Страницы прошлого

      «Фолкрит привычен к войне. Чтобы это понять, надо просто прийти на кладбище».       От слов местного жреца Аркея Болунд морщится. Весь замшелый городок с его туманной сыростью и лесным полумраком напоминает ему один громадный склеп. Здесь мертвецов лежит больше, чем ходит живых, и на всем — от могильных плит до вывесок на домах — лежит отпечаток бренности. «Усопшим нужен покой», — любит напоминать Каст, и Болунд от скуки почти готов дать смотрителю кладбища в челюсть. Он-то предпочел бы сражаться — отстаивать нордские земли и резать глотки имперским ублюдкам, как это делал его старший брат Солаф, или устраивать засады на отряды талморцев. Чтобы зарвавшиеся эльфы и расстелившаяся перед ними Империя знали: истинные сыновья и дочери Скайрима не склонят головы перед попирателями заветов своих предков.       Болунд мог бы воевать. А Солаф отмахивается — помнит ту стычку под Виндхельмом и полученную в ней рану, едва не отправившую его к праотцам, и на все вдохновенные речи младшего отвечает неизменно: Фолкрит — их дом, где есть пристойная работа и хороший ярл. Болунд тихо бесится и сплевывает на грязную от мороси дорогу. Кажется, на лесопилке, даже трудясь до седьмого пота, он все равно обрастет лишайником, покроется плесенью и уснет летаргическим сном, пока где-то идут бои и льется кровь.       Яркие горноцветы у Зала Мертвых не могут скрасить серостью унылых фолкритских улиц. Болунду хочется выть, когда он слышит неловкое утешение жреца: Аркей волен держать подвластный ему Фолкрит в степенном виде. Рунил улыбается чуть виновато и сам выглядит невзрачным, выцветшим, словно радужка его глаз и золотистая альтмерская кожа поблекли от частых дождей. Болунд редко обращает на него внимание. Для него все жрецы Аркея отчасти полоумны: имение дела с мертвецами, иногда изуродованными болезнями или насильственной смертью, нередко вредит рассудку. Болунд прислушивается к себе, пытаясь угадать, сможет ли он сохранить лицо перед уродством войны, и вмиг отбрасывает все сомнения. Лучше жестокая ярость битв, чем сытая жизнь под боком у ярла — дружка Империи.       В чем-то Рунил прав. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее зря. Однако Болунд вынужден изо дня в день ворочать толстые бревна, заниматься их распилом и иногда — относить заказанные поленья горожанам. Рунил велит положить дрова у крыльца Зала Мертвых и просит Болунда взять деньги самому — жрец вновь занят своими маленькими клумбами, вывозившись по локоть в земле.       Мешочек с золотом лежит в Зале на столе. Рядом Болунд замечает открытую потрепанную книжицу в бордовой обложке с заклепкой. Взгляд против воли задерживается на страницах, цепляется за рукописные строки и выуживает из описания какого-то сна обрывки предложений: «Война», «Чейдинхол», «Я вел отряд альдмерских магов». Те складываются в одну картину, как кусочки мозаики, и Болунд отшатывается, едва сдержав гневный возглас. Ему хочется верить, что он все неправильно истолковал. Что выдернутые из текста слова говорят не о Великой войне. Ведь не может же Рунил, этот миролюбивый и добродушный старик, вдруг оказаться бывшим талморцем!       Болунд хватает деньги и уходит, не попрощавшись. Жрец не замечает перемен в его настроении и печалится о вянущих цветах, не привыкших к избыткам влаги, отсутствию солнца и холоду. Болунд порывается поговорить с братом, но предвидит его укоры и решает молчать. У него не было права читать чужой дневник. В конце концов кому интересно далекое прошлое одного пожилого альтмера, интересы которого ограничиваются погребальными ритуалами, уходом за святилищем и скромным палисадником? Великая война закончилась без малого тридцать лет назад.       Вскоре в Фолкрит приходит новость: Братья Бури выбили имперских легионеров из форта Нойград. Болунд презрительно усмехается вслед бывшему ярлу Сиддгейру, спешно отбывающему в Солитьюд вместе со свитой, и ликует при виде медвежьей головы на синих стягах солдат, пришедших на смену прежней страже города. По вечерам он подсаживается к собравшимся в таверне повстанцам, слушает их рассказы о подвигах и сгорает от зависти. Жгучий огонь в груди не залить выпивкой, поэтому под хохот собравшихся Болунд заплетающимся языком божится примкнуть к войскам Буревестника, чтобы сойтись с имперцами в решающей битве за столицу, а на утро с похмелья плетется на постылую лесопилку. Гражданской войне суждено закончиться, и точку в ней ставит победа Братьев Бури — отныне Скайрим свободен, и ни Империя, ни Талмор не посмеют мешать с грязью все, чем живут и дышат настоящие норды.       Болунд счастлив до слез и вместе с тем — разбит. «Брось ты, — смеется кто-то из Братьев. — Доминион не заставит себя долго ждать, и скоро Талмор явится сюда. Ульфрик говорит, нужно быть во всеоружии. Еще успеешь проявить себя». В ответ Болунд трясет головой и махом опрокидывает в себя остатки медовухи. В глазах уже двоится, а от количества выпитого становится тошно. С упоминанием Талмора на ум вдруг приходит дневник Рунила. В голову вместе с новой порцией хмеля ударяет мысль: «Старик может лишь прикидываться жрецом. Братья Бури должны увидеть, какого аспида пригрел когда-то сердобольный Фолкрит».       В Зале Мертвых никого нет. Болунд узнает это уже после того, как вваливается туда без стука. Он лихорадочно ищет распроклятый дневник по полкам и шкафам — и находит, попутно обнаружив под одной из кроватей книгу о колдовстве. Пролистав записи жреца, Болунд окончательно убеждается в своей правоте, и его взор застилает красная пелена. Рунил был на Великой войне и служил Талмору боевым магом. Под Чейдинхолом в те годы много нордов полегло…       Застывший в дверях Рунил все понимает в тот же миг, но бросаться за тетрадью не торопится.       «Хоронить прошлое гораздо труднее, чем хоронить останки», — вздыхает он. На Саммерсете быть избранным на службу Талмору — большая честь. Рунил не пытается оправдаться — лишь делится историей о том, как вина за сожженные им вместе с людьми деревни и села привела его к Аркею. В голосе старика — глубокое раскаяние, и Болунда бросает в мелкую дрожь.       «Прошлое он хоронит — как же! Нашел дурака». Болунд знает: нет никаких бывших талморцев. За сказкой про муки совести наверняка сокрыта какая-нибудь гнусность, замышляемая против Скайрима.       Руки Болунда, привыкшие к грубой работе, способны подолгу без устали тягать огромные бревна. А сжимать, удерживая, чье-то горло — и подавно. Рунил мечется и бьется, как гибнущая в зубах саблезуба птица с прокушенной шеей, но за свой кинжал почему-то не хватается и магию, в которой некогда был так искусен, не применяет. Хрипы доносятся до Болунда словно издалека. Он продолжает вдавливать Рунила в пол в шаге от святилища Аркея до умопомрачения, до светло-алых пузырьков в уголках чернеющих губ старика и последних судорог в его слабеющем теле. Хороший талморец — мертвый талморец.       Болунд приходит в себя, лишь когда его кто-то хватает за шиворот и грубо дергает вверх — вломившаяся под крики Каста стража арестовывает его на месте. Болунд не сопротивляется — только оборачивается напоследок, прежде чем покинуть Зал Мертвых в сопровождении конвоя. Лицо Рунила повернуто к святилищу, а рядом лежит его дневник. Переступая через порог, Болунд резко вдыхает густой вечерний туман и разминает болящие пальцы рук.       Быть может, однажды Скайрим все поймет — и оценит его поступок по достоинству…