Князь пустоты

Очутился я в тёмной долине, палящего света солнца лишённой и лишь бледным светом зеленоватой луны освещаемой, да страх обуял меня суеверный, ибо никого не было округ, кто мог бы ответить мне, где же я. Куда бы я не направил взгляд свой испуганный, всюду я лишь видел голые холмы безжизненные, ухмылками плотоядными искажённые и меня с ума сводящие. Гул жуткий над долиной сей проносился, сердце моё заставляя трепетать. Не знал я, куда идти, ведь холм каждый подобен другому был и в каждом я лишь ожидающую своего часа смерть видел, впиться готовую гниющими зубами своими в меня и кишащим могильными червями ртом поцеловать. Но провидение боль мою услышало и предо мною сгусток света кровавого появился. Дрожал он, сопротивляясь ветру будто, но не покидал меня, подбадривая словно и не давая душе моей пожранной быть отчаяния змеями. Язык пересохший прилип к нёбу моему и не мог я вымолвить и слова, но и не требовалось этого. Вздрогнул огонёк, поняв будто, чего я желал всего превыше, и поплыл в сторону медленно. Я, переставляя едва ноги свои, вдруг тяжёлыми ставшие подобно надгробному камню, душу в её последнем убежище запечатывающему, за ним двинулся. Каждый шаг мне с трудом огромным давался– то и дело ощущение пронзало меня, что хожу я не по песку, а чьи-то жизни давлю, мечты, надежды и желания. Едва слышный ропот послышался, словно мир сам сопротивлялся спасенью моему. Вниз взглянув, едва я крик подавить сумел. Лишь иллюзией песок был – шагал я по долине огромной, устланной трупами гниющими, в фантасмагорических сочетаниях и позах переплетёнными. Хруст костей невыносимый и звуки плоти чавкающей тишину гнетущую прогнали и музыкой казались, провожающей меня в путь последний. Но сопровождающий мой не реагировал и плыл по воздуху мерно, почему-то тяжёлым ставшему и плотным очень, дорогу мне указывая. Холмы надо мной смеющиеся позади остались и я то увидел, что потрясло меня до глубины души моей чёрной и остановиться заставило. Удушливым бурым туманом окутанная, подобно ножу на снегу окровавленному, в пустыне церковь возвышалась мрачная. Иные бы устрашились её облика отвратительного и пугающего, но знал я, что в этом здании покосившемся, извивающимися щупальцами увитом, содрогающимся в неком сатанинском ритме постоянно, спасение моё из этого ада проклятого душ изувеченных сокрыто. Церквям из привычного мне мира подобно, эта тоже башенку невысокую имела, устремляющуюся ввысь горделиво, но вместо колокола, что наполнять мог бы эту долину отверженную музыкой божественной и успокаивающей, на трёх щупальцах огромное сердце было подвешено, мерзкими жуками да ядовитыми сколопендрами покрытое. Сначала страшно мне стало и я не захотел в это странное место заходить, но проводник мой настойчиво меня к ней вёл. Двери проржавевшие, скрипя, предо мной отворились и дом благодати искажённый меня войти в нутро дьявола самого пригласил. Неладное почувствовав, попытался спастись я, но что мог противопоставить часам, отсчитывающим время мерно до казни моей мучительной? Изменился света сгусток и подобен стал яблоку глазному, красными веками обрамлённому и в мою пустую душу чёрным зрачком глядящему, будто презирая и жизнь мою песчинкой ничтожной в пустыне боли считая. Закрылись ада врата и церковь в густую тьму погрузилась. Обессилено сел я на пол и слёзы кровавые потекли из глаз моих – страшно мне было от мысли, что смерть моя нашла меня в далёком столь месте от родного дома. Почему же сил у меня нет бороться? Почему не могу я подняться даже, а тело моё не слышит моих приказов, глухое будто? Что за дрожь это, сводящая меня с ума? Чей смех раздаётся под сводами могилы моей? За что мне страдания все эти? Не знал я, а глаз едва заметный лишь глядел на меня насмешливо, издеваясь над моей болью словно и убеждая меня, что сполна я заслужил всю боль эту. Вдруг мои мрачные мысли оборвал грохот, навзничь меня опрокинувшись. Мрак кромешный прорываться начал пламени сполохами, по полу разливавшегося и какие-то странные символы вырисовывающим, которых доселе не видал я, но трепетать меня заставивших. Неужели в жертву меня хотят принести во имя небесных врат раскрытия, что отвориться без крови не способны? Вновь смех раздался и люстры церковные воспылали огнями вдруг, сумрак и запустение места сего заброшенного озарившими. Почувствовав, что сила отвращения больше не держит меня более, медленно поднялся я и взгляд мой на церковный орган упал, стоящий на возвышении, словно король горделивый на собственном троне восседал. Подобного ужаса в жизни своей я не видел доселе. Трубы каждый орган имеет, что звук передают и из металла сделаны, но сей инструмент совершенным был - трубы не были прямыми, подобно могильным крестам - они извивались как змеи и из костяных сочленений состояли. Хруст их до сих пор стоит в моих ушах, заставляя сердце съёживаться и биться быстрее, а беспорядочные движения труб сих мелькают перед глазами моими. Клавиши его были головами человеческими гниющими, с языками посиневшими да вывалившимися, в глазницах пустота зияла, а на лице ужас смертный застыл. Редкие волосы обрамляли эти святые лики и хор речей богопротивных исторгался из их нутра. Кого же восхваляли они? Бога ли? Дьявола ли? Я не знал. Раздалась какофония из криков грешников стонущих, и передо мной хозяин появился. Подобен пауку он был, и крик мой в горле застыл моём, ибо не описать ужас, что испытал я в миг тот. Семь ликов хозяин имел, каждый гримасой сумрака искажённый, что смотрели на меня строго да вопрощающе. Я знал тварь сию, пустым князем именующуюся, да за гордыню смертных карающую. На плечо моё он руку положил свою и все лики адские в улыбке кровавой ухмыльнулись, ко мне вплотную подплыв. Понял я, что не избежать мне кары за грехи свои, и не вернусь домой я более, ибо из собора пустотелого не возвращался ещё никто и никогда – все хозяина жертвою пали, нотами в его сонате демонической став. Но в чём горд я был? Ужели то, что я бежал от людей иных, к жизни ужас смертный пробудило? Но не мог поступать иначе, ибо семя порчи в глубине души я носил всегда, других, болезни подобно, поражающее и в их черепах да мыслях прорастая и бежал я потому лишь, что уберечь близких мне людей желал. Иного мнения был пустой господин. Пауки, крови алчущие, руками князя бывшие, грудь мою вспороли и зеркало предо мною очутилось. Узрел я, что в груди моей пустота лишь гнилая да змеи мёртвые висят, но где же семя, что берёг я, лелея? Хохот отвратный уши пронзил мои и даже лики богопротивные, в аккордах пустоты участвующие, вторили ему. Злоба начала в нутре закипать моём, ибо униженным я себя ощутил. Насекомые в тело моё вползать начали, агонией его наполняя, а князь хохотал лишь. Попытался пошевелиться я, но ноги мои да руки меня уже не слушались. Отплыл в сторону мучитель мой и камень порока в груди моей очутился, зашитой пауками тут же. Дышать тяжко мне стало, глаз, что проводником моим был, на место своё законное встал – во лбу пастора чёрного, от бога отвернувшегося, да смотрел на страданья мои как на зрелище ярмарочное. Крючья раскалённые руки мои подцепили и под потолок вознесли, духу подобно, и увидел я, сколь жуток пустой хозяин места всего на деле самом. Лики лишь верхушкой ледяного пика были, что жизни на дно сотнями отправляет, ибо ужас неимоверный они под собою скрывали, что словами описать невозможно. Перевернули крючья тело моё вниз головою, из стены шип стальной, подобно копью ангельскому, ко мне устремился, и океан боли познал я, ощутив как он мой череп пронзает. Услышал я звук костей своих ломающихся, дышать тяжело стало, ибо в горле моём сталь теперь была, и волны адской и мучительной боли заставляли слёзы литься из моих глаз, почти в кашу превратившихся. Нутро моё по шипу стекало, и я видел картину ужасную сию, что для меня князь пустот душевных в трудах благословенных создал. Навылет кол прошёл и повис я, бессильно на холл церкви взирая, да тяжесть вины своей в животе ощущая, умереть желая, да на смерть права не имея, ибо наказанье понёс я своё в объёме полном.