В клетке (из рёбер)

За окном льёт дождь. Небо тёмное, тяжёлое, давящее. Тут и там тучи, больше напоминающие клубы чёрного дыма, разрываются на части ярко-белыми ветвистыми молниями. Следом грохочет гром, и Ацуши передёргивает плечами, смаргивая пелену сонливости с глаз. Он ненавидит такую погоду. Ненавидит и любит. Когда на улице стена дождя, приятно сидеть дома и наслаждаться шелестом воды в листве деревьев и по асфальту. Но так уж вышло, что чаще всего в такую погоду Ацуши слоняется по городу или пробирается через тёмные закоулки Йокогамы, выполняя очередное задание. Кто бы знал, как он ненавидит мокнуть и чувствовать ледяную дрожь по телу в те моменты, когда хлёсткий ветер бьёт по мокрой коже, забираясь под вымокшую одежду и пробирая холодом до самых костей. Но сейчас Ацуши тепло. Очень тепло. Невероятно тепло. Почти жарко. И пусть в его крошечной съёмной квартирке перебои с отоплением, пусть по полу гуляют сквозняки, пусть дует из-под щелей в кухонном окне, покрытом паутиной трещин в левом верхнем углу, Ацуши всё равно невероятно тепло и комфортно. Потому что там, за дребезжащим стеклом в старой потёртой раме, с небес льёт поток холодной воды и темно так, будто выкололи глаза, а в жилище Ацуши настольная лампа окрашивает серые стены золотистым сиянием. А ещё эфемерная золотая пыль покрывает кожу спящего на разворошенном футоне Акутагаву. Или лучше сказать, потерявшего сознания? Усмехнувшись, Ацуши проводит языком по острому клыку и бесшумно поднимается со своего места. Акутагава и в самом деле всё ещё не пришёл в себя. Неудивительно. Ацуши никогда не сдерживается в постели, и поэтому под конец их «вечеров для обмена информацией» Акутагава проваливается во тьму собственного сознания, абсолютно лишённый всяких сил и желания хвататься за неприятную для него реальность. Присев на корточки, Ацуши отводит с бледного лица спавшие на него боковые пряди волос и самыми кончиками пальцев проводит по стыку между плечом и шеей. Там на коже горит след от его зубов. Потянув одеяло вниз, Ацуши окидывает пристальным взглядом открывшееся ему нагое тело и облизывает пересохшие губы. Акутагава напоминает ему куклу. Изящную, хрупкую фарфоровую куклу. Такой кукле место на полке. Такой кукле место в безопасности. Проведя ладонью по боку, погладив пальцами выступающие рёбра, Ацуши беззвучно выдыхает от удовольствия. Вся кожа Акутагавы украшена следами от его прикосновений. Ацуши каждый раз пытается быть ласковым и аккуратным, осторожным и нежным, но подавить звериные повадки не так-то просто. Поэтому кожа Акутагавы покрыта следами от его зубов. Поэтому возле его плеча горит метка от клыков, которая после превратится в долго заживающую гематому. Поэтому на ключицах и груди, на рёбрах и возле тазовых костей тут и там цветут бутоны засосов, что уже начали раскрашиваться пурпурным, тёмно-синим и чернильно-фиолетовым. Встав на колени, Ацуши вжимается носом над пупком на впалом животе и ведёт вверх по коже, собирая пряный аромат чужого тела, смешавший в себе естественный запах тёплой кожи, соль пота и горечь размазанной спермы. Поверх этого аромата Акутагаву саваном окутывает запах Ацуши, и от этого тигр внутри него довольно рычит, перебирает лапами, хлещет хвостом по бокам. Да, ему это нравится. Им это нравится. То, что эта фарфоровая кукла, такая красивая, единственная в своём роде, уникальная, принадлежит Ацуши и только ему. Отстранившись, Ацуши вглядывается в лицо Акутагавы и ведёт кончиками пальцев по впалой щеке. Закутать бы его в алые шелка кимоно Коё-сан. Украсить бы его не по-мужски изящные тонкие лодыжки золотыми кандалами. Вложить бы в его руки с ломкими запястьями глиняный чайник из набора для чайной церемонии. Акутагава стал бы прекрасным украшением любого из домов любви Коё-сан, а Ацуши с радостью стал бы его частым и единственным клиентом. Он бы многое за это отдал. За то, чтобы только он видел Акутагаву. За то, чтобы цветущие следы его жадных клеймящих прикосновений никогда не исчезали с тонкой белой кожи, порой напоминающей рисовую бумагу. За то, чтобы не пришлось так много лгать и изворачиваться ради нескольких часов наедине. - Однажды он будет принадлежать тебе, - сказал ему как-то Дазай-сан и мягко потрепал по волосам. - Верь мне, Ацуши-кун. Я знаю толк в подарках, не так ли? Это правда. Ацуши верит своему наставнику, своему спасителю, своему Боссу. Верит, потому что знает - Дазай-сан действительно знает толк в подарках, и дело вовсе не в том, что у него полно денег, и он может купить всё что угодно. Нет, Дазай-сан умеет читать чужие души, мысли и всегда знает, что нужно тому или иному человеку. Он умеет радовать своих подчинённых, если находится в благодушном настроении. Он умеет выбирать подарки для Коё-сан, а вот уж кто особенно придирчив и даже, Ацуши бы сказал, капризен. Он ведёт анонимную переписку с каким-то начинающим писателем и радует того вкладом денег в детский дом, основанный тем человеком для детей, пострадавших из-за стычек мафии и более мелкой шушеры теневого мира. Ацуши невольно стал свидетелем нескольких разговоров, не предназначенных для его ушей, и знает, что к этому безымянному человеку, отчего-то очень дорогому Дазаю-сану, ревнует Накахара-сан - заместитель, помощник и личный телохранитель Босса. Но Ацуши также знает, что эта ревность в целом вызвана лишь вспыльчивым характером, потому что Накахаре-сану Дазай-сан сделал самый дорогой, даже бесценный, уникальный в своём роде подарок - он подарил ему себя. Из-за всех этих «подарков» Ацуши в настоящем может любоваться Акутагавой и прикасаться к его обнажённой коже. Потому что Дазай-сан разрешил сливать ему мелкие крупицы информации о Гин-сан, хотя до этого приказ был убивать любого, кто даже вскользь заинтересуется ею. Ацуши очень рад, что приказ изменился. В ту их первую встречу в кафе под офисом ВДА тигр внутри него почувствовал своё, и Ацуши понял, что уже не отпустит Акутагаву, как бы ни повернулись дальнейшие события. Почему Дазай-сан изменил своё решение, Ацуши не знает, но это и не его дело. Главное, что он смог воспользоваться ситуацией и сманипулировать Акутагавой, получив то, чего возжелал едва не с первой же минуты знакомства - самого Акутагаву. Конечно, их не связывают никакие отношения и уж точно не связывает любовь. Тигр признал Акутагаву своим, Ацуши тоже захотел его себе, и они просто взяли то, что посчитали своим, по праву сильнейшего. Грубые законы природы, и Ацуши знает, что в человеческом обществе так не принято, но ему наплевать. Он - Белый Жнец Портовой мафии. Ему можно многое, если не всё. Акутагава же раз за разом ломает себя ради информации. Ацуши поначалу даже забавлялся, наблюдая за этим, ведь то, что он сообщает, не несёт никакой особой ценности, но Акутагава и в самом деле хватается за любую мелочь, даже за что-то вроде «я видел Гин-сан сегодня, она разговаривала с одним из подчинённых и улыбалась». В настоящем же ему куда больше нравится разжигать костёр чужой ненависти, раз за разом подбрасывая туда новые поленья, подливая самое лучшее масло в огонь. Вероятно, Акутагава ожидал от их связи боли и унижения, насилия и травм. Ацуши собирает дрожь с его бёдер ладонями, пока покрывает подставленное горло ласковыми поцелуями, пока рисует языком узоры на хрупкой груди. Акутагава не то чтобы привлекателен телом - сказалось голодное детство. Он высокий и жилистый, крепкий и даже сильный, какие-никакие мышцы имеются, однако его плечи костлявые, ключицы торчат слишком сильно, рёбра и позвонки можно пересчитать пальцем, а уж о тазовые кости, как и о скулы, и вовсе порезаться можно. Ацуши хотел бы его сожрать. Проглотить целиком, обглодать эти торчащие кости и в самую последнюю очередь с хлюпаньем и чавканьем пожрать горячее сердце, которое он наверняка с лёгкостью вырвет из чужой груди, без труда пробив хрупкую клетку. - Такой слабый, - шепчет Ацуши и поднимается с корточек, смотрит на беззащитное тело сверху вниз. - Такой сильный. Такой стойкий и такой ранимый. Ты комок противоречий, Рю-чан. Акутагава не отвечает ему. Акутагава его даже не слышит. Ацуши скользит голодным - всегда голодным - взглядом по молочным бёдрам со следами от собственной хватки, по следам засохшей смазки и спермы, по царапинам, которые Акутагава сам оставил на своей коже, пытаясь перебить удовольствие болью. Он всегда пытается это сделать, всегда пытается абстрагироваться от происходящего, от той цены, которую платит за информацию, но у него не выходит, потому что Ацуши зацеловывает его тело, вылизывает каждый сантиметр кожи, обласкивает губами и языком каждый позвонок, покрывает поцелуями хрупкую шею, которую было бы так легко сломать, и длинные костлявые пальцы. У Акутагавы красивые руки, и Ацуши в самом деле хочет увидеть их в деле в процессе чайной церемонии. Его собственные руки совсем другие: кожа смуглее, пальцы не такие длинные, и ногти чёрного цвета, как и прорастающие из них длинные тигриные когти. Но именно эти руки заставляют тело Акутагавы дрожать от удовольствия. Именно эти руки раз за разом заставляют Акутагаву кончать без прикосновений к себе, от одной только стимуляции и собственнической хватки, жадных прикосновений губ и болезненных поцелуев, больше напоминающих борьбу и каждый раз отдающих привкусом железа. Потому что Ацуши заставляет Акутагаву стонать и скулить, умолять в своих руках. Потому что Акутагава ненавидит это, ненавидит предательство своего тела, и каждый раз кусает свои губы в кровь. - Однажды я сведу тебя с ума, Рю-чан, - ласково, нежно шепчет Ацуши, вновь укрывая Акутагаву одеялом по самые плечи. Его глаза светятся в полумраке комнаты смешавшимся с аметистом золотом. Бесшумно отступая в сторону кухни, Ацуши всё продолжает и продолжает смотреть на Акутагаву, а в памяти - мокрые от слёз удовольствия слипшиеся в острые треугольники ресницы, первые растекающиеся по молочной коже багровые метки, ощущение чужого жара и чужая сладкая дрожь, танцующая на кончиках пальцев. В ушах звенят несдержанные хриплые стоны, задушенные всхлипы и вскрики, от которых хочется выпустить когти и впиться клыками в податливую мягкую плоть. Эхо памяти вновь шепчет голосом Дазая-сана: «Однажды он будет принадлежать тебе». На мгновение перед глазами мелькает довольная улыбка Коё-сан, любующейся резными деревянными заколками со скрытыми в них лезвиями, и как Накахара-сан закатывает глаза, когда Дазай-сан накидывает на его шею свой алый шарф, символизирующий власть, прежде чем зажать Босса между собой и столом, настойчиво поцеловать и что-то довольно пробормотать, когда руки льнущего ближе Дазая-сана обвиваются вокруг его шеи. - Почему вы изменили своё решение? - лишь однажды негромко, почти робко спросил Ацуши, стараясь не обращать внимания на то, что пальцы Накахары-сана зарылись в каштановые кудри и массируют затылок Босса, отчего тот буквально растекается в своём кресле. - Потому что ты мне нравишься, Ацуши-кун, - безмятежно улыбнулся Дазай-сан, явно страдающий от очередного приступа мигрени, но готовый забыть о нём из-за заботливой ненавязчивой ласки. - И я хочу, чтобы ты был счастлив. Счастлив ли Ацуши? Раньше он не смог бы ответить. Пусть мафия и приютила его, не то чтобы Ацуши нравилось убивать и не то чтобы ему так уж нравился его новый дом. Ацуши боялся, до заледенения сердца в груди боялся смерти, а теневая сторона была пропитана дыханием Вечной насквозь. Однако... Однако спустя время Ацуши смог подняться, возвыситься над своими страхами. Дазай-сан научил его быть стойким и смелым. Накахара-сан научил его быть сильным. Кёка-чан научила его быть верным и жертвенным, создавать связи с другими людьми. Порт подарил Ацуши многое, подарил цель и смысл, и в его жизни наконец-то появилось что-то помимо ненависти и злобы, ярости, которая не утихла даже после того, как он разорвал директора приюта, этого бездушного садиста, на куски, омыв руки его грязной кровью. - А теперь в моей жизни есть ты, Рю-чан, - беззвучно шепчет Ацуши, глядя на усталое бледное лицо, на синяки от недосыпа под глазами и на искусанные в порыве страсти губы. Развернувшись на пятках, Ацуши возвращается на кухню, покидая тесную комнатушку, воздух в которой до сих пор густой и вязкий, душный, пропахший тяжёлым, горчащим на кончике языка запахом секса; облизывает обветренные губы и наливает себе кофе. Кубик сахара падает в напоминающую жидкий чёрный шёлк глянцевую гладь и тает в ней. Сев за стол, Ацуши какое-то время мерно помешивает кофе чайной ложкой, постукивая ею о покатые края чашки, а после задумывается о том, что эта чёрная гладь также похожа на жидкую, но концентрированную ненависть Акутагавы к нему. От этого по коже бегут мурашки и губы растягиваются в маниакальной улыбке. Ацуши кидает в кофе ещё один кубик сахара. И ещё один. И ещё... Шесть кубиков сахара. Семь. Восемь. Ацуши размешивает их и делает несколько больших глотков. Горячая жидкость, почти кипяток, обжигает язык и нёбо, нежную изнанку щёк. Горло и желудок горят огнём, будто Ацуши глотнул калёного железа. На его губах всё ещё блуждает улыбка. Глаза загораются хищным огнём. Отросшие чёрные когти скребут по бокам кружки. Приторно, приторно, приторно сладко. Ацуши не останавливается, жадно пьёт, не обращая внимания на боль, пока не проглатывает всё до последней капли. Не помогает. Акутагава - его кожа, его кровь, его пот, его сперма, его слёзы - всё ещё невыносимо приторно сладкий на его языке.

|End|