за последние недели истлела и осыпалась прахом. Но сам вид Марии теперь вызывал у Медичи чувство вины. Мало ей было одного «полутрупа» в охотничьем домике, так теперь второй рябил перед глазами, всем своим существом порицая и укоряя за молчание и обман! — Оставьте нас. — Решительно велела Екатерина служанкам. Королева-мать незаметно вгляделась в Марию, пока девушка шла к ней, неся в руках знакомую большую шкатулку. Екатерина удовлетворенно отметила, что невестка выглядит намного лучше, чем сразу после похорон. Это еще раз убедило Екатерину в правильности ее решения. Время лечит. Мария остановилась у кровати королевы-матери и протянула Екатерине шкатулку. Та молча открыла крышку из черного дерева. — Мне это больше не принадлежит. — Просипела Мария и умолкла, сглотнув подступившие слезы. Екатерина с непривычным безразличием взяла в руки корону королевы Франции, удивленно глядя на нее, словно не понимала, зачем Мария принесла ей эту вещь. — Я думала, я хочу ее обратно… — наконец равнодушно начала Медичи и осеклась. Корона долгие годы казалась ей гарантом надежности, безопасности, даже счастья. Многое она готова была отдать и сотворить, дабы удержать эту корону в своих руках. А теперь… она у нее в руках, но разве может этот кусок метала вернуть время вспять и отменить ужасные события? Или может излечить сына? Может вернуть его под материнское крыло, в родной дом? Нет. — Может вы заслужено меня ненавидели… Нострадамус был прав – я принесла смерть Франциску, как он и предсказывал. — Продолжала тем временем Мария. — Ваш сын погиб, спасая меня. И если бы я могла что-то изменить, я отдала бы все, только чтобы он был жив. Мне так жаль, Екатерина! Медичи на мгновение подняла на нее горящие глаза. «А отдала бы ты свою корону? Свою страну? Согласилась бы ждать годами, пока любимый муж хотя бы откроет глаза? Стала бы жертвовать молодостью, властью, будущим?» — мысленно вопрошала у невестки Екатерина, пытаясь прочесть душу девушки изучающим взглядом. — Я не виню тебя, дитя. Франциск был мужчиной, который сделал свой выбор… — С губ полились совсем другие слова. — Давным-давно, он выбрал любить тебя. — Она задумчиво отвела взор в сторону. — Я вижу тебя ребенком так ясно, как будто это было вчера… Екатерина поднялась с кровати и крепко сжала плечи Марии, вглядываясь в точеное, фарфоровое личико. Мария напоминала изящную грустную куколку. Сердце Екатерины невольно сжалось. Она растила эту девочку, была ей ближе, чем родная мать… В какой-то момент страх вытеснил ростки почти материнской любви, отдалив их друг от друга, но сейчас старое чувство вернулось, подпитанное виной и сожалением. Екатерина почувствовала себя так, словно задолжала сыну, отняв у него жену. И ей хотелось хоть как-то отплатить этот долг, чтобы потом, неся ответ перед Франциском, с честью сказать, что сделала все возможное, чтобы вернуть Марии счастье. — Твоя любовь, она дала ему столько радости! И это то, что ты должна помнить, двигаясь дальше. — Двигаясь дальше… я не знаю, как. — Марию раздирало отчаяние. Она размазывала слезы по щекам. Екатерина сжала лицо девушки в ладонях. — Я уверена, ты найдешь способ. Возможно, не сегодня и не завтра, но ты найдешь, Мария. Ты такая сильная! Очень сильная… Разговор с Екатериной принес неожиданное облегчение, хотя в тот вечер Мария так и не выполнила главного, ради чего, собственно, и шла в покои королевы-матери. Не столько для того, чтобы вернуть корону, сколько ради обстоятельной беседы о Карле и регентстве. И этой темы они так и не коснулись. Зато Мария внезапно осознала, что должна сделать важный шаг вперед. Сдвинуться с мертвой точки, на которой застыла. С этой целью, пользуясь последними теплыми осенними деньками, она рискнула в одиночку выйти в море на маленькой лодочке, которую смастерил для них Франциск. Ранее, она лишь с ним чувствовала себя в безопасности в этом суденышке. Тогда, в счастливые дни, Мария не понимала, зачем Франциск настойчиво учит ее ставить парус и управлять лодкой. Теперь она поняла. «Ты всегда был воплощением моей силы, Франциск, — думала девушка, упрямо воюя с кормилом и пытаясь правильно установить парус. — Теперь я должна научиться быть сильной без тебя...» Наконец у нее получилось! Лодка покорилась, ветер надул ткань паруса. Улыбаясь, Мария смотрела на скамью на носу лодки, под раздувающимся парусом. Она представляла там Франциска и видела, что муж гордится ею. *** За окном догорал закат, принеся с собой холод и усиливающуюся к ночи грусть. В такие минуты, Нострадамус жалел, что послушался ее величество и оголил окна. Сейчас бы завесить шторы, да закрыть плотно ставни, чтобы не видеть тоскных черных остовов деревьев, скинувших листву и напоминающих худые скелеты на фоне темнеющего неба. Отчего-то, настроение у провидца была на редкость паршивое. То ли компания не задалась (хотя ему ли, привыкшему к одиночеству, жаловаться на молчаливую компанию), то ли потерянная свобода покоя не давала. Он ведь знал, на что идет, возвращаясь в замок. Знал, что если король жив, то Екатерина не отпустит его, привязав чувством долга к себе и к бывшему королю. И сидеть ему на привязи, пока Франциск не откроет глаза! А поди знай, когда это случится… Но не забота о Франциске отягощала Нострадамуса. Наоборот, Мишелю всегда нравилось смотреть за больными и приносить страждущим облегчение. А «спящий» Франциск, к тому же, был самым непритязательным из его подопечных. Чего нельзя было сказать о его матери. Вот она и была той занозой, что ворочалась в сердце и мешала спокойно жить. Екатерина все принимала от него как должное, не думая о чувствах самого Нострадамуса. А он, в свою очередь, терпел все молча. В комнату тихо вошел Гийом, неся в руках охапку дров. Парень криво оскалился, что означало в его исполнении радушную улыбку. Нострадамус ответил ему приветливым кивком. Провидец молча наблюдал, как Гийом подкидывает свежие поленья в камин, подпитывая ослабевший огонь. Задумавшись, Мишель вспоминал, как лечил обожженного юношу, чудом спасшегося из пожара, забравшего у парня дом. Официально считалось, что пожар разгорелся случайно. Но Нострадамус догадывался, что дом подожгли агрессивные соседи Гийома, считавшие парня отродьем дьявола из-за внешнего уродства и немоты. Тот факт, что несчастный погорелец выжил, лишь укрепило деревенских глупцов в их заблуждениях. Гийом переселился в крохотную землянку в лесу, подальше от людей, и Нострадамус был единственным, кто навещал его время от времени. Хоть Екатерина и запретила пускать Гийома в комнату Франциска, Нострадамус ослушался ее. В отличие от королевы-матери, Мишель был абсолютно уверен, что Гийом никак не способен навредить больному. У парня было доброе сердце и чистая душа. Соответствуй его внешность внутреннему миру – Гийом был бы красивейшим из людей. Парень закончил работу и присел на табурет недалеко от кровати. Какое-то время он рассматривал Франциска. Нострадамус ничего не говорил ему о личности хворающего, лишь вкратце объяснил, чем тот болен, чтобы чего доброго, Гийом не решил, что они держат в доме мертвеца. Еще в то время, когда Мишель лечил несчастного крестьянина, они разработали для себя систему жестов, позволявшую немому общаться с лекарем. Постепенно, набор жестов расширялся и совершенствовался. Теперь Гийом мог вполне сносно изъясняться с Нострадамусом. Вот и сейчас парню захотелось «поговорить». Увидев вопрос, составленный Гийомом, провидец слегка покраснел и отрицательно мотнул головой. — Нет, Гийом. Та женщина всего лишь мать моего пациента. Не больше. Нас связывают сугубо деловые отношения. Но тот не поверил, и явно дал это понять новым вопросом. — Тебе показалось. — Раздраженно отрезал Мишель. Как кому-то вообще в голову прийти могло, что между ним и Екатериной существует что-то глубоко личное?! Хотя… кажется, Генрих тоже подозревал жену в прелюбодействе с ее личным лекарем. Потому и испытывал к Нострадамусу глубокую антипатию. Но почему то, продолжал терпеть провидца при дворе, даже не взирая на свои подозрения. Абсолютно беспочвенные и ложные! Глубоко в душе, Мишель вынужден был признать, что когда-то, давно, в самом начале, он и правда питал к Екатерине Медичи нежные чувства. Но сама королева видела в нем кого угодно, но только не мужчину, в том самом, интимном, смысле слова. Он не волновал ее, как кандидат в любовники, и было время, когда подобное равнодушие больно задевало Нострадамуса… Но те времена прошли. Огонь в сердце погас и даже угольки более не тлели… *** Весть о том, что в течении трех недель тайный совет, а в особенности, лорд Гранье, активно окучивают Карла, стала шоком для Екатерины. Что за пелена наивности упала ей на глаза, застив все, кроме ее большой тайны, раз она не увидела, что война за власть уже началась?! Как она могла вообразить, будто ненавидящая ее аристократия не найдет свою кандидатуру на столь теплое место? Хорошо еще, что невестка и ненавистный бастард Дианы, оказались внимательнее и заметили расставленные министрами силки. Гранье одаривал Карла подарками, возил на охоту и всячески подлизывался, максимально демонстрируя собственную лояльность, стремясь заручиться благосклонностью юного короля. Одновременно с этим, хитрый аристократ продавал свои процветающие виноградники. Зачем? Ясно же – ради подкупа голосов членов тайного совета! Они регулярно собирали заседания, ни на одном из которых не присутствовал представитель короля. И при этом оправдывались тем, что не обсуждают политических вопросов. Смешно! Не думали же они в самом деле, что Екатерина хоть на миг поверит в подобную чушь! А Карл, развесив уши, веселился, охотился и все никак не мог осознать, что тяжесть короны уже неотвратимо сдавила его голову. Ее глупый, маленький мальчик… К тому же, как будто Екатерине было мало Гранье, к власти вновь стал подбираться Стефан Нарцисс. Этот хитрый лис, пользуясь преимуществами брака с леди Лолой и опекой над Жаном, скупал земли и расширял границы не только личных владений, но и власти в совете. Постепенно, Нарцисс возвращался к той отправной точке, с которой когда-то свергнул его Франциск. Точке, на которой его влияние на аристократию было максимальным, настолько, что даже Генрих и Екатерина были вынуждены прислушиваться к нему. Теперь, помимо Гранье, ей придется обуздать и Стефана… Надеясь отвлечься и очистить мысли, Екатерина отправилась в музыкальную комнату. Как же долго она не прикасалась к клавесину!.. Сев за инструмент, королева нежно провела пальцами по клавишам. Когда-то, прибыв к французскому двору, чужому и негостеприимному, Екатерина нашла в музыке свою отдушину. Теперь она снова собиралась обратиться к этому старому другу… Но прежде чем пальцы успели извлечь хотя бы один звук, шум другого рода привлек чуткое внимание королевы. Неужели?!.. Неужто кому-то хватило наглости!.. Неслышно встав и хищно подобравшись, Медичи приблизилась к тонкому, легкому занавесу, разделявшему комнату на две половины. Сквозь полупрозрачную ткань, женщина видела два силуэта, пошло извивающихся на скамье… Взгляд с невольным интересом скользил по крепкому, молодому мужскому телу и лохматым, черным волосам, закрывшим от ее любопытства лицо блудника. Внезапный чувственный огонь вспыхнул в чреслах королевы… Вдруг юноша поднял голову и посмотрел прямо на Екатерину, будто знал, что она стоит там и наблюдает. Его взгляд отрезвил Медичи, словно звонкая пощечина. Она рывком одернула полог, в гневе раздувая ноздри. — Отцепитесь друг от друга. — Голосом, сочащимся ядом, приказала королева. Глазами невольно продолжая ощупывать тело молодого слуги, который с подчеркнутой медлительностью надевал рубашку, в то время как его любовница спешила как можно скорее скрыться с глаз правительницы. — Слугам нельзя входить в эту комнату. Так же, как и заниматься здесь этим. Вы свободны. Она проводила ускользнувшую девчонку колючим взглядом. А вот юноша уходить не спешил. С подчеркнутым самодовольством и бесстрашием он приблизился и встал перед королевой-матерью, осмеливаясь смотреть на нее сверху вниз, как на равную. — Ваше имя? — Екатерина была искренне заинтригована наглецом, продолжавшим одним своим присутствием вызывать в ее теле томный отклик. — Кристоф. Я камердинер. Слежу за огнем в замке… — Он даже говорил все с той же наглостью, которой был пропитан весь его задиристый облик. Отчего-то, при слове «огонь», Екатерина подумала вовсе не о пламени камина… — Я бы советовала вам упражняться осмотрительнее. — Она едва заметно выделила слово «упражняться». — Я предпочитаю играть без фоновых развратных стонов. — Вы в этом уверены? — тон Кристофа сочился двусмысленностью. Он слегка поклонился, даже в этот знак подчинения умудрившись вложить толику превосходства. — Как пожелаете… Обогнув Екатерину, осмелившись слегка задеть при этом ее руку, юноша с тенью многообещающей улыбки медленно удалился прочь, позволив королеве проводить его взглядом и вдоволь оценить достоинства фигуры и исходящую от него горячую силу молодого тела. Тела, созревшего дарить ласку и принимать ее в ответ, обещающего удовольствие и удовлетворение необъятных страстей, бушующих в женщине, достигшей пика расцвета и зрелости, и чахнущей, подобно цветку, без достойного внимания крепкого мужчины.