Осенние дожди

Я хотел подумать, Однако вместо этого я плюнул в окно. Егор Летов

      Когда-то давно слова значили больше, чем просто глупый, пустой звук, который выходит из разорвавшейся трещины сухих тонких губ. Когда-то за пролитые слёзы не толкали лицом в снег — сильно и больно, с такой ненавистью, что холодные комья не только царапали веки и забивали нос и рот, а ещё и окрашивались свежей, красной, словно коммунистическое знамя, кровью. Когда-то мир был более теплым и открытым, и можно было прижиматься к нему всем телом, как к давно потерянной матери. В эти времена воспоминания крепче задерживались в памяти со всеми деталями — можно было до малейшей морщинки в уголке глаза вспоминать лица и хранить в голове каждое тихое покашливание. Сейчас всё было совсем по-другому. Оставались лишь неясные очертания — свет и тьма. Казалось, будто Игорь ослеп — но не так, как те, кто потерял зрение. Ослепла сама его память. Некоторые люди, от которых остались лишь имена, заставляли грудь переполняться нежностью, а иные вызывали в сердце самую настоящую боль, от которой хотелось выдрать его из груди. Конечно, можно было это сделать и не умереть. Такие хтони, как он, не умирают, а мир мертвых знают вдоль и поперек. Игорь многих оттуда вытаскивал — и грустного инженера с запотевшими стёклами очков, и мента в смешной шапке. Мент… Почему он всегда находил его, во что бы то ни стало? Почему постоянно давал крышу над головой, пытался вылечить раны на коже и душе? Разве не понимает, что лишь Серёга нужен сейчас? Тот самый Серёга, с которым можно было держаться за руки на закате и говорить обо всём на свете, не всегда понимая суть разговора, но радуясь от близости; тот самый, с которым они облазили все тайные места города, о которых знал лишь Игорь? Почему ему невдомёк? Он же мент — ищет пропавших людей. Почему же он ни разу не пытался найти Серёгу? Людской мир был странным и глупым. Одни люди на экране, говорящие о проблемах в государстве, сменялись другими — но зачем? Почему нельзя во всём разобраться? Ведь когда-то и его, Игоря, назначили министром — странное слово, как и всё, связанное со смертными. Он тоже ничего не понимал, но лишь оттого, что был порождением сил природы, которое было отравлено созданным людьми скипидаром. Если бы он всё понимал, он бы в первый день решил все проблемы сам. Вспоминалась высокая женщина со светлыми волосами, которая когда-то правила страной. Игорь помнил, как из-за неё его обидели. Та рана не зажила — скипидар и бензин, в конце концов, не помогают ранам на душе зажить, но думал он о другом. Почему она хотела сделать людям плохо и больно? Она же не хотела никого спасти, лишь била наотмашь по самым слабым. Почему? Люди — странные, глупые и непонятные. Лисы лучше. Когда они сворачиваются калачиком у его ног и говорят о холодных осенних дождях на своем пищащем языке, который намного легче людского, становится намного спокойнее, чем когда он с кем-то из людей. На прошлой неделе его нехитрое жилище в поле начало размывать водой — холодный октябрь вступал в свои права всё больше, готовля место для ноября, который должен был открыть врата зиме. Становилось сложнее жить, но холод, ощущаемый телом, было намного легче переносить, чем тот, которым веяло от людей. А Серёга все не возвращался к нему, лишь мент ошивался рядом. Возможно, если бы Серёга вернулся, стало бы лучше. Можно было бы ему поверить, несмотря на то, что его так долго не было. Может, он бы заставил Игоря поверить. Но сейчас его нет, остаётся лишь дождь. В последнее время он шёл так часто, что казалось, будто небу тоже грустно от того, что творится на земле. Небо всё видело. Игорь редко говорил с Богом, но каждый раз, как пытался спросить про Серёгу, получал непонятный ответ. Саня всегда говорил, что он рядом всегда. Имел ли он в виду то, что он всегда в мыслях Игоря? Чёрт его знает. Боги всегда отвечают туманно. Может, оттого, что тоже устали. Точно Игорь знал только одно: в мире мёртвых его не было. Можно было бесконечно ходить по снежной равнине, где сходили с ума другие мёртвые — и женщина со светлыми волосами, которую Игорь убил сам, и едва знакомый ему мужчина, которого можно было описать лишь одним словом — невнятный, и многие, многие другие, но никогда среди них не было Серёги. Игорь не помнил, как он выглядит, но был уверен, что если когда-нибудь наткнется на него, то он даст ему знать. И мир вновь обретёт краски. Осень перестанет быть буро-зелёной, как болото, в котором было так легко прятаться от невзгод, и вновь заиграет всеми цветами спектра. Но для того, чтобы это случилось, сперва нужно его найти. Игорь готов был обойти весь мир, чтобы это произошло, но сам бы он не справился. И, как только потускневшее, словно лампочка в квартире того самого мента, к которому Игорь так часто наведывался, солнце в который раз затянуло рваной, но в то же время плотной, как шерстяное одеяло, шалью туч, Игорь твёрдо решил: он знает, что делать. У него есть всё время мира, чтобы проводить поиски, да и список тех, кто может ему помочь, присутствует. Загребая измазанными в мазуте руками землю на выходе из тёплой норы, где его ждали лисы — единственные, кому он верил — Игорь выбирался из своего жилища. Лес стоял плотным частоколом, обозначая четкую границу с полем, колосья на котором уже давно были такими же помятыми, как и сам Катамаранов. Именно в лесу Игорь собирался искать в первую очередь.       Конечно, в лесу Серёге было делать нечего. Он — человек, в таких местах прятаться не станет. Игорь помнил мужчину с чёрной, как крылья воронов, чёлкой и фамилией, начинавшейся на «Г», который пытался разгадать тайны леса, но чуть не умер там. Глупый. Лес так просто себя никому не откроет. Лишь то, что его вела сила любви, помогло ему. Такие сильные и праведные чувства лес уважает. Был ещё один. Того Игорь пристрелил, но через несколько дней он уже был, как новый, словно его заштопала некая высшая сила. О нем было мало известно, ещё меньше из этого удерживалось в памяти. В лесу не могли жить люди — лишь хтонические существа находили там пристанище. Именно к одному из них Катамаранов и шёл, приминая ковер из коричневых листьев тяжёлыми шагами. В мире людей было одно место, носящее название «завод». Когда-то давно, когда он был моложе и не хлестал скипидар, как воду, он работал там. Вскоре люди его изгнали — да и чёрт с ним, в конце концов. На заводе были цеха — большие пространства, где нужно было долго, монотонно работать. Именно этой монотонности Игорь и не выдержал. Когда два человека работали там, их звали товарищами по цеху — но время от времени так звали и просто занимающихся одним и тем же людей. В отличии от Игоря, человеческие корни которого помогли ему хоть немного ладить с людьми и понимать язык города так же, как язык леса, его товарищ по цеху был полностью рождён лесом. Именно потому и не мог оттуда выйти надолго. Дороги к его жилищу никогда не существовало — лес сам вёл своих сыновей и тех, у кого были самые чистые намерения, к нему. Можно было не волноваться, куда идёшь. Именно потому Игорь с таким удовольствием осматривался по сторонам. Где-то далеко на ветку села мокрая от дождя кукушка, топорща перья. Переплетение веток чащи немного защищало её от потоков дождя, но летать она всё же не смогла бы ещё довольно долго. Невольно подумалось, что он такой же, как и эта невзрачная птичка — хоть и может он сейчас спрятаться от людей, но все же долго придется ждать и работать — над собою в первую очередь — чтобы вновь влиться в человеческий мир. Хоть бы сейчас эта глупая птица не начала свою извечную песню. В конце концов, её трудно и песней назвать — лишь повторяющееся «ку-ку». Бесполезная птица. Алчная и глупая. Только и умеет, что выталкивать чужие яйца из гнезд, подкладывая туда своих детей. А он, Игорь, разве не бесполезный? Звук, отличающийся от постоянного шороха дождя и хруста ветвей под ногами, внезапно разорвал тишину. Катамаранов тихо выругался под нос. Все же запела. И что ей надо, чёрт возьми? Поет, как заевшая пластинка. Хотелось спросить, как люди, сколько ему ещё жить. Глупо. Если бы он это сделал, птица бы пела вечно. Вместо этого в мозгу сформировалась, сорвавшись с губ неясным бормотанием, другая фраза. Пересекая странным изгибом лицо Игоря, на губах засветилась полуулыбка: — К-кукушк… Скольк мне… Эт… Жить сдохнув осталс? Птица вмиг замолчала, посмотрев на Игоря блестящим нахальным глазом. Она осталась сидеть на той же шершавой ветке, но Катамаранов мог поклясться, что если бы её крылья не промокли так сильно, она сорвалась бы с дерева, улетая отсюда к чертовой матери. Можно было бы отругать её на чем свет стоит, но он знал одно: кукушка не врёт. Не сможет соврать. С птицами у него вообще особые отношения. Что именно он имел в виду под «жить сдохнув», Игорь, впрочем, не знал. Может, имел в виду сосущую пустоту в груди, которую он безуспешно пытался заполнить скипидаром. Может, думал в тот момент о всех часах, проведённых в мире мёртвых в безуспешных поисках Серёги. Но молчание птицы однозначно было к лучшему. Отводя от неё взгляд, Игорь незаметно для себя улыбнулся вновь. Он всё же пришёл.       Небольшая изба, вросшая в землю, наспех сбитая из нескольких больших поленьев, ютилась между нескольких деревьев. Дым совершенно не человеческого происхождения вился из неё тонкими струйками, словно оборачивая её в мутное одеяло. Именно здесь жил Гвидон Вишневский, у которого Игорь и собирался просить совета. Ватник на теле совсем промок, а холод пронизывал все тело. Побыстрее хотелось получить ответы на все вопросы, глодавшие сердце и душу кривыми прочными зубами. Именно поэтому, не чувствуя земли под ногами, Игорь одним рывком пересёк расстояние до двери и заколотил в дверь сжатой в кулак рукой. — Кто там? — вмиг послышался недовольный голос из-за двери. — Иг-рь Натальич, — срывающимся голосом ответил Катамаранов, опуская руку. Дверь вмиг распахнулась, повиснув на жалобно скрипнувших петлях. Гвидон с трубкой в зубах в своем извечном чёрном балахоне, за спиной которого клубился дым, стоял на пороге. Дым, казалось, теперь был везде, отгораживая избушку от внешнего мира, набиваясь в лёгкие и затрудняя дыхание. — Чего пришёл? — слегка недовольным тоном спросил Вишневский, опираясь на дверной косяк. — Серёгу м-моего искать; — заплетающимся языком ответил Игорь, думая, что ещё ему говорить. Хтонь хтони ближе, чем человек, но с того момента, как Захара посадили, Гвидон так долго никого не видал, что с лёгкостью мог послать Игоря на все четыре стороны. Но морщины на лице Вишневского отчего-то вмиг разгладились. Отходя от дверного проема, он жестом пригласил Катамаранова войти. Забравшись по ступеням избы внутрь, Игорь попытался осмотреться. Изображение начало расплываться перед глазами, складываясь в невообразимую мозаику. Становилось плохо, тошнота подступила к горлу. Внезапно Игорь почувствовал чужую руку на собственном запястье, требовательно повевшую его вперёд. Благодаря помощи Гвидона он кое-как уселся за небольшой низенький столик, сложив руки на полированном дереве. Гвидон садиться не предпочитал, опершись на стену и уставившись в потолок. Столешница вновь стала четкой, как и всё вокруг. Катамаранов уставился на стену, пытаясь всмотреться в неровную поверхность дерева. Гвидон тем временем заговорил, задумчиво поглаживая бороду: — Если б я не знал, сколько скипидара ты за день выпиваешь и что он творит с тобой, послал бы тебя к чертовой бабушке. Только я помочь ничем не смогу. Иди к Жилину. — Зчем мне к Ж-жилину? — округлил глаза Игорь. Конечно, мент мог бы попробовать помочь ему найти Серёгу, но как искать, если в памяти не осталось ни черт его лица, ни голоса? — С-серегу моего найти? — Не совсем, так сказать, — тем же задумчивым тоном ответил Гвидон. — Если скажу сразу, что он сделает, не поверишь. Ты ещё словечко за Захара замолви, если что. От моего имени. Ничего не понимая, Игорь оперся на столешницу, готовясь встать и уйти отсюда, однако Гвидон поднял руку вверх, словно показывая, что ещё не время. Он отошёл от стены, на которую опирался до этого, медленным шагом подходя по скрипучему полу к деревянному шкафу с блестящими стеклянными дверцами. Ухватившись за тонкую ручку, Вишневский потянул створку дверцы на себя, другой рукой шаря по пыльным полкам. Всё ещё ничего не понимающий Игорь наблюдал за его хаотичными движениями. Наконец на свет божий появились две бутылки. Одна была сделана из толстого прозрачного стекла с множеством граней и закручена элегантной крышкой. Внутри плескалась янтарная жидкость. Вторая же была куда меньше и невзрачнее. Сквозь мутно-коричневое стекло сложно было увидеть, что Вишневский налил внутрь, но это было не так уж и важно. Горлышко было заткнуто небольшой пробкой. — Значит, так, — молвил Гвидон, ставя обе бутылки на стол с лёгким стуком. — Эту большую с наливочкой Жилину отдашь. Скажешь, мол, от меня, отдаю за Захара, а то сам ему никак не занесу. Эту, — он взял в руку бутылку поменьше и слегка встряхнул, — выпьешь сам, как на месте будешь. — А… Зчем? — недоуменно спросил Игорь. — Вспомнишь то, что забыл давно. Всё вспомнить не сможешь, ну и чёрт с ним. — А что вспомнить? — всё ещё не понял Катамаранов. — Потом поймёшь. Иди пока, — уставшим тоном проговорил Гвидон, потерев лоб. — Запомнил всё? Игорь утвердительно кивнул. — Иди давай, — мотнул рукой Вишневский. Схватив по бутылке в каждую руку, Игорь пулей понёсся к выходу, стуча ногами по половицам. Только и захлопнулась за ним дверь, стукнув так громко и сильно, что затряслись пёстрые картины на стенах. — Вот так всегда. Ни здрасьте, ни до свидания, — вздохнул Гвидон, вновь опираясь на стену. — А может, во мне дело? Да нет, чепуха какая-то.       Игорь сломя голову нёсся по неровным, едва заметным лесным тропинкам, крепко сжимая бутылки в руках. В конце концов, в некотором смысле от них зависела вся его жизнь. Ветки хрустели, ломаясь под его ногами, мокрые листья шелестели и разлетались во все стороны. Дождь усиливался, и Катамаранов в который раз позавидовал Гвидону, который в это время сидел в тепле и сухости. Но ему не привыкать. В общем-то Игорю было всё равно, в каком виде он появляется перед людьми, но сейчас он даже почему-то радовался тому, что дождь чуть-чуть смоет с него мазут и он предстанет перед ментом чище, чем до этого. Пальцы рисковали разжаться в любой момент. Катамаранов лишь сжимал зубы покрепче, пытаясь не допустить этого. Сейчас бутылки были самой важной вещью в жизни — кроме Серёги, конечно. Всё время смотря в землю, Игорь даже не успел заметить, когда вместо ковра из опавших листьев под его ногами оказались примятые колосья, а деревья расступились, уступая место траве. Игорь вновь был в поле. На секунду он остановился, уставившись в небо и пытаясь отдышаться. Казалось, сам Саня пристально следил за ним, усмехаясь в густую бороду. — Щас добегу! — с непоколебимой уверенностью в голосе крикнул Игорь, смотря прямо в разверстые небеса. Темнее становилось с каждой секундой. — С-серег, я щас найду тебя! Спустя секунду он вновь бежал, не разбирая дороги. Растения переламывались пополам под подошвами обуви Катамаранова, а дождь всё так же размывал пейзаж вокруг. Возможно, если бы он остановился хоть на миг, то сказал бы, как вокруг красиво, скаля зубы в искренней улыбке. Поле, омытое дождем, развевалось от воющего, словно дикий одинокий волк, ветра. Облака клубились в небе, выливая на землю ведра воды. В такую погоду лучше всего было сидеть при едва горящей лампе за столом и смотреть в окно, слушая перестук капель дождя по толстому стеклу и сжимая руку любимого человека. Не нестись, подобно метеору, в неизвестном направлении. Однако сейчас ничто не имело значения, кроме этого хаотичного движения в пространстве. Наконец что-то показалось впереди. Тонкая, вьющаяся лента дороги. Трактор, насколько помнил Игорь, был брошен где-то далеко, совсем с другой стороны. Но чёрт с ним — дорога доведёт его до Катамарановска. А оттуда до участка Жилина рукой подать. Руки уже с трудом удерживали бутылки, что рисковали упасть и разбиться в любую секунду. С ними бы вдребезги и со звоном разбилась любая надежда на возвращение Серёги. Ноги застучали по асфальту. Дождь медленно утихал, но поверхность под ногами высохла бы совсем нескоро. Отчего-то вновь вспомнилась та кукушка в лесу. Где она переживает эту ночь? Кукушки ведь гнёзд не вьют. Спит ли она в дупле какого-то дерева? Сидит ли на той же ветке, пытаясь заснуть, несмотря на пронизывающий до костей дождь? Может, ей уже вообще пришел конец? Игорь не знал. Бежать. Вперёд и только вперёд. Внезапно яркий свет разорвал тьму. Опасность. Что-то громоздкое двигалось прямо на него, приближаясь с каждой секундой. Игорь отскочил в сторону. Страх пульсировал во всем его теле, сжимая сердце в собственных тисках. Что-то упало совсем рядом с громким стуком. Громадина, что перла прямо на него, внезапно дернулась и остановилась. — Эт чё за херня непонятная, ю ноу, блин? — послышался голос прямо у его уха. Игорь испуганно дернулся, отодвигаясь дальше от голоса. — О, это ж Игорь нахрен! — крикнул тот же голос. — Вставай давай, а то разлёгся тут, как баклажан маринованный… Это я, Роза-Робот! Это имя было слишком уж знакомым. Этого блондина с длинными патлами Игорь помнил хорошо. Таких не забывают. Опираясь на землю свободной рукой, Игорь попытался встать. Свободная рука. Он выпустил какую-то бутылку из рук. Страх вновь толкнул его на землю, рука зашарила по ней. Внезапно ладонь прошила резкая боль. Битое стекло. Это точно конец. Катамаранов поднял правую руку в воздух. Она крепко сжимала небольшую бутылочку из коричневого стекла. Страх мигом исчез. — Ты куда вообще поперся в темень такую, кисель, блин? — недовольно спросил Роза. — К Сер-реге моему… — только и смог выдавить из себя Игорь. — Ладно, блин, довезём. Шершняга! — крикнул Робот кому-то вне поле зрения Катамаранова. — Вылезай ты нахрен из-за руля, а то опять заснешь! Послышался невнятный шум. Роза-Робот схватил Игоря за руку и тут же отшатнулся. — Ты где это так? — недоуменно произнёс он, глядя на темную кровь, вытекающую из пореза на ладони. — Ладно, я Шершня попрошу и он тебе нахрен перевяжет. Всё ещё держа Игоря за руку, Розин потащил его к их автомобилю — а может, и не автомобилю. В любом случае, Игорю было слишком плохо, чтобы он мог хоть что-то разобрать. Твердо он был уверен в одном: скоро Серёга найдется.       Уже сидя на мягком сидении в тепле с перевязанной Шершанским ладонью и сжимая заветную бутылку в другой, Игорь думал об одном: ведь эти двое едва ли знают его. Тогда почему они поняли, что ему нужно именно к Жилину? А может, они вообще завезут его чёрт знает куда без возможности вернуться домой? Люди могут такое сделать. Они непредсказуемы. Сидящий за рулём Розин всё время ругал дождь, Шершанский апатично таращился в покрытое каплями окно, за которым едва можно было разобрать поле, а Игорь пытался понять, что же ему делать. Как явиться к менту без наливки от Гвидона? Что у него просить? И что именно ему поможет вспомнить таинственная жидкость во второй, не пострадавшей бутылке? Ничего не понятно. Чёртовы люди, чертова глупость. Внезапно сквозь шум, происхождение которого Игорь до этого не мог установить и к которому уже успел привыкнуть, начала пробиваться музыка. «Солнце моё, взгляни на меня. Моя ладонь превратилась в кулак, И если есть порох, дай огня. Вот так. Кто пойдёт по следу одинокому? Сильные да смелые головы сложили в поле, в бою, Мало кто остался в светлой памяти, В трезвом уме, да с твёрдой рукой в строю, в строю.» — Лучше бы наш новый альбом поставили, ю ноу, — пробормотал Робот. — Роз… — устало проговорил Яков. — Хорошая же, блин, музыка. Да и вообще, если радио уже слышно, значит, мы возле Катамарановска. Розин что-то удовлетворенно прошептал и вновь сконцентрировался на дороге. Игорь улыбнулся, смотря на собственное отражение в стекле. За окном уже не было ничего видно. Оперевшись всё ещё измазанной в мазуте головой на стекло, Катамаранов полуприкрыл глаза, чувствуя каждую выбоину на дороге. Омут полудрёмы осторожно принял в свои объятия дитя болот, опуская его на самое дно собственного подсознания. Больше всего сейчас хотелось к Серёге. Взять бы сейчас его за плечи, уткнуться головою в грудь и бормотать о том, как же хорошо, что он наконец вернулся… «Солнце моё, взгляни на меня. Моя ладонь превратилась в кулак, И если есть порох, дай огня. Вот так. Где же ты теперь, воля вольная? С кем же ты сейчас ласковый рассвет встречаешь, ответь. Хорошо с тобой, да плохо без тебя. Голову да плечи терпеливые под плеть, под плеть…»       Пробуждение было странным, ни на что не похожим, словно бы он воскресал из мертвых. С трудом получилось поднять налитые свинцом веки, и, хрипя, понять, что да как вокруг. Ничего не существовало. Шершанский тряс его за плечо, бормоча что-то. — Слышь, Натальич, иди к менту. Мы тут долго стоять не сможем, — проговорил кто-то из «Багрового Фантомаса». — Щ-щас, — заплетающимся языком выговорил Катамаранов, пытаясь открыть дверь непослушной рукой. Наконец ручка поддалась, и он ступил на твердый асфальт. Ночь была прекрасна. На небе не было ни единого облачка, и после прошедшего дождя луна и звёзды, казалось, умылись холодной водой, сверкая вдвое, а то и втрое ярче, чем до этого. Насыщенным озоном воздухом было приятно дышать. Махнув перебинтованной рукой отъезжающим Фантомасам, Игорь поплёлся к участку, надеясь понять, что да как. Как только он приблизился к двери, отделявшую его от всего, что определяло его судьбу, Катамаранов внезапно вспомнил о заветной бутылке. Вытащив зубами жёсткую пробку и выплюнув ее на землю, одним махом он глотнул всё содержимое. Игорь не знал, из чего Вишневский варил этот отвар, да и варил ли его вообще, но это уже было не важно. Дверная ручка легко поддалась. Ставшая вмиг ненужной бутылка выскользнула из пальцев и полетела на землю, разлетаясь на тысячу мельчайших осколков. Ноги сами несли Игоря всё выше и выше по ступеням. Пространство расступилось, открывая в себе заветную дверь. Ясность в голове поражала. Апатия и муть слетели с души почти полностью, и казалось, что сейчас это поможет как никогда. Игорь уже хотел поднять сжавшуюся в кулак руку и громко, настойчиво постучать, но дверь сама распахнулась. На пороге стоял Жилин в своей обычной форме. На лице вырисовалось недоумение — брови были слегка нахмурены, накрашенные тушью глаза смотрели удивлённо, но в то же время нежно, усы словно прятали губы под собой. — Голубчик, — слегка рассеянно проговорил Жилин, смотря стоящему неестественно прямо Игорю, — ты… Сам ко мне пришёл? Что-то встало на место в мозгу Игоря. Внезапно он сложил всё вместе, словно осколки фарфоровой тарелки: и закаты, и разговоры ни о чём, и годы за одной партой в школе, и распитую на двоих бутылку водки, и ещё много, много того, что никогда бы не встало на место, если бы не потустороннее вмешательство. Тепло, появившееся отнюдь не от алкоголя, нарастало в груди. — Я… Вспомнил, — так четко, как только мог, сказал Катамаранов. — Ты… Ты Серёга. Отчего-то ему всегда казалось, что если Серёга отыщется, расплачется он сам, Игорь, но губы первыми дрогнули именно у Жилина. Несмотря на годы сдерживания себя за стальными оковами, на десятилетия подготовки, бусины слёз заблестели на длинных ресницах, скатываясь вниз и смешиваясь с тушью. Бросившись вперёд, он обеими руками обхватил Игоря за плечи, прижимаясь ближе к его груди и тяжело дыша. — Игорёш… Ты вспомнил… Вспомнил, — срывающимся от слез счастья голосом бормотал Жилин, думая лишь о том, как бы не отпустить навеки Игоря, которого он потерял уже давно, вернув в одно мгновение. — Вспомнил, Серёг, — закашливаясь от непонятного ощущения в груди прошептал Игорь, проводя мокрыми руками, мазут с которых полностью не стёрся бы никогда, по тёмно-синей ткани форменного костюма. Да к чёрту эту форму, она вообще не важна в этот миг. — А потом будешь жить в тепле… И… Кота ещё приноси, как же без него, — сбиваясь, все ещё говорил полковник, хотя слова уже были не столь важны. — Эт… Я… — тщетно пытался сказать что-то Игорь, чувствуя, что сейчас тоже расплачется, — Вшневскй… Помог… П-просил… Зхара… — Да я за то, что он тебя вернул, мой хороший, весь мир готов ему отдать, не то что Стрельникова отпустить… — бормотал Жилин. — Теперь все хорошо будет… Мой же ты хороший, ох-ох… Пока Жилин захлебывался в слезах, а Игорь прикосновениями тщетно пытался успокоить его, в его голове проносилась всего одна мысль: смех Сергея похож на уханье совы.       А птицам Игорь привык доверять.